Мой Рыцарь в ржавых доспехах

Да, признаю – я лгунья и обманщица.

Я приняла ответственное решение.

Я пропускаю моего следующего по списку бойфренда. Да, я понимаю, что Ира будет в гневе; да, я понимаю, что нарушаю все правила; да, я знаю, что трусость меня не украшает, но если бы вы знали горькую, жестокую правду, то сделали бы то же самое.

Я должна объяснить.

Время: рождественские праздники 1991 года.

Место: долгая, слякотная, туманная, обледенелая дорога из Дублина в северное графство Монаган.

Повод: Тим Синген‑Андервуд, мой замечательный, прекрасный бойфренд пригласил меня на Новый год в свое фамильное поместье. В первый раз в жизни меня собираются официально представить родителям и всей семье, и я переживаю целую бурю эмоций. Я польщена, ошеломлена, по уши влюблена в своего бойфренда, отчаянно хочу произвести хорошее впечатление на его семью, но больше всего…

…я до смерти напугана.

Прежде всего разыгралась драма по поводу того, что надеть.

– Тебе нужно выбрать правильную цветовую гамму, – говорит Кэролайн, пока мы с ней потихоньку роемся в общем достоянии моего, ее и Рэйчел объединенного гардероба. Мы втроем снимаем маленький одноквартирный дом, что очень удобно, потому что у каждой в круглосуточном доступе оказывается не только свой набор платьев, но и гардероб всех остальных.

Джейми тоже наполовину переехал к нам и ночует преимущественно на нашем раскладном диване, взятом напрокат. Это тоже очень удобно, потому что а) он единственный из нас, кто хоть как‑то может готовить, и б) это все равно что жить вместе с личным стилистом.

– Не забудь, что Сим‑Сим‑Андервуды – это состоятельные старинные аристократы из западной Великобританиии, – говорит Джейми, заходя в спальню Кэролайн в одних трусах и жуя тост.

– Синген‑Андервуд, а не Сим‑Сим‑Андервуд, – поправляю я его.

– Какая разница. Я считаю, что ты не должна надевать ничего слишком нового и вызывающего. Ты должна стремиться выглядеть убого и невзрачно, не ошибешься. Роскошь, но потрепанная.

– Как тебе это? – спрашиваю я, вытаскивая очень скромную кремовую блузку с высоким воротничком.

– Фу‑у‑у… сделай милость, убери ее обратно. Это слишком провинциально.

– Держу пари, они по вечерам переодеваются к ужину, – говорит Кэролайн, выуживая маленькое черное платье из темных закоулков своего гардероба и протягивая его мне. – Как у Агаты Кристи. А это как?

– Слишком сексуально, – говорит Джейми. – Они протестанты; наверное, всегда зовут на ужин священника. Тебе надо быть скромнее. Нам, наверно, придется нарядить тебя в жемчуга и шарф от «Гермес».

– У меня нет шарфа от «Гермес»! – кричу я в отчаянии. – Что мне делать? Вся моя одежда слишком… слишком…

– Слишком городская, – выручает меня Кэролайн, мягко заканчивая фразу. – Замечательный гардероб для журналистки‑внештатницы, но, наверное, для такого случая он не годится. А это?

Она взмахивает перед нами костюмом в стиле «Шанель», который был бы очарователен, если бы не золотые цепи с медальончиками, свисающие с каждого плеча.

– Постыдилась бы, Кэролайн, – ядовито замечает Джейми. – У меня для тебя новость: восьмидесятые ушли и не вернутся. Все эти костюмы, подплечники и одежду пастельных тонов в стиле Иваны Трамп нужно сдать в Оксфордский комитет помощи голодающим. Если, конечно, они возьмут. Простите, девчонки, но нам остается только одно.

Мы переглядываемся.

– Нельзя, – твердо заявляет Кэролайн.

– Она нас убьет, – соглашаюсь я. – Я все еще выплачиваю ей за колготки «Вулфорд», на которых петли поехали.

– А кроме того, мы обещали, что больше так не будем, – твердо заявляет Кэролайн. – Мы должны держать слово.

