Глава 24. К Розенкранцу Геля конечно же не пошла

К Розенкранцу Геля конечно же не пошла. Следующим был экзамен по алгебре, и девочка зубрила, не спуская с рук Силы Зла.

Кроме того, она собиралась лечь спать пораньше. Ей срочно надо было поговорить с Люсиндой Грэй. Только Фея могла объяснить, откуда взялся этот браслет.

Силы Зла мурлыкали без остановки, и с первой частью плана никаких проблем не возникло – Геля уснула даже раньше, чем собиралась.

Зато со второй…

В эту ночь Фея ей так и не приснилась. Не приснилась и на следующую, и через три ночи, и через неделю. Вероятно, снова подвел ее Slumbercraft, и в связи произошел сбой.

Хотя, возможно, волшебный аппарат Люсинды был ни при чем, а виновата как раз Геля. Вернее, не Геля, а экзамены. Ей приходилось столько всего учить, что даже ночью математические формулы и немецкие глаголы сильного спряжения настырно лезли ей в голову. «Если линия АВ равна линии DC, то линия EF…» – и так далее, и так далее, до тех пор, пока не наступит утро.

Где уж бедному сонолетику было пробиться через всю эту чушь? Но ведь и Геля не могла все бросить и выспаться! Тем более, что остался всего один экзамен.

И кто бы мог подумать, что человек способен всерьез ненавидеть каких‑то там мертвых римских императоров? Однако после экзамена по истории именно это с Гелей произошло. Она всей душой возненавидела Нерона, Ульпия Траяна, Каракаллу, в общем, всю эту банду древних мертвецов. А также местного историка Ивана Демьяновича, хотя этот был жив и ни разу не император.

Ее папа (который Николас) тоже был историком, и вот он полагал, что тупая, бездумная зубрежка недопустима, что изучать историю следует вдумчиво, понимая причины и следствия событий, а вот Иван Демьянович по прозвищу Овсяный Кисель… Ах, да что там. Коротко говоря, он считал ровно наоборот.

И Геля, как и большинство девочек, провела бессонную ночь за этой самой зубрежкой. Теперь казалось, что ее мозги набиты кирпичной крошкой, глаза засыпаны песком, и впервые за все пребывание в 1914 году голова у нее действительно ужасно болела.

Однако и последний экзамен был сдан на отлично (будь проклята эта история во веки веков, вернется домой, попросит маму перевести ее в балетную школу), и Геля сонной мухой ползла по бульвару в сторону дома.

Под аркой ее поджидал Щур. Девочка слегка ожила – какая лапочка все же, ни одного экзамена не пропустил! Геля улыбнулась, нырнула в подворотню, и мальчишка галантно вручил ей букет (то есть, конечно, пучок) молодой морковки.

– Ой, это мне? Спасибо! – радостно пискнула Геля, но тут же, как следует разглядев Щура, пискнула уже от испуга.

Вся левая сторона лица у него была багрово‑синей, ухо распухло, а на скуле подсыхали свежие ссадины.

– Умереть‑уснуть! – ахнула Геля. – Ты что, снова подрался? С кем?!

– Не дрался я. Бабка гневается, – Щур отдернул голову, не давая к себе прикоснуться.

– Это она тебя?! Ужас какой, – вся сонливость слетела, и Геля, закипая бешенством, прошипела: – Вот я папе скажу! Нет, лучше я сама ее задушу! – Выдохнула и отчеканила: – Сама. Сейчас же. Пойдем.

– Пустое, – отрезал Щур, почти силой впихнув Геле в руки пучок (то есть букет). – И не ревите, Христом‑богом прошу…

Геля закивала, потянула из пучка морковку, но тут же, не сдержавшись, тоненько заныла, с жалостью глядя в лицо мальчишке.

– Эх, ну, сам виноват, – скривился Щур, – зря такой приперся…

– Ты виноват? Ты?! – снова вспылила девочка. – Не ты, а эта ужасная, злая, нехорошая старуха!

– Да не по злобе она! Со страху. – Щур оперся спиной о шершавую стену, понурился. Так и говорил, глядя в землю. – Боится бабка, что я с господами спутаюсь и ее одну кину. Она старенькая, хворая – пропадет без меня. Вот и бесится – страшно ей. А я… Эх! – и не договорив, махнул рукой.

– Но как же быть? – Геля нервно стала грызть морковку, одну за другой.

– Не берите в голову. Мало меня били?

– О, думаю, более чем достаточно, – едко заметила Геля. – Пойдем, может, по дороге придумаем, как успокоить твою бабушку.

Щур не двинулся с места. Покраснел, еще ниже склонил голову и смущенно забормотал:

– Попросить хотел… Только вы уж не серчайте. Ни к чему нам покуда вместе светиться. Бабка прознает, а ей и без того довольно. К Вильгельмовичу приходите, там и свидимся. Лады? – он умоляюще посмотрел на Гелю.

– Это что же, – она едва сдерживала смех, – твоя бабушка считает, что я оказываю на тебя дурное влияние?

– Около того. – Щур, увидев, что барышня не сердится, и сам улыбнулся.

