Нэп и его судьба

Чем реже звучали залпы гражданской войны, тем чаще вставал вопрос: что делать дальше? Как возродить Россию, пережившую грандиозную катастрофу, равной которой еще не знала история нового времени?

Следы опустошения были видны повсюду. Страна понесла огромные людские потери. В Тюменской губернии, где положение считалось относительно благополучным, от голода, болезней и непрерывных мобилизаций численность населения уменьшилась почти на 20 процентов. Многие навсегда оставили свой дом и ушли вместе с белыми, спасаясь от «красного террора» и «пролетарской диктатуры» вдали от родины. Только из Тюмени с отступающей армией Колчака бежало около 10 тысяч человек, т. е. почти половина трудоспособных жителей города.

Исключительно тяжелым было положение в экономике. Немногие крупные промышленные предприятия остановились или работали не на полную мощность. Так, чугунолитейный завод «Механик» (бывший Машарова), самое крупное из металлообрабатывающих предприятий губернии, в 1920 г. производил продукции лишь 9,2% от довоенной. Из-за отсутствия сырья не работали деревообрабатывающие и кожевенные заводы. Оборудование ряда предприятий было растащено или пришло в негодность. В состоянии кризиса находилось сельское хозяйство. Посевные площади в 1920 г. составляли 85,6% от уровня 1916 года. На треть упал валовый сбор зерна, на 40% уменьшилось поголовье крупного рогатого скота. Пришла в упадок такая важная отрасль, как маслоделие.

Стало очевидным, что методы государственного принуждения и попытки ликвидации рынка пришли в тупик. Однако с осени 1920 г. начинается новая волна национализации, на сей раз мелкой промышленности. Усиливаются атаки на частную торговлю. Продовольственные отряды, опиравшиеся на помощь чекистских формирований и Красной армии, реквизируют в деревне последние запасы сельскохозяйственных продуктов. У крестьян изымается зерно, фураж, сено, масло, картофель, мясо, овощи, лен, конрпля, табак и даже рога и копыта, хвосты и гривы. В Тюменском уезде для выполнения разверстки по шерсти крестьяне вынуждены были остричь овец в морозы, что привело к падежу скота. Кроме разверстки они обязаны были выполнять гужевую, дорожную и другие повинности. Неслучайно недовольство крестьян все активнее прорывается наружу, выливаясь в неповиновение властям и вооруженные выступления. К концу 1920 г. крестьянские волнения, сопровождавшиеся нападениями на продработников и милиционеров, охватили Аромашевскую, Безруковскую, Б.-Сорокинскую, Уктуз-скую и другие волости. Однако все они носили локальный характер и были подавлены.

Трагедия зауральской деревни достигла своей кульминации в начале 1921 г. 31 января в Челноковской волости Ишимского уезда произошло столкновение крестьян с красноармейцами и продработниками. Направленный «для наведения порядка» Казанский полк почти в полном составе перешел на сторону восставших. Их поддержали в соседних деревнях и по всей губернии покатился пожар партизанской войны — суровой и беспощадной.

Восстание началось стихийно и в первое время крестьяне действовали разрозненно. По деревням рассылались приказы и воззвания об организации вооруженных отрядов и борьбе с коммунистами, о падении большевистской диктатуры. На территории, охваченной восстанием, шла мобилизация в Народную армию. Вооружены восставшие были плохо — вилами, косами и самодельными пиками. В боях захватывали оружие красноармейцев и миллиционеров, лишь в некоторых отрядах были пулеметы.

В районах, охваченных пламенем войны, началась расправа с коммунистами и продработниками. Арестованных били нагайками, кололи штыками и пиками, морозили, опускали в прорубь. Только за первый месяц восстания тюменские большевики потеряли около 2 тыс. человек, погибли почти все продработники и милиционеры, попавшие в руки восставших. Разграблению подвергались первые коммуны. Жестокость восставших вызывала ответную ярость при подавлении восстания.

