Глава 26. Спалось в темном мурлыкающем космосе прекрасно

Спалось в темном мурлыкающем космосе прекрасно. Геля проснулась бодрой и полной сил.

С вечера никто не задернул шторы, и комнату наполнял розоватый утренний свет.

Пахло дождем, хотя небо было ясным, нежным, розово‑голубым. Но девочка знала, что с начала лета по бульвару разъезжают несуразные машины‑цистерны, поливающие улицы. Однажды она видела заметку в «Голосе Москвы», где водителей поливалок ругали за склонность устраивать гонки. Даже запомнила чуть‑чуть – «вообразите себе это чудовище, разбрасывающее вокруг себя на несколько сажен воду, мчащимся взад и вперед со скоростью хотя бы трамвая». Подумаешь, скорость трамвая, ха. Геля бережно сняла кошку с головы и села в кровати. Силы Зла с осуждением взглянули на нее, полезли обратно на подушку и свернулись там сонным кренделем, трогательно прикрыв морду передней лапкой.

Девочка прислушалась – похоже, было очень рано и все еще спали. Она вылезла из постели и, потягиваясь, как кошка, подошла к окну.

Утро выдалось восхитительное. Свежий ветер теребил ветки лип, солнце, румяное со сна, рассыпало сияющие блики на влажной брусчатке, по почти еще пустому бульвару весело катил новенький красный трамвай.

Даже не верилось в ужасное вчера и в еще более ужасное завтра. Ну ладно – послезавтра. День выдачи аттестатов. Геля словно услышала голос Ливановой: «Девочки станут шушукаться у Поли за спиной, их родители – скандалить и угрожать мне. А с вами, вероятно, перестанут здороваться» – и содрогнулась.

Нет, никогда ей не стать такой храброй и невозмутимой, как Ольга Афиногеновна. Мысль о всеобщем осуждении, пусть и незаслуженном (ведь она не брала, не брала эту гадскую булавку!), пугала ее.

А бедная, кроткая Аглая Тихоновна? Сегодня она пойдет к этой жабе Павловской и наслушается всяких гадостей. А бедный Василий Савельевич, который так дорожит добрым именем или чем‑то там в этом роде?

Нет, надо что‑то делать.

Геля присела к зеркалу, расплела косы и стала мерно расчесывать волосы. Двести взмахов на левую сторону, двести взмахов на правую – идеальный массаж мозга даже через черепушку. Должен поспособствовать мыслительной деятельноси.

И ведь на пятидесятом придумала! Она сама пойдет к Павловской и поговорит с ней. Все объяснит – ведь могла коробочка на самом деле завалиться в карман случайно?

Поля Рындина в зеркале сморщила нос – нет, не поверит Павловская в случайность. Ну и ладно, тогда Геля извинится. Она, в конце концов, актриса и может сыграть раскаяние. И за столько времени здесь можно же было научиться как следует врать!

Теперь второй вопрос – как найти эту Павловскую?

Жизнь без интернета неоправданно трудна. Но если у человека есть голова на плечах, то он, несомненно, справится с трудностями.

Геля на цыпочках прокралась в переднюю и вернулась к себе, волоча толстенный справочник «Вся Москва». Через несколько минут она уже записывала адрес – Ершов переулок, № 3, собственный дом статской советницы Павловской. Так, отличненько. И где же он находится? Геля что‑то не могла вспомнить такого переулка. Но если у человека есть голова на плечах, и к тому же этот человек – девочка, да еще и отличница… Коротко говоря, Геля собралась, сунула в карман бумажку с адресом, поцеловала Силы Зла в сонную мордочку и тихо‑тихо, как маленькая мышка, просочилась в кабинет Василия Савельевича.

Там пришлось потрудиться – не нарушая беспорядка, отыскать в куче хлама «Планъ города Москвы съ пригородами, изданiе Т‑ва А. С. Суворина».

Не GPS, конечно, но сойдет.

Оказалось, что нужный переулок – буквально в двух шагах, за Варваркой.

Геля не стала медлить. Стараясь никого не разбудить, выскользнула из дому и отправилась спасать честь семьи Рындиных.

Неудивительно, что она не могла вспомнить! В ее Москве слева от улицы Варварки и до самой реки был ужасный скучный пустырь, а в этой Москве как раз и располагался целый район под названием Зарядье. Папа (который Николас) говорил, что это был один из древнейших посадов города, возникший аж в четырнадцатом столетии. В восемнадцатом веке считался одним из самых престижных районов Москвы, ну вроде Рублевки, а потом обнищал, или, по выражению папы, «живописно отрущобился».

Но, судя по всему, отрущобился он так же неравномерно, как знакомая Геле Хитровка.

В Псковском переулке, куда она свернула с Варварки, соседствовали чистенький немецкий трактир Zum schwarze Katze и огромный мрачный дом с наклонными галереями‑пандусами и перекинутыми поперек двора чугунными мостиками.

А неподалеку от церкви Николы Водопойцы располагались маленькие, добротные домики с палисадниками. Кругом густо цвела любимая Гелина сирень, за одним из кустов которой девочка и притаилась. Потому что самый солидный дом и был тем самым, что она искала, а Геля так и не успела придумать, что же она все‑таки скажет мерзкой жабе Павловской. Одно было ясно – с «мерзкой жабы» разговор начинать не стоит. Вот Геля и пряталась в кустах, чтобы приглядеться что к чему и все как следует обдумать.