– Все это благородные чувства, дамы, но хоть один раз в жизни вы должны на что‑то решиться. Рэйчел в Париже, проводит время в постели с Кристианом и не вернется в ближайшие две недели. Неужели вы думаете, что она способна сейчас беспокоиться о сохранности своей дизайнерской коллекции? Кроме того, если сейчас не крайний случай, тогда я не знаю что.

Нам с Кэролайн остается только неохотно согласиться, поэтому мы осторожно прокрадываемся в комнату Рэйчел, как три шпиона. Даже просто открыть ее шкаф с одеждой – все равно что попасть в рай; пока мы все еще одеты как студентки, за исключением старья, на халяву полученного Кэролайн за участие в показах мод, Рэйчел работает младшим менеджером в Ирландском центре моды, и, ребята, видели бы вы, как она одевается. Любой принадлежащий ей лоскуток носит лейбл от известных дизайнеров, и все в ее гардеробе аккуратно уложено в защитные мешки на молнии, вроде тех, в которые укладывают трупы в сериале «Главный подозреваемый».

– Вот это смотрится лучше, – говорит Джейми, с торжеством выхватывая твидовый жакет с карманчиками (Пол Костелло) и подходящую пару бежевых брючек для верховой езды (Ральф Лорен).

Рэйчел вряд ли может отличить хвост от гривы, как, впрочем, и я, но это явно самый писк моды.

– В точку, – объявляет Джейми, – к этому еще белую накрахмаленную хлопчатобумажную блузку и нитку жемчуга, и дело в шляпе.

– Не забудь все выстирать и выгладить до ее возвращения, – озабоченно говорит Кэролайн. – И не делай таких ошибок, как я в прошлый раз. Ради всего святого, вынь и сохрани все булавки, а потом после стирки приколешь их обратно. Честное слово, она это проверяет.

– И надо будет потом достать пылесос из чуланчика и быстренько пропылесосить ковер, – добавляю я в волнении. – Вы же ее знаете. Она заметит следы.

– У нас есть чуланчик? – удивляется Джейми.

– Да. Под лестницей. Ты знаешь, мы там держим новогодние украшения.

Через десять минут я полностью снаряжена и с набитым чемоданом выхожу из бездонной гардеробной Рэйчел.

– Чудесно, – одобряет Джейми, – отлично выглядишь. Твой вид скажет этим родителям сам за себя: «Здравствуйте, я Эмилия, неплохая кандидатура в невесты вашему сыну».

– А также скажет: «Я могу быть изящной горожанкой, но и к жизни в деревне приспособлюсь без труда», – говорит Кэролайн.

– Вы точно уверены, что я не похожа сейчас на жену принца Йоркского Сару Фергюсон? – спрашиваю я, неуверенно оглядывая себя перед зеркалом. – До того, как она сбросила вес?

– Нет!!! – хором восклицают мои друзья. – Нисколько!

– Ты с ног до головы утонченная аристократка, – говорит Джейми. – Вот посмотришь, ты прекрасно устроишься. Я не буду удивлен, если ты вернешься к нам помолвленной.

Звонит телефон на столике в прихожей, и я нервно подпрыгиваю.

– Если это из службы по ссудам для студентов, то меня нет дома, – предупреждает Джейми, удаляясь в ванную и захлопывая дверь.

Но это оказывается Тим. Звонит сказать, что выезжает.

Ну вот, я опять в панике…

Чудовищный проступок номер один

Сперва мне следует сказать, что Тим потрясающий и я безумно его люблю. Да, конечно, он намного богаче меня, но я люблю его и восхищаюсь всеми странными аристократическими замашками – жестким акцентом, тем, что одежду он заказывает специальному портному в Лондоне (я пыталась познакомить его с восхитительным и более дешевым миром распродаж по сниженным ценам, но мало в том преуспела), тем, что он предпочитает определенную марку солодового виски, и тем фактом, что он член аристократического мужского клуба в Дублине.

И ему всего двадцать семь лет.

Джейми говорит, что если клуб только для мужчин, там обязательно должны показывать стриптиз, но я один раз заходила туда и, насколько мне удалось все разглядеть, он был весь заполнен старичками на ходунках и почему‑то пропах капустой.

Все равно. Я люблю Тима и по долгой ветреной дороге в Монаган думаю только о том, что мое будущее счастье зависит от следующих семидесяти двух часов.