За несколько недель братоубийственная война охватила всю Тюменскую губернию и даже выплеснулась за ее пределы. Было прервано движение по железнодорожным линиям Омск—Екатеринбург и Омск—Челебинск. 21 февраля красные отряды оставили Тобольск, 9 марта — Сургут, 21 марта — Березово. 17 марта вспыхнуло восстание в Обдорске. Ценой огромных усилий оно было подавлено. Однако через две недели, 1 апреля, повстанцы все же сумели овладеть городом. Большевики уходили из Обдорска тремя отрядами. Один из них, под командованием А. Протасова, отступил в Ямальскую тундру. Отряд М. Хорохорина перешел за Урал. Трагическая судьба постигла отряд Сосунова, который был уничтожен жителями зырянской деревни Ошворы.

Одна из причин столь крупных успехов повстанцев на Обском Севере заключалась в отношении к ним со стороны аборигенного населения. По признанию активного участника гражданской войны партизана П. И. Лопарева, «лесные жители — остяки и вогулы — приняли почти поголовное участие в восстании». Из коренного населения формировались отряды, воевавшие с большевиками, набирались разведчики и проводники. Уже после разгрома основных сил восставших в лесах продолжали действовать отряды ханты на оленях, в ненецких чумах находили укрытие руководители восстания.

У повстанцев не было общего руководящего центра боевыми операциями. Военные действия на Севере пытался возглавить Главный штаб в Тобольске, на юге — в Ишимско-Петропавловском районе — Главный сибирский штаб. С середины февраля 1921 г. повстанцы реорганизуют свои отряды в более или менее регулярные воинские соединения. К этому времени на их сторону перешли новые красноармейские части, в том числе батальон 253-го стрелкового полка, артдивизион 85-й бригады ВНУС и некоторые другие. Всего в восстании участвовало не менее 100 тыс. человек.

Выступление крестьян, поддержанное армейскими соединениями, представляло серьезную опасность для большевиков, которые принимают все возможные меры для его скорейшего подавления. 6 февраля в Тюменской губернии было введено военное положение. Пытаясь запугать население, власти прибегают к расправам над заложниками. Так, распоряжением Ишимского уездного исполкома за каждого убитого коммуниста приказывалось расстреливать десять местных крестьян. Казни ни в чем не повинных людей прошли в Березово и Обдорске. В Тюмени органами ВЧК было сфабриковано дело об офицерском заговоре, всех «участников» которого расстреляли без суда и следствия.

В подавлении восстания участвовали регулярные части Красной армии, отряды частей особого назначения, милиции, курсанты военных училищ. В первую очередь перед ними была поставлена задача восстановления железнодорожного сообщения и организации поставок сибирского хлеба в города Европейской России. В конце февраля были разгромлены значительные силы повстанцев в районе Голышманово. Однако в Ишимском уезде упорные бои продолжались до середины марта, а в Ялуторовском уезде сломить сопротивление крестьян удалось лишь в мае. Одновременно велось наступление на Тобольск. 8 апреля 1921 г. город был взят отрядами Красной армии, после чего часть повстанцев двинулась на север. В конце мая красные части вновь заняли Сургут и Березов, а в начале июня — Обдорск.

Однако даже после того как основные силы повстанцев были разгромлены, отдельные крестьянские отряды продолжали борьбу, скрываюсь среди болот и в непроходимой тайге. Потребовалось еще два года, чтобы сломить их сопротивление.

Выступление крестьян в Тюменской губернии и других районах России свидетельствовали о глубоком кризисе, охватившем большевистский режим на рубеже 1920—1921 гг. Этот кризис вынудил руководство РКП(б) отказаться от наиболее жестких военно-коммунистических методов и внести коррективы в экономическую политику. В марте 1921 г. на X съезде партии было принято решение о переходе от продовольственной разверстки, при которой у крестьян реквизировали все продовольственные, сырьевые и фуражные излишки, к натуральному продовольственному налогу, при котором они обязаны сдавать государству только определенную заранее долю хлеба. Остаток сельскохозяйственных продуктов разрешалось менять на изделия промышленности в специальных обменных пунктах. Их сеть предполагалось открыть по всей территории страны.

