Глава 25. – Моя прелесть! – Павловская расплылась в улыбке, прижимая к груди коробочку

– Моя прелесть! – Павловская расплылась в улыбке, прижимая к груди коробочку. Потом повернулась к Геле, и улыбка ее стала злобной, торжествующей: – А ты, паршивка, поплатишься за это!

– Я не брала! Не брала! Вы все врете! – выкрикнула Геля сквозь слезы, топнув ногой.

– Тогда объясните нам, Рындина, как эта вещь попала в ваш карман, – спокойно предложила Ливанова, – и я буду признательна вам, если на этот раз обойдется без неподобающих воплей и слез.

«Сон, это сон, этого просто не может быть», – стучало в висках у Гели. Она посмотрела на Ольгу Афиногеновну и встретила ее невозмутимый, внимательный взгляд, совсем как в классе, на уроке алгебры, когда Ливанова задавала очередную задачку, приговаривая: «Думайте, девочки, думайте. Господь дал вам мозги – так используйте их наилучшим образом».

И Гелю осенило – она вспомнила, как Павловская полезла к ней обниматься.

– Да она сама подбросила мне эту коробку! – И обличающе ткнула пальцем в Меланию Афанасьевну. – Когда меня обнимала!

– Что?! – взвизгнула Павловская. – Да как ты смеешь, мерзавка! Я требую с позором изгнать эту порочную, лживую девчонку из гимназии!

– Пожалуй, ваша версия малоправдоподобна, Рындина, – скупо улыбнулась Ливанова. – Мелания Афанасьевна известна своей богомольностью и добротой, в ее доме никогда не откажут в подаянии нищему, она состоит в нескольких благотворительных обществах. С какой стати ей совершать столь низкие, да и попросту бессмысленные поступки?

– Я не знаю, – тихо ответила Геля, глядя Ливановой в глаза. – Но могу дать вам честное слово, что не брала эту булавку.

Ливанова испытующе смотрела на нее несколько секунд, а потом обратилась к Павловской:

– Я уверена, что девочка не врет. Возможно, произошло какое‑то недоразумение.

– Конечно, врет, чтобы избежать заслуженной кары! – взвизгнула Павловская. – А вы ее покрываете!

– Я преподаю почти двадцать лет, – все с той же невозмутимостью ответила Ливанова, – и поверьте, научилась отличать правду от лжи.

– Не смейте ее выгораживать! – возмущенно кудахтала Павловская. – Она лжет, а все лжецы получат по делам своим в озере огненном и серном! Она ворует, нарушая заповеди господа нашего! Мало того, – Мелания Афанасьевна понизила голос, доверительно склонилась к Ливановой, – я видела, как несчастное дитя шепталось в подворотне с каким‑то хитрованцем! Это не просто воровство – это преступный сговор!

– Благодарю вас за бдительность и добрые намерения, Мелания Афанасьевна. Обещаю, что разберусь с этим вопиющим происшествием и непременно сообщу вам о результатах. На этом, с вашего позволения, закончим, – Ливанова встала, – я отвезу девочку домой и поговорю с ее родителями. У Поли недавно была тяжелая травма – сотрясение мозга. И столь сильное нервное потрясение может ей серьезно навредить.

– Не просто воровка, а сумасшедшая воровка! – Мелания Афанасьевна издевательски улыбнулась Ливановой. – Она опасна! Ее нужно срочно изолировать от других детей! Подвергнуть освидетельствованию врача! Держать под домашним арестом! А может быть, и не под домашним! Я немедленно иду в полицию!

Павловская нависла над столом Ливановой. Казалось, от злости она раздулась еще больше и теперь возвышалась над Ольгой Афиногеновной, как гора. Огнедышащая гора.

– Это ваше право, – холодно улыбнулась директриса. – Прощайте.

– Вы пожалеете, – бросила Павловская, направляясь к двери, – мой муж был членом попечительского совета, я знакома с председателем и сейчас же уведомлю его о вашем возмутительном поведении! – Она с ненавистью взглянула на Гелю и выплыла из кабинета, сильно хлопнув дверью.

– Что ж, Поля, едем. – Ливанова вышла из‑за стола и направилась к двери.

– Я ничего не воровала, – упрямо повторила девочка, не двигаясь с места, – а тот хитрованец…

– А тот хитрованец, вероятно, один из тех хитрованцев, которых лечит твой отец, – подхватила Ольга Афиногеновна, – а возможно, он из тех хитрованцев, которым покровительствует твоя мать. В любом случае твое знакомство с какими бы то ни было хитрованцами нисколько меня не удивляет.

– Вы мне не верите? – Геля постаралась сказать это спокойно, но голос предательски дрогнул.

Ольга Афиногеновна остановилась, сдвинула очки на кончик носа и посмотрела на Гелю с мягкой насмешкой.