И моего поведения в этой семье.

И прекрасного впечатления, которое я намерена произвести.

Миссис Синген‑Андервуд. Правда, здорово звучит?

Миссис Эмилия Синген‑Андервуд…

Да, Синген‑Андервуды принимают у себя…

– Ты проголодалась?

– Прости, Тим, что ты сказал?

– Ты витала где‑то в облаках, старушка. Я просто спросил, не хочешь ли ты перекусить?

– А… да… было бы неплохо.

Это еще одна особенность Тима. Он любит поесть. Очень любит. Он крупный парень и всегда завтракает (что‑нибудь горячее), обедает (обед из трех блюд), пьет чай, и все это завершается главным приемом пищи, ужином (три или даже четыре перемены блюд). Не считая легких закусок. Когда мы впервые сошлись полгода назад, у меня голова шла крутом при виде безумного количества пищи, которое он ухитряется поглощать. Он съедает грандиозный завтрак, а через час рассуждает, что будет на обед. Я уже и не говорю ему: «Ты же только что поел!»

В любом случае, как рассудительно замечает Кэролайн, не могу же я рассчитывать, что взрослый мужчина может прожить с утра до вечера на одном салате, как обычно делаю я.

Поэтому мы останавливаемся в придорожном кафе, и Тим заказывает ленч. Легких закусок он не желает, ему подавай основательную пищу: суп и французский багет, запеченного цыпленка, чипсы, гороховую кашу и картофель в мундире с растопленным сливочным маслом.

Вообще‑то я не ела с утра (слишком волновалась) и теперь хочу только кофе, но Тим настаивает, чтобы я что‑нибудь съела. Я знаю, он терпеть не может, когда я мучаю жалкий кусочек сыра на тарелке, и всегда говорит мне, чтобы я съела что‑нибудь мясное, поэтому я тоже заказываю цыпленка. Он немного не пропекся, но я принуждаю себя прожевать столько, сколько могу.

Уф‑ф‑ф.

Мы опять садимся в машину, и взвинченные нервы в сочетании с отвратительным непропеченным цыпленком и ухабистой дорогой вызывают у меня тошноту…

А вот и Эштон‑холл.

При взгляде на это огромное готическое сооружение с каменными горгульями, злобно глядящими на вас сверху, я едва осмеливаюсь войти внутрь. У меня крутит живот и кружится голова, но я беру Тима за руку, и он ведет меня по лестнице к парадному входу. Мы стучим в дверь и ждем, а я пытаюсь привести в порядок нервы.

У тебя только один шанс произвести первое впечатление, говорю я себе…

Нам открывает двери женщина средних лет в вязаной кофте и шерстяной шапочке.

– Здравствуйте, миссис Синген‑Андервуд, приятно с вами познакомиться… – говорю я, пытаясь пожать ей руку.

– Я домоправительница, – бурчит она, и Тим громко хохочет над моей ошибкой.

– Это Шейла, – знакомит он меня с ней.

– Тогда здравствуйте, – нервно улыбаюсь я, отчаянно желая понравиться ей и в то же время мечтая спросить, где здесь ближайший туалет. Темный и сырой коридор весь пропах сыростью, и этот запах не улучшает моего состояния. К тому же в доме значительно холоднее, чем снаружи, и шерстяная шапочка Шейлы начинает казаться вполне уместной.

– Шейла – это наша миссис Дэнверс, – шепчет мне Тим, пока мы шагаем за ней по длинным извилистым коридорам.

– Где ваш багаж? – ворчливо спрашивает она.

– В багажнике. Я принесу его попозже, – говорит Тим. – Ну как, мы не опоздали к чаю? Я умираю от голода.

У меня опять начинает крутить живот при одной мысли о еде. В довершение всего, я чувствую слабость и головокружение, словно вот‑вот упаду в обморок.

– Не возражаешь, если я отлучусь в ванную! – спрашиваю я тихим сконфуженным голосом, но он меня не слышат или не обращают на меня внимания.

– Они все в библиотеке, – говорит Шейла – Флоренс тоже там.

– Ого, какой приятный сюрприз, – радосно восклицает Тим. – Я и не думал, что Фло приедет к нам на праздники.