Однако лавирование с «налогом» не достигло своей цели. Вместо обмена хлеба на промышленные товары по чрезвычайно низким натуральным эквивалентам, крестьяне предпочитали обращаться к рынку и на вырученные деньги покупать товар, наиболее отвечающий их запросам. В результате в Тюменской губернии продажа хлеба на вольном рынке более чем в 10 раз превысила его поступления на обменные пункты. Аналогичной была картина и в других регионах страны. Это сорвало продовольственные заготовки. В критической ситуации осенью 1921 г. правительство вынуждено было пойти на отмену государственного товарообмена и встать, наконец, на путь раскрепощения товарно-денежных отношений. Разрешение свободы торговли в конечном итоге предопределило переход к новой экономической политике.

Не все партийные работники и рядовые члены РКП(б) сумели принять этот перелом, понять его важность и осознать неизбежность. Для многих из них нэп был «отступлением», «концом иллюзий». На первых порах настороженно отнеслись к изменениям в экономической политике большевиков и широкие массы крестьянства. В сводке тех дней Тюменский губком отмечал, что «замена разверстки натуральным налогом была встречена радушно, но радушно не потому, что крестьяне поняли сразу, что им будет легче, а просто потому, что разверстка отменена.., ибо хуже разверстки ничего нет на свете».

К тому же в практике первых продналоговых кампаний по-прежнему широко использовались старые методы нажима, беззакония и выколачивания хлеба из деревни любой ценой. Поэтому в 1921—1922 гг. посевы под зерновыми культурами продолжали сокращаться, и их сборы оказались ниже уровня военных лет. Осенью 1921 г. в губернии начался массовый голод. Только в Ишимском и Тобольском уездах насчитывалось более 200 тыс. голодающих, несколько тысяч человек умерло от истощения. Оказавшись на грани голодной смерти, крестьяне отказывались от уплаты налога, прятали хлеб и другие сельскохозяйственные продукты. На 1 октября 1921 г. в губернии удалось заготовить лишь 2,1 тыс. пудов зерна и 53 пуда мяса. Это еще более подхлестнуло волну злоупотреблений со стороны продработников. У неплательщиков налога конфисковалось имущество, они лишались земельных наделов на срок от 2 до 5 лет, подвергались аресту. Так, в одном туринском уезде за невыполнение налога было арестовано 475 человек. Только этим произволом можно объяснить, что в тяжелом для крестьян 1921/22 гг. продналоговое задание было не только «выполнено», но и «перевыполнено» на 13%, а хлеба заготовили почти столько же, сколько дала разверстка 1920 года.

Угроза массового голода в некогда хлеборобном крае продолжала сохраняться и в 1922 г., когда сокращение посевов достигло наибольших масштабов. В этом году под зерновыми была засеяна лишь треть сельскохозяйственных угодий, а валовый сбор зерна составил 10,8 млн. пудов, т. е. оказался почти в 5 раз меньшим, чем в 1916 году. Весной 1923 г. в губернии не хватало около 2 млн. пудов семян.Решить эту проблему удалось только за счет государственной ссуды и очередного «перетряхивания» крестьянских запасов.

Голод начала двадцатых годов был использован для раскручивания очередного витка борьбы против мнимых и подлинных противников советской власти. На этот раз главный удар обрушился на православную церковь. 22 февраля 1922 г. СНК РСФСР принял декрет об изъятии церковных ценностей «на нужды голодающих». Только в Тюменской губернии на 1 июля 1922 г. было изъято 240 пуд. 16 фунтов серебра, около 19 фунтов золота, большое количество драгоценных камней."

В одночасье храмы потеряли то, что создавалось русскими мастерами нескольких поколений. Представляющие художественную ценность иконы в золотых и серебряных окладах, предметы культа разбивались на части, сваливались в кучи и из произведений искусства превращались в обыкновенный золотой и серебряный лом.

Декрет СНК и методы его осуществления вызвали сопротивления духовенства и верующих. Патриарх Тихон разослал воззвание, в котором трактовал декрет как «неслыханное святотатство» и «гонение на церковь». Тюменский епископ Иринарх призывал верующих «лечь костьми, но не отдавать церковных вещей».