– Верю. Но, согласись, случай не рядовой. И я должна все обдумать. Так что, будь добра, помолчи. Ну, пойдем. – Она взяла Гелю за руку, и у девочки потеплело на душе.

Внизу Ольга Афиногеновна послала швейцара за извозчиком. Клара Карловна проводила Гелю злобным взглядом, но комментировать происшествие при Ливановой поостереглась.

К дому Рындиных ехали молча, но директриса так и не выпустила руки своей подопечной, и Геля почти успокоилась – ведь никто бы не стал держать за руку человека, если бы считал его бессовестным вором, правда?

Самым худшим было то, что дома ей приготовили торжественную встречу (Аннушка даже испекла шоколадный торт).

– Леля? Какой сюрприз! Рад, рад – Василий Савельевич пожал Ливановой руку, а Гелю обнял за плечи. – Но дочь‑то наша какова! Все до одного экзамены на отлично, а? И не надо на меня так смотреть! Да, я горд своей умницей!

Аглая Тихоновна, однако, оказалась гораздо проницательнее:

– Леля, что случилось? Почему ты здесь?

Геля съежилась и мысленно застонала. Ой, что сейчас будет!

– Боюсь, новости у меня неважные, – с сожалением сказала Ливанова, – вам лучше присесть и выслушать меня.

– В чем дело? Поля провалила экзамен? – Василий Савельевич пытливо заглянул дочери в лицо. – Что ж, действительно, неважная новость. Но, как говорят, и конь о четырех ногах спотыкается. Это от нервов, голубчик, я знаю, что ты готовилась. Ничего, осенью пойдешь на переэкзаменовку…

– Базиль, пожалуйста, дай Леле сказать, – попросила Аглая Тихоновна.

И Леля сказала. То есть Ольга Афиногеновна рассказала о безобразном происшествии.

Геле хотелось провалиться сквозь землю, но поскольку о таком счастье оставалось только мечтать, она просто закрыла глаза.

Когда в столовой воцарилась убийственная тишина, Геля вспомнила о том, что следует вести себя достойно. Глаза пришлось открыть.

Выражение лиц присутствующих кардинальным образом изменилось.

Аннушка, занявшая свой любимый стратегический пост – у двери на кухню, озабоченно хмурилась. Аглая Тихоновна смотрела на дочь с жалостью. А вот Василий Савельевич был попросту ужасен. Ах, не зря Геля его так боялась!

– Украла?! Моя дочь – воровка?! – прогремел он, и Геля, втянув голову в плечи, подумала, что явно поторопилась открывать глаза.

– Это неслыханно! Нес‑лы‑хан‑но!!! – продолжал бушевать доктор. – Убирайся с глаз моих долой! Мне на тебя смотреть противно!!!

Геля, сжавшись, как перепуганный заяц, метнулась к выходу.

– Поля, сядь, – остановила ее Ольга Афиногеновна. – А вам, Василий Савельевич, должно быть стыдно.

– Вы абсолютно правы, аб‑со‑лют‑но! – ядовито согласился доктор. – Мне стыдно. Я за всю свою жизнь ни разу не взял ни одной чужой копейки, нитки чужой не взял! Но я вырастил дочь‑воровку!!! И как мне теперь смотреть приличным людям в глаза?! – и рыкнул как лев в саванне: – Да, мне стыдно!

Аннушка бросилась к Геле и порывисто обняла ее:

– Да уж там, где вы бываете, приличных людей днем с огнем не сыщешь! Со всяким, стесняюсь сказать, ворьем шалдохаетесь, а на родного ребенка всех собак спустили, не разобравшись! То‑то верно Ольга Афиногеновна говорит – стыдно вам должно быть, Василь Савельич.

– Анна Ивановна! Я попрошу вас не вмешиваться! – гаркнул доктор.

– Да хоть от места отказывайте, я молчать не стану!

– Вы не можете сравнивать, это другое дело, – доктор заметался по комнате, как тигр в клетке. – Люди воруют от голода, от безысходности, оставшись без работы… Но ведь сами понимаете – развращает человека воровская жизнь, легкие деньги, вот он и втягивается, и уж не вытащишь из этого болота… Но моя дочь никогда ни в чем не знала нужды! Это мерзость! Это безнравственно! Стащила, как сорока, какую‑то побрякушку!

Нет, пожалуй, Геля никогда не сможет вести себя достойно и сдержанно. От последнего вопля Василия Савельевича она вжалась в Аннушкино плечо и заревела. Горько, громко, до икоты.

– Ничего. Пусть поплачет. Пусть, – Василий Савельевич продолжал метаться по столовой, но голос его звучал уже не столь уверенно.

Аннушка, бросая сердитые взгляды на доктора, отвела девочку к дивану. Аглая Тихоновна принесла стакан воды. Но Геля никак не могла успокоиться – руки дрожали, зубы выбивали дробь по кромке стакана.

