Формирование идентичности Геббельса. 3 page

Идеи речи можно охарактеризовать как апеллирующие к мёртвой архаике. Это выразилось и в восторженных высказываниях Геббельса о русском крестьянстве и в требованиях уничтожить «стяжательский» биржевой и банковский капитал, который, как показывает логика экономического развития, финансируя рост и развитие капитала «созидательного» является его неотъемлемым спутником и инструментом. Можно сделать вывод о том, нацисты в целом, и Геббельс в частности предлагали демагогический и неосуществимый путь преодоления негативных последствий индустриализации и модернизации страны, которым она шла в кайзеровский период. В политической практике Третьего рейха «стяжательский» капитал был слит с «созидательным» путём устранения финансистов еврейского происхождения и увеличения роли государства в экономике. Главный апологет дихотомии «Schaffende-Raffende» Готфрид Федер канул в политическое небытие, а Геббельс больше к ней не возвращался. Ещё один важный аспект речи, имеющий непосредственное отношение к проблеме континуитета, заключается в сугубо негативистских оценках Геббельсом исторического опыта кайзеровской Германии.

26 октября 1926 г. Гитлер вознаградил Геббельса постом гауляйтера Берлина. Награда была несколько сомнительной, поскольку в 1926 г. столичная партийная ячейка находилась в упадке и не играла серьезной роли в политической жизни города. Но Геббельс взялся за дело с особым рвением и энтузиазмом. Он провел кадровую чистку, упрочил финансовое положение организации[264]. В его жизни на несколько лет наступил период, именуемый биографами по названию сборника статей как «Битва за Берлин».

Расширяя влияние НСДАП в столице, Геббельс стремился привлечь в ряды партии рабочих, что потребовало активной деятельности в «вотчине» КПГ – рабочих кварталах Берлина. Он использовал новый способ борьбы с коммунистами, достаточно простой, эффективный и вполне в духе его левых убеждений. В рабочих кварталах северного Берлина подчиненные Геббельса расклеивали плакаты ярко-красного цвета, оформленные «под коммунистов». Это было приглашение в «Фарус-холл» - общественный центр, где коммунисты проводили свои собрания. Сообщалось, что доктор Геббельс выступит с речью «О крушении буржуазного государства». Плакаты призывали «выковывать новую Германию – государство труда и дисциплины»[265]. Как правило, финал таких мероприятий был один: потасовки берлинских СА (Sturmabteilungen – штурмовые отряды) с боевой организацией КПГ («Rotfront» - красный фронт), десятки раненых, иногда и несколько убитых. В результате у национал-социалистического движения появлялись мученики, превозносимые Геббельсом[266], а у самого Геббельса немало пропагандистского материала, который он изложил в цикле статей «Битва за Берлин»[267]. Гауляйтер создал на предприятиях национал-социалистические производственные ячейки, во главе которых поставил выходца из левого крыла НСДАП Райнхольда Мухова[268].

Характеризуя политическую деятельность Геббельса, направленную на захват власти, нельзя не остановиться на методах борьбы им используемых. В своей речи на партийном съезде 1927 г. в Нюрнберге берлинский гауляйтер предельно откровенен насчёт того у кого должна учиться НСДАП: «Капитал» Маркса – основа марксистского движения. Но он так бы и остался книжным учением, если бы тысячи агитаторов не превратили бы его в политическую силу. Бебель и Ленин дали этой философии политическую власть, а не Маркс. […] Бебель и Ленин принесли марксизм массам. Марксизм никогда не пытался облегчить страданий своих последователей, а скорее использовал их страдания для создания политической силы, которая, в конечном счёте, принесла ему политический успех. Национал-социализм должен сделать тоже самое. Лидер стоит во главе широких масс, но без них он ничто. Каждый нуждается друг в друге. Личность эффективна, когда пользуется поддержкой политической воли масс, массы эффективны, когда они очарованы энергией лидера. Пропаганда хороша, если она успешна, если она доходит до тех частей народа, для которых она предназначена[269]». Заканчивая свою речь, Геббельс заявляет о том, что цель его пропаганды контроль над правительством и установление государства, основанного на идее[270].