Тщательно спланированной акцией по изъятию церковных ценностей была достигнута истинная цель — власти развязали себе руки для невиданных доселе репрессий против церковнослужителей. Наиболее активное духовенство и верующие привлекались к административной ответственности. Были переданы в ревтрибунал дела местных архиереев, в том числе дело тюменского епископа Иринарха. Одновременно началось закрытие и уничтожение храмов и монастырей, вскрытие святых мощей. Надругательство над чувствами верующих, гонения на церковь еще более накаляли и без того непростую обстановку в губернии и не прибавили симпатий у населения к советской власти и большевикам.

Сложным оказалось начало двадцатых годов и в других отраслях экономики. В 1921—1922 гг. из-за нехватки сырья продолжалось сокращение промышленного производства. На фабриках и заводах падала производительность труда, заработная плата рабочих составляла не более 25% от прожиточного минимума, а нередко и вообще не выдавалась. На предприятиях участились забастовки. В марте 1921 г. забастовали рабочие двух цехов на заводе Машарова. Правда, после ареста чекистами трех зачинщиков недовольство рабочих удалось временно приглушить, но вскоре оно вновь выплеснулось наружу. На этот раз в «меньшевистско-эсеровской пропаганде» было обвинено уже пять человек, которых тотчас арестовали и выпустили на свободу только после того, как «волынка» на заводе прекратилась.

Переход к нэпу в промышленности сопровождался свертыванием процесса национализации. Было решено, что даже предприятия, уже перешедшие в руки государства, могут быть отданы в аренду частным предпринимателям или кооперативам. Срок аренды устанавливался не менее чем на год, но не более, чем на 6 лет. Договоры с государством обязывали арендаторов вносить довольно высокую арендную плату, выпускать продукцию не ниже фиксированного объема, производить текущий ремонт и возвратить государству предприятие в исправном, рабочем состоянии. С августа 1921 г. по ноябрь 1922 г. из 91 предприятия, находившегося в ведении губернского совнархоза, 25 стали собственностью арендаторов. В основном это были мелкие заводики — кожевни, мельницы, мыловарни и т. п. Частный капитал не слишком доверял «большевистским гарантиям» и не спешил вкладывать остатки своих сбережений в более крупное производство.

Основная масса крупных, средних и даже часть мелких предприятий по-прежнему оставалась государственными. Почти все они перешли под контроль местных совнархозов, снимались с государственного снабжения и стали строить свою деятельность на основе законов товарного производства. Именно тогда появился термин хозяйственный расчет, означавший, что предприятие (после обязательных фиксированных взносов в государственный бюджет) само распоряжается доходами от продажи продукции, само использует прибыли и покрывает убытки.

Далеко не все государственные предприятия сумели приспособиться к новым условиям хозяйствования. Около половины из них вскоре закрылось, что еще более усугубило положение дел в экономике и привело к безработице. На 1 июня 1923 г. в губернии было зарегистрировано почти 3800 безработных. Особенно много их насчитывалось в Тюмени — главном промышленном центре края. Для трудоустройства безработных в Тюмени, Тобольске и Ишиме открылись биржи труда. Однако обеспечить работой всех желающих они не могли. Немало рабочих ожидало возможности устроиться на завод или фабрику по три-четыре месяца, а некоторые не имели работы более года.

Возрождение хозяйственной жизни в Тюменской губернии началось лишь в 1923 г., когда экономический механизм прошлых лет был наконец-то заменен на прямо противоположный. К этому времени в основном завершилась структурная перестройка промышленности, была восстановлена денежная оплата труда, ликвидирована уравниловка. В восстановлении сельского хозяйства важное значение имели переход от натуральной формы сельскохозяйственного налога к денежной, разрешение найма рабочей силы и аренды земли в деревне. Производственный процесс, таким образом, все более строился на принципах рыночных отношений, пришедших на смену внеэкономическому принуждению периода «военного коммунизма». В начале 1925 г. на территории края насчитывалось около 2 тыс. торговых заведений, в том числе 128 государственных, 739 кооперативных и 1113 частных.