Он берет меня за руку и ведет по самому грязному ковру, какой я когда‑либо видела, вдоль галереи доспехов и бюстов давно усопших Синген‑Андервудов.

– Кто такая Флоренс? – невинно спрашиваю я.

Друг семьи? Родственница, о которой он раньше не упоминал?

– А, ты ее сразу полюбишь, – говорит Тим вырываясь вперед и волоча меня за собой, чтобы ycпеть к чаю и сандвичам. – Ее все любят. Она мое старое увлечение.

Он распахивает тяжелые двустворчатые двери и вталкивает меня внутрь.

Комната оказывается чудовищных размеров и вся забита людьми. Там, наверное, собралось человек двадцать, все одеты в джинсы и супертолстые свитера, все жуют сандвичи и держат чашки и блюдца. Мне недолго приходится гадать, где здесь Флоренс, потому что она подлетает к Тиму с быстротой пули, вешается ему на шею и визжит, как школьница на переменке.

– Тимми! Держу пари, что ты не ждал меня увидеть! Твоя мама сказала мне, что ты привезешь свою новую пассию, так что я не могла устоять, чтобы не поглядеть на нее.

Флоренс – девушка моих лет, белокожая блондинка (натуральная; хоть меня и тошнит, но я все замечаю), высокая и, мягко говоря, очень, очень большая.

– Фло, дорогая! – приветствует он ее, сжимая в объятиях. – Ты прекрасно выглядишь! Люблю женщин, которых есть за что ухватить.

«В отличие от мешка с костями, который привез я», – ясно слышится в подтексте, пока он нас знакомит.

– Господи боже, да ты как щепка, – смеется Флоренс. – Тим, ее надо подкормить, пока она здесь. Ты ездишь верхом?

– Извини, что?

– Ты носишь брюки для верховой езды.

– Нет, я просто одолжила их у подруги. Это модно, – пытаюсь отговориться я, но неудачно.

– По‑моему, ты словно с картинки Нормана Тэлвелла, – смеется она с долей издевки.

– Флоренс, я не хочу быть невежливой, но не могла бы ты показать, где здесь ванная? Я чувствую себя не на все сто…

– Ладно, завтра мы поедем на охоту с собаками, и тебе надо к нам присоединиться. Объясни ей, Тимми.

Однако Тим слишком занят тарелкой сандвичей, которую схватил с приставного столика.

– Ой, дай мне кусочек, Тимми, обжора! – Флоренс игриво толкает его кулаком в бок.

– Хочешь? – спрашивает она, сунув мне под нос бутерброд. – М‑м‑м, просто вкуснятина. Шейла – настоящая находка. Тут яйца вкрутую и потроха.

С меня достаточно. Я зажимаю рукой рот в тщетной попытке сдержаться, но слишком поздно. Меня рвет прямо под ноги Флоренс.

Чудовищный антиобщественный проступок номер два

Ужин подан ровно в восемь часов – похоже, никто из Синген‑Андервудов не любит долго дожидаться еды. Но я слишком больна, чтобы к ним присоединиться.

Я отравилась так сильно, как никогда раньше. Это не просто тошнота; я вся дрожу, корчусь и обливаюсь холодным потом. Тим был мил и очень сочувствовал; он показал мне комнату, накрыл одеялом и сказал, что извинится за меня перед всеми, но как только прозвучал обеденный гонг, он умчался, как ошпаренный.

Комната грязная, сырая и такая холодная, что мне приходится спать одетой. Из столовой внизу доносится громкий смех – видимо, вся компания веселится напропалую… и на меня накатывает еще одна волна тошноты.

К тому же меня мучит еще одна неотвязная мысль. Мне нужно быть там, с ними, и изо всех сил стараться предстать идеальной, обаятельной, умной гостьей, подругой и подходящей кандидатурой в невесты.

Я повторяю пройденное недавно.

Кэролайн, которая в этих делах дока, преподала мне ускоренный курс, как понравиться родителям бойфренда, а именно: обращать пристальное внимание на то, о чем говорит мать; задавать ей кучу вопросов о ее прекрасной прическе, манере одеваться, домашнем хозяйстве и, что важнее всего, хвалить ее замечательного сына. С отцом нужно вести себя весело и непринужденно, быть всегда в духе; короче говоря, быть приятным дополнением к любому семейному сбору.