В 1928 г. Геббельс становится депутатом рейхстага. Как он сам признается в своёй статье и дневниковых записях, главное для него в новом статусе – это неприкосновенность: «Я вовсе не член рейхстага. Я лишь обладатель иммунитета, я обладатель бесплатного проездного билета, я тот, который поносит «систему» и получает за это благодарность республики в виде 750 марок ежемесячно»[271].

Частью предвыборной кампании НСДАП являлась статья Геббельса, вышедшая 30 апреля 1928 г. в «Der Angriff» под названием «Чего мы хотим в рейхстаге?» Статья начинается с вопроса, почему такая антипарламентаристская партия как НСДАП, не принимающая Веймарскую конституцию и её республиканские институты, более того являющаяся противницей мажоритарной демократии, решила участвовать в выборах в рейхстаг?[272]

Отвечая на этот вопрос Геббельс заявляет о том, что национал-социалисты собираются вступить в рейхстаг не для того чтобы стать парламентариями, а для того чтобы оставаясь революционерами разрушить ненавистный режим изнутри, пользуясь его же средствами, приводя в пример использование того же пути Муссолини и коммунистами[273].

Затем столичный гауляйтер излагает преимущества наличия у членов движения депутатского статуса, заключавшиеся в праве на бесплатный проезд, освобождающем НСДАП от обязанности поддерживать «еврейскую железную дорогу Дауэса» и республику, депутатском иммунитете, который защищает «рисковых людей» от «террора капиталистической диктатуры», который близкая к гибели демократия использует открыто.

В конце статьи Геббельс успокаивает сторонников отказа от участия НСДАП в парламентской деятельности, заявляя, что решение участвовать в парламентских выборах ни в коем случае не является началом компромисса с республикой, а служит ещё одним инструментом сопротивления ей. При этом он сопровождал свои прокламации оскорблениями в адрес рейхстага и парламентской работы ведущих партий страны[274].

Таким образом, можно сделать вывод о том, что методы политической борьбы, используемые Геббельсом, весьма сходны с методами КПГ. Это сходство не отрицал и сам столичный гауляйтер, сказавший в своей программной речи «Знание и пропаганда» от 9 января 1928 г., что фашизм и большевизм сформированы великими ораторами[275]. Во-первых, сходство проявляется в стремлении прийти к власти путем дестабилизации обстановки в Веймарской республике, что порождает правовой нигилизм, знаменующий разрыв с традицией правосознания в кайзеровской Германии. Во-вторых, опора в политической агитации на полувоенные формирования «Ротфронт» и СА, что ведёт к острым формам противостояния, вплоть до вооружённых столкновений и знаменует разрыв с традицией народной общности.

Отношение Геббельса к КПГ и СССР периода второй половины двадцатых годов лучше всего иллюстрирует его статья «Хайль Москва», вышедшая в «Ангрифф» 21 ноября 1927 г. Выбор тематики статьи навеян острыми политическими и рукопашными баталиями в Берлине между КПГ и НСДАП. Критикуя марксизм и коммунизм, Геббельс использует всё те же антисемитские мотивы, поставленные на конспирологическую основу: «Если еврей говорит, люди должны остерегаться. Еврей не имеет корней, фермент разложения. Живёт ли он как капиталист или как большевик, его характер остаётся тем же самым: «Вечный жид», вечный разрушитель. Его взгляды - хаос, и где он преуспевает в разжигании революции, он поднимается к вершине. Он привёл рабочее движение к его нынешнему прискорбному состоянию: смесь фразёрства, трусости, террора и классовой ненависти. В чём причина того, что пролетариат должен довольствоваться пацифизмом, защитой республики, уничтожением индивидуальности, унижением национальной чести и достоинства?»[276]