– Умереть‑уснуть! – Геля все‑таки расхохоталась. – Гангстеру из местного Гарлема запрещают дружить с пай‑девочкой!

– Чего?

– Ничего, я пошутила. Завтра приду к Григорию Вильгельмовичу. А сегодня… Ты извини, меня родители ждут. И еще спать ужасно хочется.

– Ну, бывайте, барышня хорошая.

– До завтра, – кивнула Геля.

Щур сдвинул козырек на глаза и, небрежно насвистывая, зашагал прочь. Геля выждала некоторое время, чтобы он отошел подальше, и отправилась следом, раздумывая о том, как бы обуздать зловредную гарпию бабу Ясю. Наябедничать доктору? Нет, не пойдет. Очень уж он вспыльчивый. О! Надо поговорить с мамой, то есть с Аглаей Тихоновной, вот кто сможет…

Не додумав этой прекрасной мысли, врезалась лбом во что‑то мягкое, упругое, шуршащее и, захлебнувшись удушающим ароматом лаванды, оглушительно чихнула.

– Ой! Какая я неловкая! – послышался тоненький голосок откуда‑то сверху.

Геля отступила на шаг и увидела перед собой важную пожилую даму в черном. Пожалуй, это была первая дама, похожая на даму из тех, кого она здесь встречала. То есть именно такими Геля представляла себе дам, насмотревшись старинных картинок и книжных иллюстраций, – платье у нее было хоть и черное, но все в оборочках: подол пенился кружевами, рукава на плечах прихвачены атласными лентами, а понизу украшены фестонами, лиф и то весь в мелкую рюшечку. Седые волосы гладко зачесаны на две стороны и уложены под кружевной же чепец.

Лицо круглое, гладкое, и все в нем тоже миленько: губки – бантиком, щечки – с ямочками, бровки вежливо приподняты. Только взгляд чистых голубеньких глазок был чуть холодноват, но Геля уже знала по Василию Савельевичу, что так бывает просто от ума.

Дама выглядела величественной, как античная богиня Гера, жена Зевса (ну, если бы античные богини носили рюши, конечно).

Ни на какого зверя дама не была похожа. Она была похожа на горделивый траурный фрегат под черными парусами, бороздящий почему‑то просторы Чистопрудного бульвара.

В руках у фрегата, то есть у дамы, был нарядный, но, к сожалению, слегка надорванный пакет, из которого на тротуар просыпалась целая куча мелких коробочек, мешочков и свертков. Вероятно, не что иное, как столкновение с Гелей послужило причиной этого бедствия, и виновница бросилась собирать коробочки и сгружать их обратно в пакет:

– Извините, пожалуйста! Я сейчас! Одну минуту!

– Благодарю вас, милое дитя, но ах, не вините себя, я такая неловкая! – произнесла дама поразительно тонким для такой представительной особы голосом. – Накупила в ювелирной лавке всяких милых пустяков в подарок племянникам, у бедных крошек экзамены, они так настрадались!

– Да уж! Могу вас заверить, сама только что сдала последний экзамен.

– Ах, какая прелесть, – залепетала дама и улыбнулась ей так сладко, что Геле захотелось глотнуть воды. – Надеюсь, сдали на отлично?

– На отлично, – гордо подтвердила гимназистка. – Еще раз прошу прощения.

– Ну что вы. Сердечно вас благодарю! – пискнула дама. – Вы учитесь в гимназии Ливановой?

– Да, – кивнула Геля. – А теперь, если позволите, мне пора.

– Ах, постойте, – дама схватила ее за руку, – скажите, как вас зовут. Мой покойный муж состоял в попечительском совете этой гимназии, и я хорошо знаю мадам Ливанову. Хочу лично сообщить ей о том, какие чудесные у нее ученицы!

– Не стоит. – Геля сделала книксен, собираясь уйти, но дама так и не отпустила ее руки.

– Позвольте хотя бы вас обнять, я такая чувствительная! – и, не дожидаясь разрешения, прижала девочку к своим благоухающим лавандой рюшам.

Геля снова захлебнулась приторным запахом, однако терпеть пришлось недолго, дама отпустила ее и, наконец, простилась.

Но не успела Геля сделать и нескольких шагов, как позади раздался тонкий, отчаянный крик:

– Мадемуазель! Мадемуазель, умоляю, стойте!

Девочка вздохнула поглубже, нацепила любезную улыбку и обернулась.

Дама, отдуваясь, нагнала ее, погрозила пальцем:

– Ах, вы, лукавая феечка! Ну, будет шутить. Верните, пожалуйста, булавку.

– Какую булавку? – озадаченно наморщила лоб Геля.

– Не морщите лоб, это неприлично, – строго сказала дама и снова расплылась в сладкой улыбке. – В той сафьяновой коробочке золотая булавка с бирюзой, подарок для моей милой крошки Аделаиды, любимой племянницы. Самая дорогая – целых пятьдесят рублей!

– Но у меня нет никакой булавки, – пожала плечами Геля, – должно быть, я проглядела ее. Давайте вернемся, поищем!