А Джейми подарил мне на Рождество книжку под названием «Это знают немногие: 1000 интересных фактов о сельской жизни» и посоветовал выучить кое‑что наизусть.

– Сим‑Сим‑Андервуды сразу решат, что ты одна из них, – сказал он, – кроме того, вопросы про все это очень популярны во всяких телевикторинах.

Конечно, это не самая удачная тема для разговора (теперь я могу точно сказать, сколько акров в гектаре и какая нужна уздечка для кобылы‑двухлетки, и тому подобное), но штука в том, что я приложила столько усилий, а теперь они, наверно, думают, что я вроде поэтессы Элизабет Баррет Браунинг, бледная, болезненная и немощная.

Ноль веселья и непринужденности, абсолютно неподходящая кандидатура в невесты.

О боже. Накатывает новый приступ тошноты, и я понимаю, что мне следует срочно искать ванную.

Я сегодня уже достаточно наблевала на ковры. Я выскакиваю в коридор и пытаюсь открыть дверь следующей комнаты.

Не повезло, это оказывается буфет со столовым бельем.

Тогда я пробую идти дальше, стуча во все двери справа и слева по пути и каждый раз разочаровываясь.

Ужин окончен, я слышу, как все перебираются из столовой в гостиную, болтая и смеясь, в самом праздничном настроении. Затем высокая белокурая женщина средних лет, чем‑то похожая на Тима, проходит по коридору ко мне.

– Простите меня, – прошу я, останавливая ее на ходу, – не могли бы вы показать мне, где здесь ванная?

Я понятия не имею, что это за женщина. С той минуты, как меня вырвало на пол в библиотеке, меня немедленно отвели наверх, и я даже не успела познакомиться с семьей. К тому же, их было так много, и все похожи друг на друга.

– Ты та девушка, которую привез Тим? – командирским тоном спрашивает меня блондинка. – Та, которую стошнило прямо на бедняжку Флоренс?

– Э‑э, да, это я.

– Она за ужином нас всех насмешила этой историей. Тебе опять плохо? Пойдем в мою ванную, это здесь.

– Спасибо, – слабым голосом отвечаю я, следуя за ней в спальню и далее по анфиладе комнат.

То, что последовало, было неприятно и запомнилось надолго. Когда я вышла, то полагала, что блондинка опять спустилась вниз и присоединилась к остальным, но это было не так.

Она в постели, абсолютно раздетая, страстно целуется с темноволосым усатым явно молодым мужчиной.

– О, простите, пожалуйста, – говорю я, проскакивая мимо как можно быстрее, но они совершенно не обращают на меня внимания, поскольку у них есть дела поприятнее, чем обмениваться любезностями со страдающей желудком гостьей…

Я предполагаю, что это ее муж (или возлюбленный, или бойфренд), и иду обратно к себе в комнату. Самочувствие вроде бы улучшилось.

Завтрак на следующее утро устроен как шведский стол, и, слава богу, я снова могу есть. Один крохотный кусочек тоста, что сильно раздражает Тима, но хоть что‑то. Мы с ним первыми спускаемся вниз и садимся за стол. И тут открывается дверь, и мой вчерашний белокурый ангел‑хранитель входит в сопровождении усатого мужчины, которого я видела с ней вчера, и другого, намного более пожилого седовласого мужчины.

Наверное, отец Тима?

Прежде чем Тим успевает представить нас друг другу, я выпаливаю:

– Я так вам благодарна за то, что вы разрешили мне воспользоваться вашей ванной вчера вечером, – изливаю я свою признательность, – вы практически спасли мне жизнь. Во многих смыслах.

– Не стоит благодарности, замнем, – говорит она, пока вся троица наделяет друг друга отбивными, сосисками и омлетом с огромных блюд, громоздящихся на столике.

– Теперь вам лучше? – небрежно спрашивает усатый.

– Спасибо, намного лучше.

И если бы у меня хватило здравого смысла на этом остановиться, возможно, все обошлось бы. Но знаете что? У меня проницательности не больше, чем у плодовой мушки.