– Тебе не кажется, Базиль, что резкая смена тактики в таком деле, как воспитание ребенка, может только навредить? – произнесла Аглая Тихоновна.

Геля икнула и перестала плакать. От изумления. Она и подумать не могла, что голос прапрабабушки может звучать так резко.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду? – доктор остановился и озадаченно посмотрел на жену.

– Двенадцать лет ты был примерным отцом. Добрым. Умным. Справедливым. А теперь вдруг превратился в тупого, жестокого тирана. Ты еще розги возьми. Или ремень.

– Туше, – тихо сказала Ливанова.

– А что вы все на меня напустились? – возмутился Василий Савельевич. – Это я, что ли, украл эту… заколку… булавку… да черт с ней совсем!

– Давайте сядем и во всем спокойно разберемся, – предложила Ольга Афиногеновна.

– В чем тут разбираться? Все ясно! – снова вспылил доктор. – Булавка… Заколка… Да чтоб ее! Была в кармане у моей дочери! Как вы это объясните?

– Случайность, – подсказала Ливанова.

– Случайность?! – Василий Савельевич сардонически расхохотался. – Ну, знаете ли…

– Я подумала над тем, что сказала Поля, – бесстрастно продолжила Ливанова. – В руках у Мелании Афанасьевны был пакет с кучей мелких безделушек. Разорванный пакет – и это как раз, несомненно, Полина вина. Девочка слишком порывиста и несдержанна, налетела на Павловскую, едва не сбила с ног.

– К чему вы клоните? – Доктор, наконец, сел.

– Вы плохо меня слушали, Базиль. Когда Поля собрала рассыпанные безделушки и сложила обратно в пакет, мадам Павловская, всегда отличавшаяся излишней сентиментальностью, обняла ее. Коробочка могла завалиться Поле в карман. Случайно. И вот вам результат – водевиль. Комедия положений. Много шума из ничего.

– Ерунда какая‑то, – проворчал доктор.

– Именно. Ерунда. Глаша права – вы ведь были не таким уж плохим отцом. Так попробуйте поговорить с Полей сами. – Ливанова едва заметно усмехнулась и уточнила: – Не орать, как расходившийся купчина в кабаке, а спокойно поговорить.

– «Не таким уж плохим»? – Доктор хмыкнул. – Если мне не изменяет память, Аглаша сказала – «примерным». Да‑с. Поля, голубчик, – обратился он к дочери, и та инстинктивно зажмурилась и вжалась в спинку дивана. – Да‑с… Похоже, наломал я дров. – Он подтащил свой стул поближе к дивану, сел и взял девочку за руки. – Послушай… Я, пожалуй, погорячился… И мне, должно быть, следует…

– Не надо, не извиняйся, – быстро сказала Геля, и доктор с облегчением вздохнул.

– Так что ты скажешь об этом… инциденте? – осторожно поинтересовался он.

– Я вела себя недостойно, – начала Геля, и доктор снова напрягся. – То есть орала. И ругалась. И плакала…

Доктор выдохнул, пробормотал «ну‑ну!» – и она продолжила:

– Потому что мне было ужасно обидно, понимаешь? А что касается булавки – она нашлась в моем кармане. Но как она туда попала – я не знаю. Честное‑пречестное слово, я ее не воровала!

– Не знаешь? Или не помнишь? – Доктор остро взглянул на нее.

– Не знаю… – нерешительно ответила Геля.

– Так‑так… Возможно, дело не в случайности… Все гораздо хуже. – Василий Савельевич вскочил и стал нарезать круги по комнате. – Избыточное нервное напряжение негативно сказалось на состоянии твоей психики… Экзамены… Недостаток сна… Ты переутомилась… Ах, зачем я послушал Гильденштерна…

– Вы что же, подозреваете, что Поля страдает клептоманией? – прищурилась Ливанова.

– Это вполне вероятно… Последствия травмы могут сказаться позднее, и…

– У вас дома пропадают серебряные ложечки? – перебила доктора Ольга Афиногеновна.

– Нет, но…

– Девочки в классе тоже не жаловались на воровство.

– Но это могло быть минутное затмение, как вы не понимаете!

– Ну, вы врач, вам виднее, – Ливанова с нарочитым безразличием пожала плечами. – Но, если бы к вам привели пациента с подобной жалобой, что бы вы порекомендовали?

– Наблюдать… Я бы сказал, что следует понаблюдать его, не делать поспешных выводов. Ах, черт… Вы невыносимы, Леля.

Ливанова приподняла бровь и ничего не ответила.

– И что же нам делать? – Доктор остановился и развел руками.

– Ну, во‑первых, чай и шоколадный торт. Поля все‑таки сдала экзамен на отлично. Кроме того, нам всем не повредит немного успокоиться, – сказала Ливанова.