Правда, попытки решить экономические вопросы через призму политических задач сохранялись и в последующие годы. Так, в ноябре 1923 г. без учета складывавшихся в течение столетий хозяйственных связей Тюменская губерния была ликвидирована и на ее торритории создаются три округа (Ишимский, Тобольский и Тюменский), которые вошли в состав Уральской области с центром в Екатеринбурге. Новые административно-территориальные образования должны были «пристегнуть» непокорную крестьянскую провинцию к крупным промышленным центрам с их разветвленной системой слежки и тотального контроля. По существу это была политическая акция, следствием которой могло стать превращение края в сельскохозяйственный и сырьевой придаток фабрично-заводского Урала и ослабление традиционных внутрирегиональных отношений. Экономические издержки таких волевых решений были настолько очевидны, что уже через десять лет округа были упразднены, а еще через десять лет власти вновь возвратились к административно-территориальному делению в границах почти полностью совпадавших с теми, что существовали до 1923 года.

Все это тормозило поступательные процессы в экономике края, хотя и не могло остановить их полностью. Набиравший силу фактор нэпа был уже настолько значительным, что «связать» его «политическими путами» становилось все труднее и труднее.

К концу 20-х гг. удалось преодолеть разруху в промышленности. Предприятия и кустарные мастерские края производили потребительские товары, строительные материалы, сельскохозяйственный инвентарь, мелкие речные суда. В 1928 г. лесоперерабатывающая промышленность Тюменского, Ишимского и Тобольского округов превзошл~ ровень 1913 г. в 1,6 раза, машиностроение и металлообработка — в 2,3 раза. В то же время материальное положение рабочих оставалось по-прежнему тяжелым, сохранялась безработица.

В восстановлении сельского хозяйства региона решающую роль сыграли индивидуальные крестьянские хозяйства. Число их постоянно возрастало преимущественно за счет дробления в результате семейно-имущественных разделов. Если в 1916 г. в крае было 160,9 тыс. крестьянских хозяйств, то в 1924 г. — 182 тыс., а в 1928 — 205,3 тысячи. Даже в июне 1929 г. при переходе к массовой коллективизации им принадлежало 94,6% всей площади посева.

Возможность самостоятельно хозяйствовать и проявлять инициативу, возраставшая по мере развития нэповских отношений, способствовала укреплению крестьянских хозяйств. В 1923 г. посевные площади в губернии возросли в 1,5 раза по сравнению с 1922 г., а в 1925 г. они на 5,5% превысили дореволюционные показатели. Как и прежде, основными культурами были пшеница и овес, значительно выросли посевы картофеля и сеяных трав. В 1927/28 гг. валовые сборы зерновых в крае составили 54,5 млн. пудов. Для двадцатых годов это была рекордная цифра валового сбора хлебов.

С 1924 г. начинается постепенное восстановление животноводства. В 1924—1928 гг. поголовье крупного рогатого скота увеличилось с 816,4 тыс. до 913,5 тыс., лошадей с 429,1 тыс. до 554,8 тысяч. Вновь заработала маслодельная промышленность. К 1924 г. в крае насчитывалось 320 маслодельных заводов, которые произвели 130 тыс. пудов масла (62,4% от уровня 1914 г.). Однако восстановительные процессы в животноводстве шли более замедленными темпами в сравнении с ростом посевных площадей, так как воспроизводство скота требовало большего времени. Вот почему даже в 1928 г. довоенный уровень крестьянского стада достигнут не был.

По мере восстановления сельского хозяйства постепенно возрастает товарность крестьянских хозяйств, начинает возрождаться зауральское фермерство, полностью сведенное на нет в годы гражданской войны и «военного коммунизма».

Вместе с тем развитие фермерского хозяйства существенно сдерживалось налоговой политикой советской власти. Из-за ее «классовой направленности» под прессом налогов, как правило, оказывались те крестьяне, которые в новых экономических условиях наиболее активно брались за восстановление и расширение посевных площадей и животноводства, увеличивали товарность сельского хозяйства и реально помогали вывести страну из состояния перманентного экономического кризиса. В 1926—1927 гг. средний размер налога на одного бедняка, середняка и зажиточного крестьянина соотносился как 1:10,4:30,3. Предприимчивых и зажиточных крестьян не только облагали большими налогами, но и отказывали в кредитах, лишали политических прав. В результате к концу двадцатых годов число фермеров в зауральской деревне не превышало 5—6% от общей численности крестьянских хозяйств и было в пять раз меньше, чем в начале XX века.