Геббельс обвиняет КПГ в игнорировании необходимости защиты национальных интересов: «Почему вы, участвуя здесь в демонстрациях за национальную свободу угнетённых народов, всё ещё забываете, что Германия – страна разрушенных финансов? Почему вы кричали «Китай для китайцев» и трусливо смотрели, как еврей распродаёт Германию кусочек за кусочком, передавая её мировой диктатуре? Вы кричите «Реакция», когда человек говорит о потерянной родине»[277]. Затем с национально-патриотической риторики он вновь переходит на антисемитскую, с примесью апелляции к архаике, заключая, что евреи, стоящие во главе Интернационала разрушают нации и стравливают соотечественников друг с другом[278].

При всей остроте критики коммунизма в публичной пропаганде Геббельс продолжает с интересом, любопытством, а порой и надеждой смотреть на Советскую Россию, и вновь пытается разглядеть в ней нечто национальное и самобытное. Результаты этих поисков он отражает в дневнике.

С начала 1929 г. Геббельс обращает внимание на Сталина: «Вечером читал Троцкого «Действительное положение в России». Очень интересная книга, тем более поучительная, что здесь отставленный тщеславный еврей говорит истину намеками… Проблема Ленин – Троцкий мне еще не совсем ясна. Полагаю, что Ленин держал этого еврея, поскольку у него не было другого. Троцкий недавно сказал журналистам: «Сталин национален, я интернационален». В этом суть»[279].

В видении процесса политической борьбы в СССР Геббельс оказался более реалистичным, чем его шеф, и не дал затуманить свое мышление примитивной конспирологической моделью: «Я не могу согласиться с Гитлером в вопросе о Троцком. Он не верит в противостояние Сталин – Троцкий и считает, что это все еврейский заговор, чтобы перетащить Троцкого в Германию и поставить во главе КПГ»[280]. Геббельс становится почитателем Сталина: «Штеннес говорит, что я Сталин движения, который оберегает чистоту идеи. Я не Сталин, я им стану. Идея должна быть чиста и бескомпромиссна»[281].

Интерес Геббельса к СССР касался не только сугубо политических аспектов. Вот его мнение о фильме Сергея Эйзенштейна: «Смотрел битву за землю» (Старое и новое). Советский фильм Эйзенштейна. Хорошо сделано, но утрировано и потому неприятно… И тон уже с сильным уклоном в сторону «прогресса и цивилизации». Вечные вчерашние, пусть и в большевистском обрамлении. Но фильм опасный, и мы должны на этом учиться. Если бы у нас были деньги, я бы сделал национал-социалистический фильм»[282]. В этих фразах выражается неприятие Геббельсом марксистско-позитивистской доминанты большевизма, проистекающей из пропитанного рационалистическим духом XIX столетия, которая чужда немецким идеалистическим и мифологическим традициям.

Критика Геббельсом коммунизма и марксизма во многом следовала в русле немецких традиций. Он критиковал КПГ за разжигание классовой борьбы, уничтожающей народную общность, за приоритет классовых интересов над всеми остальными, за отсутствие патриотизма, за отказ защищать национальные интересы и за интернационализм. Вместе с тем, она дисконтинуитетна по форме, так как опирается на конспирологический миф о мировом заговоре евреев коммунистов и евреев капиталистов, базирующийся на расовой основе, хотя сам Геббельс, судя по дневниковым записям, в заговор не верил. Всё это, однако, не мешало ему использовать либо прямо коммунистическую, либо сходную с ней до степени тождества риторику в своей пропаганде. Обвинения Геббельса и коммунистов в адрес правительства Веймарской республики во многом совпадали, например, обвинения в том, что оно служит интересам капиталистов, угнетает рабочих и использует террор против своих политических противников.

Марксизм являлся для него ущербным материалистическим и механистичным порождением французского просвещения и революции 1789 г., претендовавшим на унификацию мира и стирающим все национальные особенности и традиции. Именно с этих позиций, усилив их пропагандистский эффект конспирологией и антисемитизмом, он критиковал марксистские партии СДПГ и КПГ.