Геля думала, что не сможет проглотить ни кусочка замечательного Аннушкиного торта, такой несчастной и усталой она была, но, как, впрочем, и всегда, Ливанова оказалась совершенно права – от горячего душистого чая и умопомрачительного десерта все успокоились и повеселели. Казалось, все ужасы позади, но неожиданно застольный разговор принял еще более неприятный оборот.

– Думаю, теперь самое время перейти к «во‑вторых», – сказала Ливанова, отставляя чашку. – Боюсь, что скоро на меня насядет педагогический совет, требуя исключить Полю из гимназии.

– Исключить? – вскинулся Василий Савельевич и тут же поник. – Ах да. Сегодняшний случай.

– Я сейчас же отправлюсь к Мелании Афанасьевне и все ей объясню, – сказала Аглая Тихоновна.

– Рекомендую сделать это завтра. Сегодня я отправлю ей письмо с извинениями. – Ливанова задумчиво сдвинула брови. – Да, Глаша. Визит неизбежен, но от него не будет никакой пользы. Выслушаешь нотацию вперемешку с завуалированными оскорблениями и совет отправить дочь в лечебницу для душевнобольных. Ну, или в тюрьму для малолетних преступников – на твой выбор. – Ливанова обвела взглядом всех присутствующих. – Вас ждет грандиозный скандал, дорогие мои. Мадам Павловская станет трубить на всех углах о том, что ваша дочь – исчадье ада, источающее яд и пламень. Через три дня в нашей гимназии – церемония вручения аттестатов. К этому времени стараниями Мелании Афанасьевны в Российской империи не останется ни одного человека, не осведомленного о дурных наклонностях мадемуазель Рындиной. Девочки станут шушукаться у Поли за спиной, их родители – скандалить и угрожать мне. А с вами, вероятно, перестанут здороваться. От всей души рекомендую сбежать. Увезти Полю из Москвы хоть на дачу. А к будущему году, надеюсь, все позабудется.

– Нет. Я никуда не поеду, – твердо сказала Геля.

Неожиданно ее поддержал Василий Савельевич:

– Конечно, голубчик. Трусость – это низко.

– Но, Леля, как же ты? – Аглая Тихоновна обеспокоенно посмотрела на подругу. – У тебя ведь тоже будут неприятности? Может быть, нам не следует дразнить гусей? Что поделаешь, переведем Полю в другую гимназию.

– Вот еще, – скривила губы Ливанова, – гимназия принадлежит мне. Это частное заведение. И только я решаю, кто будет там учиться, а кто – нет. – Она коротко улыбнулась и встала. – Что ж, дорогие мои. Мне пора. Могу я надеяться, что вы вполне овладели собой, Базиль, и теперь не задушите дочь подушкой за то, что она опозорила доброе имя Рындиных?

– Дайте‑ка подумать, – насупился доктор.

Пока Аглая Тихоновна и Ливанова обнимались в передней, Геля ускользнула в свою комнату и свернулась клубочком на кровати.

После бессонной ночи и кошмарного дня стучало в висках и словно бы покачивало. «Мне приснится, что я еду в поезде, – подумала девочка и закрыла глаза. – Еду домой. К маме».

Но через несколько минут раздался вполне реальный стук – в дверь, и Геля, накрыв голову подушкой, крикнула:

– Не входите! Пожалуйста!

Но дверь все‑таки открылась. Сперва по комнате просеменили Силы Зла, вспрыгнули на кровать и устроились прямо на подушке. Пришлось вылезать. За кошкой вошла Аглая Тихоновна со стаканом теплого молока, склонилась к дочке, ласково провела рукой по волосам:

– Устала? Хочешь почистить зубы и лечь спать?

– Зубы чистить точно не хочу, – проворчала Геля. – Можно, я сегодня посплю в одежде? И в ботинках.

– Нет, – мягко сказала Аглая Тихоновна, поставила стакан на прикроватный столик и принялась расшнуровывать Гелины ботиночки. – Не сердись на папу, хорошо? Честное имя для него очень много значит.

– Что поделать, таковы мужчины, – вздохнула Геля, прижимая к себе мурлыкающую кошку, – для них справедливость всегда важнее любви. Хотя в этот раз папа был несправедлив!

Аглая Тихоновна наклонила голову, чтобы скрыть улыбку. Раздела Гелю, закутала в одеяло, поцеловала в лоб и вышла.

Силы Зла, воровато оглянувшись, потянулись к стакану и стали торопливо лакать молоко.

Геля не возражала. Она уже спала. И снились ей вовсе не поезда, а космос. То есть космос, как его обычно показывают по телику, – глубокая манящая чернота, нудная музыка и маленькие яркие звездочки.

Date: 2016-02-19; view: 388; Нарушение авторских прав