Что задумал режиссер?

Ткаллер мчался, как школьник, отпущенный с невыученного урока. В крохотном скверике возле памятника трубочисту Гансу он налетел на какую‑то фигуру, споткнулся, второпях извинился и хотел уже было бежать дальше.

– Куда вы так торопитесь, господин директор? – Это был Режиссер в твидовом костюме.

– Домой, – смутился Ткаллер и огляделся.

– Странную дорогу вы, однако, выбрали…

– А вы разве знаете, где я живу?

– Предполагаю. Обычно ваша дорога не проходит мимо этого м‑м‑монумента. А монумент прелюбопытный…

Ткаллер невольно оглядел привычный, а потому не замечаемый памятник трубочисту: на невысоком, почти вровень с окружающими его клумбочками, постаменте, скромно улыбаясь, расположился бронзовый с прозеленью человечек в глухом сюртуке и цилиндре. В руке у него была лесенка, на верхней ступеньке которой съежилась фигурка чертенка с бубенчиком на шее. Горожане к чертенку относились с непонятной теплотой и фамильярно называли его Йошкой. Школьная детвора перед экзаменами забиралась по лесенке и натирала чертенку кончик рыльца мелом – считалось, что это убережет озорников от плохой отметки.

– А чертенок‑то все же выше человечка… – Эта фраза навязчивого собеседника привела Ткаллера в недоумение. Он не нашелся что ответить.

– Хочу вас от души поздравить! – сменил тему Режиссер, – Вы счастливчик, господин директор. О таких говорят: «Родился в рубашке…» А вы в чем родились? Наверное, в смокинге? Не говорите ничего! Не говорите! Ах, как бы мы могли с вами сотрудничать! С новой программой мне было бы еще интереснее работать! С Маршами все как‑то плоско, однозначно…

– Вы о чем? – будто бы не понял Ткаллер.

– Все о том же. Мне ведь все равно что режиссировать. Любое великое произведение имеет трагическую основу. Это ведь пророки, своего рода пророки! Возьмите известных пророков всех времен! Что они пророчили? Великие беды, болезни, войны, стихийные бедствия… И они никогда не ошибались, рано или поздно все это происходило.

– Зачем же людей‑то пугать?

– Да они сами этого хотят. Оглянитесь вокруг. Слева, справа, сзади! Зачем они собрались? Поесть, поплясать и поплакать. Может, это еще и не люди? А вот когда придет горе, что‑то человеческое в них и проявится… Пока же это так… материал для режиссуры, – Твидовый господин взял Ткаллера за руку и вкрадчиво прошептал: – Эх, господин Ткаллер, какой концерт можно поставить! Да у нас запляшут леса и горы… Нельзя упускать момент! Нельзя!

И он скрылся в ближайшем дворе. Ткаллер огляделся. Он узнавал и не узнавал город. Все изменилось. И люди стали другими. Смотрят недоброжелательно и подозрительно. Отчего они так подозрительно смотрят из‑под шляп? И откуда столько людей в шляпах? Что это за шляпы? Карнавальные? Свадебные? Траурные? Нет, в самом деле другой город… Или я другой? Ткаллер прислушался к отдаленному гулу города – из него постепенно начала проступать мелодия. Он давно ее ждал и удивлялся, что запоздала: она была постоянной спутницей его жизни и появлялась обычно в дни, насыщенные особыми переживаниями. Сколько раз он пытался записать ее нотами – не получалось. Не получалось даже напеть или наиграть на гобое. Она уходила вдаль, а затем ввысь, приглашая и маня за собой, он как мог сопротивлялся, понимая, что главное – не поддаться, не устремиться за ней: слишком страшными казались просторы, откуда она пришла, куда за собой увлекала. Нужно ее сопровождать, как сопровождает эскорт мотоциклистов машину с важной персоной, а потом, выбрав удобный момент, вильнуть в переулок, да так осторожно, чтобы из машины этого не заметили, а если бы и заметили, то ничего бы не смогли сделать – скорость велика!

В этот момент Ткаллеру удалось избавиться от мелодии довольно быстро. «Скорее домой, – думал он, – Поспать хотя бы пять часов, иначе я усну прямо на открытии».