Абсолютное преобладание середняцких и бедняцких хозяйств привело в тому, что из продавца своей продукции крестьянин за годы советской власти превратился в ее потребителя. Общее положение в стране не позволяло земледельцу развивать производство так, как это было бы необходимо. Урожайность к концу 20-х гг. оставалась чрезвычайно низкой и во многом зависела от капризов погоды. Хуже, чем до революции, стала обеспеченность крестьянских хозяйств орудиями труда. В 1924 г. на 100 хозяйств приходилось 40 плугов, 9 сортировальных машин, 6—7 молотилок, 5 жаток, 2 сеялки и 1—2 железных бороны. Подавляющее большинство крестьян сеяло вручную, жало хлеб серпом и молотило его цепами.

Новым явлением в жизни зауральской деревни 20-х гг. стали коллективные хозяйства, которые рассматривались властями в качестве «ростков социалистического хозяйствования на селе». Первыми организаторами колхозов в Тюменской губернии были возвращавшиеся с фронтов солдаты, наиболее обездоленные крестьяне и, конечно, деревенские коммунисты. Новую жизнь они связывали с коллективным владением землей и уравнительным распределением результатов труда между всеми работающими на ней. В то время большинство колхозов создавалось в форме коммун, где обобществлялось все: от земли, лошадей и коров до одежды, ложек и табака. Питались коммунары в общих столовых. Среди первых тюменских коммун были «Заря» (с. Дубынское), «Свободный сибиряк» (с. Успенское), «Красные орлы» (с. Крашенёво) и другие. К 1922 г. в Тюменской губернии имелось 32 коммуны и 17 артелей. В артелях, в отличие от коммун, обобществлялись лишь основные с. ^ства производства. Члены артелей вели личное домашнее хозяйство.

Большинство колхозов были небольшими: пашни — сто—двести гектаров и крестьян двадцать пять—пятьдесят человек. В 1924 г. посевная площадь всех коллективных хозяйств составила 2786 гектаров.

В коммунах и артелях применялась уравнительная система распределения продуктов независимо от количества и качества труда: делили поровну по числу едоков в семье. Учета труда не велось. Низкая производительность труда была характерна для большинства колхозов региона. В полунищенском состоянии они просуществовали до конца двадцатых годов, когда сталинское руководство взяло курс на форсированную коллективизацию деревни.

В качестве повода для этого были использованы хлебозаготовительные трудности 1927/28 гг., когда крестьянство, выполнив свои обязательства по сельскохозяйственному налогу, отказалось продавать хлеб государству по сравнительно низким закупочным ценам. В результате к январю 1928 г. хлеба было заготовлено на 128 млн. пудов меньше, чем год назад. Это обострило проблему снабжения городов и армии.

Стремясь предотвратить последствия дефицита в хлебном балансе страны, Сталин и его окружение вводят принудительную систему заготовки хлеба, которая означала фактический отход от нэпа. Сущность этой системы сводилась к тому, что каждый крестьянский двор получал твердое задание сдавать определенную норму хлеба по твердым государственным ценам почти в два раза ниже рыночных. Несдатчиков хлеба должны были судить как злостных спекулянтов с конфискацией всего их имущества. Из этого конфискованного имущества 25% предназначалось для раздачи бедноте за ее участие в «классовой борьбе против кулаков и саботажников».

Однако практическое проведение этих чрезвычайных мер по хлебозаготовкам было сопряжено с весьма серьезными трудностями. Так как исключалось добровольное выполнение крестьянами хлебных обязательств по новому плану, то к хлебозаготовительному аппарату были прикреплены чекистские отряды. Им предоставлялось неограниченное право обыска, конфискации хлеба и ареста. Чекистов, милиционеров и специально направленных в деревню уполномоченных партии при обходе крестьянских дворов сопровождали группы местных активистов, которым было дано название «комсодов» («комиссия по содействию хлебозаготовкам»).