– Вы подобрали все коробки, я смотрела. – Глазки дамы сделались колючими, ледяными. – Сейчас же верните булавку, гадкая девчонка!

– Да нету у меня никаких булавок!

– Ах, вот как? Ну, пеняйте на себя!

Геля едва успела подумать, что даже приторно‑вежливой дама ей нравилась гораздо больше, как рука в кружевной митенке крепко ухватила ее за шиворот, будто паршивого котенка, и куда‑то поволокла.

– Отпустите! Да отпустите же! Куда вы меня тащите! – забилась девочка.

– А вот сейчас я отведу вас к начальнице гимназии! И вы горько пожалеете о своем омерзительном поступке, лицемерная маленькая воровка, – прошипела странная особа прямо ей в лицо.

– Вы с ума сошли! Пустите! – Геля вырывалась изо всех сил, но хватка у дамы была стальной.

Прохожие с интересом глазели, как солидная дама тащит за шкирку гимназистку.

Девочка перестала сопротивляться. Понукаемая сумасшедшей, механически переставляла ноги и вяло думала: «Этого не может быть. Бред какой‑то. Нет, сон. Я сплю. Все из‑за бессонной ночи. Я уснула в подворотне, нет, наверное, прямо на экзамене. И мне приснился кошмар. Надо попробовать ущипнуть себя за руку».

Тем временем дама уже доволокла ее до самой гимназии. Швейцар, видимо, от удивления замешкался с дверью.

– Хватит таращиться, болван! Открывай! – приказала дама. Ее тоненький, детский голосок прозвучал так повелительно, что швейцар мгновенно подтянулся и распахнул перед ними дверь.

Дама уверенно двинулась к лестнице, но тут в вестибюле возникла дежурная надзирательница:

– Мадам Павловская? Что вам угодно?

Геля мысленно застонала. На ее беду, нынче дежурила Клара Карловна.

– Мне необходимо поговорить с начальницей. Эта девочка – воровка, – заявила мерзкая жаба (Геля решила, что сейчас самое время перестать называть ее дамой).

Глаза Клары Карловны полыхнули радостью, по губам зазмеилась едва заметная злорадная улыбка:

– Воровка?! Какой позор! Я немедленно пошлю за Ольгой Афиногеновной!

Отправив швейцара за Ливановой, Клара Карловна поинтересовалась у гнусной каракатицы (ну надо же, а сперва Геля решила, что дама не похожа ни на одно животное), что произошло. Отвратительная бегемотиха (да!) пространно и громогласно поведала о похищении драгоценной булавки.

– Стыд! Позор! Бесчестье! – жмурясь от удовольствия, повторяла Клара Карловна. – Бедные родители!

– Я ничего не крала! – выкрикнула Геля так громко, что по залу прокатилось эхо.

– А вас, Рындина, никто не спрашивает, – отчеканила Клара Карловна.

– Что здесь происходит?

К ним подошла Ливанова. Геля никогда не боялась начальницу гимназии. Ольга Афиногеновна даже нравилась ей. Но сейчас девочке стало страшно.

– Рындина украла у милой Мелании Афанасьевны булавку. Только представьте себе, какой ужас! – злорадно доложила Клара Карловна.

– Вот как? – Директриса поправила очки и внимательно взглянула на Гелю. Сердце у той ушло в пятки. – Здравствуйте, Мелания Афанасьевна. Будьте добры, отпустите девочку.

– Но она воровка! – окрысилась Павловская. – Я требую ее обыскать! Сейчас же!

– Я не воровка! Не смейте! – завопила Геля.

– Рындина, ведите себя достойно, – негромко приказала Ольга Афиногеновна и обратилась к Мелании Афанасьевне: – Никого и ни при каких обстоятельствах не будут подвергать столь унизительной процедуре в стенах этого заведения. Отпустите девочку и…

– Но Мелания Афанасьевна права! Мерзавку нужно обыскать! – горячо поддержала Павловскую надзирательница.

– Благодарю вас, вы свободны, Клара Карловна. – Ливанова холодно взглянула на надзирательницу. – А вас, мадам, прошу подняться ко мне в кабинет.

Павловская еще пару секунд прожигала Ливанову взглядом, но, в конце концов, неохотно выпустила Гелин воротник и прошествовала вверх по лестнице.

В кабинете директриса предложила Павловской кресло, сама села за стол, терпеливо выслушала вопли о воровстве и чудовищном падении нравов среди гимназисток и негромко обратилась к Геле, застывшей у двери:

– Подойдите ко мне, Рындина.

Геля подошла к столу, стараясь сохранять спокойствие. Плакать и скандалить при Ливановой было стыдно.

– Будьте добры, покажите, что у вас в карманах.

Геля сгребла все, что было, выложила на стол и не поверила собственным глазам.

Среди увядших морковных хвостиков лежала небольшая сафьяновая коробочка.

– Вот она! Я же вам говорила! – Павловская, оттолкнув девочку, коршуном кинулась к столу и схватила футляр.

Date: 2016-02-19; view: 368; Нарушение авторских прав