Тем более, что и повод повременить появился – к калитке дома подошел почтальон и позвонил в колокольчик. Через несколько минут выглянула пухленькая горничная, похожая на лягушонка, – глазки выпучены, длинноватые губы плотно сжаты.

– Ну, здравствуй, клюковка моя, – развязно приветствовал ее почтальон. – А хозяйка‑то дома?

Горничная замычала, помотала головой.

– А скоро ли вернется? – спросил почтальон и подмигнул девушке.

Та зарделась, хихикнула, но потом вдруг снова замычала, сложила ладони и уставилась куда‑то вверх. Геля тоже посмотрела вверх, но там ничего интересного не было.

– Ага, в церкви, значится. Ну, это надолго. – Почтальон вздохнул. – Так я через часок загляну. Не скучай, клюковка моя! – Он сдвинул фуражку на затылок, ткнул девушку пальцем в бок, от чего та еще пуще расхихикалась, и удалился вальяжной походочкой.

Геля спряталась обратно в кусты и скорчила гадливую гримасу. Странные они все же, эти взрослые. Если бы ее, Гелю, кто‑нибудь ткнул пальцем в бок, то «оторвал бы по морде в полный рост», как говорит мама (которая Алтын Фархатовна) в минуты гнева. Ну ладно, может быть, и не оторвал бы, но уж глупо хихикать Геля бы не стала – и это непреложный факт.

Имелась еще парочка непреложных фактов, которые следовало отметить. Горничная Павловской была немая, бедняжка, – это раз. Самой статской советницы не было дома – это два.

Второй факт был Геле на руку. Теперь она сможет перехватить Павловскую на улице, у калитки. А то ведь не факт, что ее, Гелю, пустили бы в дом. Она же опасный психический преступник. Все складывалось удачно, осталось дождаться мерзкую жабу и подготовить убедительную речь (из которой все же лучше исключить обращения вроде мерзкой жабы).

И Геля основательно угнездилась в кустах, наблюдая за подходами к дому.

Переулок мало‑помалу заполнялся народом.

К церкви тянулись такие же важные тетки, то есть дамы, как Павловская. Проходили богато разряженные мужчины восточного типа, маленькие, пузатые со сросшимися на переносице бровями, шмыгали хмурые мастеровые. Один раз прошла стайка странно одетых дядек – в длиннополых, чуть не до самых пят сюртуках, в бархатных картузах, из‑под которых на плечи спускались длинные завитые локоны. А еще – нищие.

Казалось, нищих от всех окрестных церквей как магнитом притягивал дом Павловской. Пяти минут не проходило, чтобы какой‑нибудь сирый и убогий не начинал драть колокольчик при калитке. Каждый раз открывала немая горничная, что‑то доброжелательно мычала и выдавала беднягам по грошику. Девочке даже стало немножко стыдно – вон какая, оказывается, сердобольная, эта Павловская, а она, Геля, ее жабой. Правду сказала Ольга Афиногеновна – ни одному нуждающемуся в подаянии не отказывает.

Возможно, этот аттракцион невиданной щедрости и смягчил бы отношение Гели к Мелании Афанасьевне, если бы не муравьи.

В кустах, где она свила гнездо, обнаружилась целая колония этих маленьких паршивцев. Они так и норовили забраться ей в ботинки и в рукава, да к тому же здорово кусались. Геля задолбалась их стряхивать, поэтому злилась на Павловскую еще больше – да сколько можно торчать в этой церкви, у них там что, госпел, блин, поют? Репетиция церковного хора? Но оставить свой пост не могла. Нет, она дождется эту старую крысу и сама с ней разберется. И какие‑то жалкие букашки ей не помешают!

Чтобы укрепиться духом, вспомнила про учение Конфуция, о котором как‑то раз читала в интернете. Конфуций этот был старинный китайский философ, и, согласно его учению, китайское общество делилось на благородных мужей – цзюньцзы, обладающих высокими морально‑этическими качествами, и ничтожных людей – сяожень, о которых и говорить не стоит. Так вот, для цзюньцзы, например, секрет любого трудного деяния прост – нужно относиться к трудности не как к злу, а как к благу. Ведь главное наслаждение для благородного мужа – преодоление несовершенств своей натуры. Вот о чем следует размышлять, когда несовершенства особенно мучительны – например, ужасно кусают тебя за попу и щекотно заползают в рукав.

Геля, конечно, не была ни благородным мужем, ни китайцем. Но ее мама (которая Алтын и феминистка, и не терпит никакой дискриминации) сказала бы, что это жалкие отмазки. Если мужчина‑китаец может наслаждаться муравьями в штанах, то и Геля с этим справится.

Однако, понаслаждавшись около четверти часа, Геля до того озверела, что готова была сбросить атомную бомбу на муравейник, выкорчевать голыми руками куст сирени, зачитать самый оскорбительный рэп у калитки Павловской и убраться домой. Ну, ладно – по крайней мере, вылезти из кустов, вытряхнуть из‑за шиворота надоедливых тварей и пройтись взад‑вперед по улице, чтобы немножко размяться. Но, стоило ей высунуть нос из своего укрытия, она увидела такое, что тут же нырнула в самый муравейник и затаилась.

К дому Павловской направлялась, постукивая клюкой, очередная нищенка. И нищенкой этой была ужасная, зловредная, омерзительная баба Яся.