Дома Клара была не одна, а со своей приятельницей Гретой. Женщины, конечно же, живо обсуждали, в каком наряде им появиться сегодня. Грета к сегодняшнему торжеству сшила два платья и теперь ни одному не могла отдать предпочтения: первое казалось чересчур экстравагантным и открытым, второе – из слишком плотной ткани. Наверное, оно будет ее полнить. Клара подтрунивала над подругой: такой замечательной фигуры чем больше, тем лучше. Ткаллер обрадовался Грете: не нужно будет пересказывать жене подробности конференции, вспоминать с ней минувшую ночь. Извинившись, он отправился в душ, на ходу ловя ухом рассуждения Греты теперь уже по поводу Клариного платья:

– Разрез нужно было делать с правой стороны… Во‑первых, удобнее садиться в английский автомобиль. Во‑вторых, разрез твой в зале будет незаметен, потому что слева будет Алекс…

Горячий душ смывал случайные слова, едкий пот, невыплаканные слезы, тревоги и переживания. Ткаллер растерся жестким полотенцем, затем с наслаждением растянулся в кресле – вот так бы и лежать, не вставая. На вешалке висела рубашка, которую он снял перед душем. Хотел было бросить ее в корзину с грязным бельем, но увидел на манжете пятно. Темно‑серое, величиной с монету. Пригляделся: да это печать! Такая музыкальная печать: закругленный отрезок нотного стана, скрипичный ключ, пять бемолей… Откуда? Начал припоминать: улица, Режиссер. Родился в сорочке… Похвалил рубашку, притронулся. Говорил что‑то о манжетах… Ни стиральный порошок, ни пятновыводитель убрать пятно не смогли. Ткаллер бросил рубаху в корзину, пошел в спальню, лег.

Теперь было ясно, кто отключил диктофон. Или все это розыгрыш? В каких отношениях этот странный Режиссер с Маршами? И опять этот гул в голове… Эта мелодия… Нет, нужно отвлечься, забыть обо всем – вот как эти две женщины за стеной.

– Понимаешь, хочется чего‑то необычного, особенного, – Это Грета.

– Он и есть такой. Зовут Матвей.

– Матвей? Изумительно! У меня такое воображение! Я уже гуляю по Москве в двух шубах. Смотрю знаменитую картину, где царь Иван убивает своего сына, разумеется, тоже Ивана… Послушай, а может, этот Матвей женат?

– Нет‑нет, он живет с черепахой.

– Что‑о‑о? – расхохоталась Грета, – О всяких мужских пристрастиях читала и слышала, но о таком?..

– Ты совершенно испорченное создание… И все‑таки я вас познакомлю.

– Конечно. Я хочу немного пожить в Москве. А ты будешь к нам наезжать…

Их голоса начали уже расплываться, но тут дремоту Ткаллера прервал звонок Мэра. Подготовил ли господин директор речь к открытию зала? Нужно упомянуть конкретных лиц, которые не пожалели времени, сил и особенно средств для того, чтобы это замечательное событие состоялось. И не надо так тяжело вздыхать. Все устали. Мэр и сам пожилой больной человек, к тому же от бесконечных рукопожатий у него в кисти растянулись связки. Однако нужно держаться, нужно работать в единстве и согласии…

– Кстати, как идет подготовка? Интенсивно? Не кажется ли вам, что вы совершенно забыли о режиссуре? Этому концерту непременно нужен опытный режиссер!

– Зачем? Это обычный симфонический концерт.

– О нет, – возразил Мэр, – Здесь нужно бы подключить различные технические средства, режиссерскую фантазию – прежде всего фантазию. И кстати, такой специалист нашелся.

– Не в сером ли твидовом костюме? – вдруг сильно сжал трубку Ткаллер.

– Именно в сером и твидовом! Он был у меня и произвел самое приятное впечатление. Более того, у него отличные рекомендации.

– Я решительно возражаю! Это слишком своеобразный режиссер. Чересчур! Он внесет хаос – и в концерт, и в город! О вечном спокойствии придется забыть, может быть, навсегда!

– Я думаю, вы преувеличиваете… – свернул разговор Мэр, – Мне звонили… Из очень высокой инстанции звонили. Говорили, что это очень опытный режиссер. Очень. Вам придется пойти ему навстречу.

В трубке звучали гудки отбоя. Ткаллер мучительно соображал, чего же добивается Режиссер? Что он хочет устроить на концерте? Гробов‑то уже не будет? Как он срежиссирует симфонию Шуберта? Вопросы, вопросы…

А в это время:

Клара продолжала беседовать с Гретой.

Мэру измерили кровяное давление и принесли закусить.

Матвей упаковывал вещи, прятал спиннинг в чехол, спиннинг сопротивлялся.

Карлик доедал третью порцию мороженого, купленного сержантом Вилли.

Мисс Фестиваль принимала поздравления. Жених ее тоже принимал поздравления.

Мария искала своего Анатоля.

Художник пил вино.

Пьяненький поливальщик разгуливал по городу с сигарой.

Франсиско рассказывал журналистам о «подлецах и негодяях», сплошь населяющих этот город. Они подменили не только петуха, но и его самого! Наверняка и музыкальные произведения подменили!

Любознательный Келлер возражал, но тем не менее что‑то помечал в своем блокноте.

Дирижер репетировал Восьмую симфонию Шуберта.

Режиссер в твидовом костюме сидел в зале и делал пометки в своей карманной партитуре.

До открытия зала оставалось три часа…

Date: 2015-12-13; view: 385; Нарушение авторских прав