– О да, и, кстати, я должна извиниться, что потревожила вчера вас обоих, – улыбаюсь я усатому в манере, которая кажется мне дружеской и искушенной.

Затем я шепчу блондинке:

– Надеюсь, я вас не смутила?

После этих слов пожилой седовласый мужчина, который стоит рядом, бросает на меня яростный взгляд и выбегает из столовой.

Одно это должно было включить сигнал тревоги в моей голове. Никто из Синген‑Андервудов никогда не бежит прочь от накрытого стола.

Усатый поворачивается к Тиму и рычит:

– Ты не можешь научить свою подружку хорошим манерам?

Тим закрывает лицо руками, отодвигает тарелку с едой (второй тревожный звонок) и шипит на меня:

– Эмилия, ты идиотка! Ты хоть понимаешь, что натворила?

– Что? – спрашиваю я в отчаянной панике. – Что я такого сказала?

– У тети Мейбл давным‑давно роман с Джорджем Ньюменом. Мы все об этом знаем. Но об этом не говорят в присутствии ее мужа, никто и никогда. Ты представляешь себе непоправимый вред, который ты почти наверняка причинила?

Чудовищный проступок номер три

Позже утром все собрались на охоту, но я решила остаться в безопасности в своей комнате.

Глаза у меня были красные и опухшие после ужасной выволочки, которую я получила от Тима.

Я извинялась двадцать тысяч раз.

Я оправдывалась как могла. Честно говоря, откуда я могла знать, у кого с кем роман? Не говоря уже о том, что можно говорить, а чего нельзя… честное слово, это как играть в детективную игру «Мафия» в реальной жизни.

– Могла бы удержать свой длинный язык за зубами, – рявкнул он на меня, захлопнув за собой дверь в спальню.

Он уже уходил, но послышался стук в дверь.

Флоренс, до неузнаваемости преобразившаяся в охотничьем наряде, красной куртке и черных лаковых сапожках для верховой езды.

– Дура несчастная, я все слышала о твоем жутком промахе, – говорит она. – Уже всему дому известно.

«Ужас, – думаю я. – Просто ужас».

– Но я принесла луч надежды, – продолжает она. – Дело в том… Я пришла предложить тебе поехать с нами.

Через десять минут мы уже у загона, и она, седлая животное устрашающего вида, активно убеждает меня присоединиться к охотникам и не слушает никаких отговорок.

– Но, Флоренс, – протестую я, – я не умею ездить верхом.

– А вчера говорила, что умеешь.

«Нет, – хочу я закричать, – ты меня вообще не слушаешь! Ты спросила меня, умею ли я ездить верхом, потому что я была в брюках для верховой езды, и ты сразу пришла к заключению, что я без пяти минут чемпионка!»

Верно. Нужно пресечь это в корне. Хватит мне страшных переживаний за сегодняшний день.

– Флоренс, я должна тебе признаться. В последний раз я подходила близко к копытному животному на ослиных скачках, когда папа возил меня на пляж в Уэксфорд. Вот и все. Извини, что разочаровываю тебя, но, по‑моему, лучше честно признаться.

– А теперь послушай меня. Я пытаюсь оказать тебе услугу. Я практически выросла рядом с Тимми, и позволь мне дать тебе один совет. Худшее, что ты можешь сделать, – это провести утро в слезах в своей комнате, запершись ото всех. Есть нечто, что Синген‑Андервуды действительно любят, – гостей, которые разделяют их увлечения. Забудь о своих неудачах и докажи, что ты одна из нас.

– Но, Флоренс…

– Именно поэтому я предлагаю тебе Джинни. Мы зовем ее Ласковая Джинни. Она любимица миссис Синген‑Андервуд, а ездить на ней верхом – одно удовольствие. Нужно лишь залезть на нее, и она сама сделает все, что полагается.

– А если она понесет? – спрашиваю я, и в моем воображении мелькает жуткое видение, как я вцепляюсь в гриву Ласковой Джинни, проносясь над кустами утесника, и наконец падаю в грязную, гадкую, вонючую лужу с любимой лошади миссис Синген‑Андервуд.

– Джинни? Понесет? – Флоренс разражается смехом. – Ей четырнадцать лет, и она никогда не передвигалась быстрее, чем в легком галопе. Просто попробуй. Ты всегда сможешь слезть, если испугаешься.