«Комсоды» устанавливали норму сдачи хлеба для каждого крестьянского двора. Если крестьянин не выполнял ее вовремя, существовал порядок штрафов — увеличение нормы до двух-, трех-, пятикратных размеров. Если же и это не оказывало воздействия, тогда судили. Изъятие излишков и репрессии позволили не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок на 5 процентов. Однако на следующий год крестьяне ответили на это снижением посевных площадей. Сельское хозяйство явно шагало навстречу кризису, который вскоре станет перманентным явлением советской деревни — кризису недопроизводства.

К этому времени на всех этажах большевистской партии прочно утвердилась сталинская фракция. В «верхах» главным орудием был просталинский секретариат ЦК, а на местах — разветвленная сеть партийных комитетов, тесно сотрудничавших с органами ОГПУ. Начиная с 1928 г. здесь уже не было ни одного законно избранного секретаря партийной организации, как того требовала пресловутая «внутрипартийная демократия». Старые выборные секретари освобождались под тем или иным предлогом. На место снятых направлялись чистокровные сталинцы. Опираясь на такой аппарат, Сталин мог смело приступить к уничтожению своих противников, выставляя их как «левую», «правую» или даже «лево-правую» оппозицию. С 1927 г. участников оппозиционных групп в ВКП(б) стали высылать в Сибирь. В селе Суерском Тюменского округа (в настоящее время Упоровский район) находился В. М. Смирнов, бывший нарком промышленности и торговли, член Реввоенсовета 5-й армии на Восточном фронте, председатель финансовой комиссии ВСНХ. В марте 1919 г. на VIII съезде РКП(б) Смирнов возглавлял «военную оппозицию», а затем — оппозиционную группу «демократического централизма», выступал против усиления личной деспотической власти в стране, опиравшейся на партийно-государственную бюрократию. На XV съезде ВКП(б) Смирнова исключили из партии и отправили в ссылку. Но и здесь он продолжал активно бороться со Сталиным и его окружением, за что был арестован ОГПУ и заключен в суздальский политизолятор, где находился до 1937 года.

Во многом схожей оказалась и судьба бывшего секретаря ЦК РКП(б) Е. А. Преображенского, отбывавшего ссылку в с. Кондинское.

Еще один видный деятель ВКП(б) — К. Б. Радек. Страны и города менялись в его жизни с кинематографической быстротой: Австро-Венгрия, Швейцария, Польша, Германия...

В феврале 1917 г. Радека вызвал к себе Ленин: «Надо ехать в Россию». Октябрьский переворот показался им началом мировой революции и Радек нелегально отправился в Германию создавать партию немецких большевиков. Но устроить в Европе большой революционный пожар не удалось. Радека арестовали и заключили в тюрьму Моабит. Освободился он только в марте 1920 г. и был избран членом ЦК РКП(б) и секретарем Коминтерна. В борьбе за власть, начавшуюся после смерти Ленина, Радек примкнул к Троцкому. Но победил Сталин, и Радека, известного как публициста, острослова и сочинителя политических анекдотов, отправили в Тюмень. Радек попросился в Тобольск: хотелось вписать в свой «революционный послужной список* наряду с Моабитом и Тобольскую тюрьму, в которой с XVIII в. пребывали Радищев, декабристы, петрашевцы, народники.

В городе на Иртыше для Радека создали довольно сносные условия жизни. Комната в доме на территории тюрьмы не запиралась, охраны почти никакой, паек — сытный. Эмигрантский журнал «Социалистический вестник» за 13 октября 1928 г. писал: «...До недавнего времени в Тобольске находился Карл Радек. Дважды в неделю он ходил на регистрацию в местное ГПУ и получал пособие в 30 рублей в месяц».

Однако бывшего члена ЦК и секретаря Коминтерна раздражало и мучило полное невнимание к своей «персоне» со стороны местного населения, для которых ссылка в их город «именитых царей и вождей» стала привычным явлением. Другие политические ссыльные также не жаловали «верного солдата Ленина и Троцкого» — так величал себя Радек. Для человека честолюбивого, привыкшего быть на виду, не было более тяжелой кары, чем забвение. Радек не смог выдержать такого испытания и покаялся перед Сталиным. Однако ни покаяние, ни хвалебные оды «великому вождю», ни статьи с требованием казни своих недавних товарищей не спасли Радека от последующей расправы. Колесо репрессий быстро набирало обороты.