Она права. Мне следует по крайней мере попытаться стать правильной гостьей, а правильные гости и подходящие невесты для сына разделяют увлечения хозяев, как подсказывает Флоренс. И Тим знает, что я не умею ездить верхом, так что он тем более оценит усилия, которые я прилагаю, садясь верхом на лошадь, верно ведь? Флоренс помогает мне взгромоздиться на Джинни, бросает шапочку для верховой езды и подводит мою лошадь к парадному входу, где остальные гости выпивали по бокалу вина на дорожку.

«Все идет хорошо, – думаю я, – и совсем не страшно. Может быть, очень может быть, я справлюсь…»

Как только собравшиеся замечают меня, наступает чудовищное молчание. Это непередаваемое ощущение, которое можно описать только следующим образом: такое чувство, словно все двадцать пар круглых глаз Синген‑Андервудов устремлены на меня. Тим немедленно скачет ко мне, багровый от ярости.

– Эмилия, это любимая скаковая лошадь моей матери. Джинни – это скаковая, а не охотничья лошадь, ты понимаешь разницу? Она на следующей неделе должна участвовать в скачках на ипподроме в Керрее и ни в коем случае не должна сегодня прыгать по полям. Немедленно отведи ее обратно в загон. Мы уже опаздываем.

– Но Флоренс сказала, что… – начинаю я и заливаюсь горючими слезами.

– Мне так жаль, миссис Синген‑Андервуд, – слышу я голос Флоренс, обращающейся к крупной белокурой женщине, сидящей на лошади, которая выглядит так, словно готова взять кубок «Гранд Нэшнл». – Она настояла на своем. Я пыталась ее остановить, но она просто запрыгнула на Джинни, и все.

«Сука, – думаю я, пунцовая от злости, когда поворачиваю обратно к загону. – Мерзкая, злобная сука. И свинья вдобавок».

Клянусь, что слышала, как разом в раздражении зацокали языками двадцать Синген‑Андервудов, когда мы с лошадью потрусили за угол.

И тут внезапно затрубили рога, и Джинни прянула ушами.

Для нее достаточно. Она видит остальных охотников, скачущих за собаками по подъездной дорожке, и, о ужас, сразу берет с места в карьер. Я вцепляюсь в нее изо всех сил и кричу благим матом, чтоб она остановилась, а перед нами внезапно вылетают собаки, Джинни встает на дыбы, и я падаю с нее.

По‑моему, я в порядке. Я ошарашена и оцарапана, но, кажется, ничего не сломала. Тим, Флоренс и предположительная мать Тима скачут к нам, но, к моему удивлению, толпятся вокруг Джинни, которая теперь безмятежно щиплет траву у обочины и совершенно меня игнорируют.

– Хромает, – говорит Флоренс, мрачно покачав головой. – Ох, милая, должно быть, это серьезно.

– Нет, я вроде в порядке, – говорю я, сама поднимаясь с гравия и отряхиваясь. Все трое так яростно глядят на меня, что мне на мгновение чуть не захотелось сломать ключицу, повредить ногу или уж, по крайней мере, так треснуться о землю, чтобы потерять сознание.

– Да не ты, – резко отвечает Флоренс. – Джинни.

– Вызови ветеринара, – рявкает мать наТима. – И убери эту мерзкую девку прочь из моего дома.

– Ты довольна? – спешиваясь, злобно спрашивает у меня Тим. – Джинни серьезно пострадала, она может даже захромать. Теперь никаких скачек на много месяцев, а может, вообще никогда.

– Тим, я так сожалею, я не нарочно, это был несчастный случай…

– По‑моему, лучшее, что ты можешь сделать, – это уехать. Немедленно. Ты должна понимать, что твое присутствие в нашем доме более нежелательно.

В таких случаях вы сразу узнаете, кто ваши настоящие друзья. Я позвонила домой, и Кэролайн прибыла мне на выручку. Она одолжила автомобиль у своей матери, бросила все свои дела, и они с Джейми совершили трехчасовое путешествие по ухабам, чтобы забрать меня.

Кажется, я прорыдала всю дорогу домой.