Взаимоотношения Геббельса с представителями правого спектра политической системы Веймарской республики начали развиваться с событий вокруг репарационного плана разработанного американским банкиром Оуэном Юнгом.

Умеренные прагматики, представляющие консервативную элиту, вроде президента рейхсбанка Ялмара Шахта, план поддержали. Однако для большинства представителей консервативной националистической элиты он был совершенно неприемлем, хотя бы потому, что его выполнение повышало престиж Веймарской республики, то есть её правительства, в котором преобладали социал-демократы. По этой причине два крупных представителя германской тяжелой индустрии Альберт Феглер и Альфред Гугенберг покинули переговоры.

Гугенберг был представителем элиты старой, еще кайзеровской Германии. Он занимал пост генерального директора заводов Круппа, его друзьями были в основном промышленники, юнкеры, отставные военные и аристократы. Правая Немецкая национальная народная партия, одним из лидеров которой был Гугенберг, была достаточно крупной и влиятельной, но так как она ориентировалась преимущественно на элиту, ей недоставало поддержки в массах. И поэтому для срыва плана Юнга НННП нужны были союзники, и Гугенберг решил пойти на альянс с НСДАП.

Геббельс стал руководителем мощной пропагандистской машины, включавшей в себя газетную империю Гугенберга. Задачей этой пропаганды было убедить немцев проголосовать против плана Юнга на плебисците.

Несмотря на все это, Геббельс был недоволен альянсом с Гугенбергом и не особо это скрывал, называя Гугенберга и людей его круга сборищем реакционеров, его газета продолжала критику консерваторов, а сам он выражал пусть и робкие, но сомнения в Гитлере и проводимом им курсе[283]. Геббельс продолжал яростную критику не только НННП и её курса, но и традиций, с ней ассоциировавшихся вплоть до прихода нацистов к власти: «Немецкая Национальная партия есть и остаётся организацией всех реакционных сил. Мы должны бороться с ней»[284]. В ноябре 1932 г. на страницах журнала «Новый мир» разгорелась полемика между Геббельсом и депутатом от НННП Шмидтом. Столичный гауляйтер фактически возложил немалую долю ответственности за череду событий, происходивших в Германии с ноября 1918 г. на немецкий консерватизм: «Мы осознаём, что причина немецкой катастрофы не только в классовой борьбе слева, но и в том кастовом чванстве справа, которое было корнем и причиной классовой борьбы слева»[285].

Антисемитская пропаганда Геббельса в период «Битвы за Берлин» продолжала носить антикапиталистический оттенок. 4 мая 1927 г. он организовал митинг, плакаты вопрошали: «Народ нищает! Кто нас спасет? Якоб Гольдшмидт?» Еврей Якоб Гольдшмидт был крупнейшим банкиром Веймарской республики и занимал пост главы Дармштадтского и Национального банков. Он собирался лично послушать посвященную ему речь. Но спешно созванный совет директоров счел это слишком рискованным, и вместо него послали секретаршу. Преисполненный иронией Геббельс приветствовал митинг словами: «Добро пожаловать, рабочие Берлина. Добро пожаловать и вам, милая фрейлейн, секретарь Якоба Гольдшмидта. Прошу вас, не утруждайте себя и не записывайте каждое мое слово. Завтра ваш хозяин все прочитает в газетах»[286].

Еще один примечательный объект антисемитских нападок Геббельса – заместитель полицай-президента Берлина Бернгард Вайс. Это был типичный прусский служака, поднявшийся по бюрократической лестнице благодаря среднему интеллекту и большому трудолюбию. Он прошел войну офицером и заслужил Железный крест первой степени. Как полицейскому чиновнику ему приходилось иметь дело с нацистами, когда те слишком распоясывались. Как-то раз Геббельс получил из департамента полиции письмо за подписью Вайса[287]. В дальнейшем Геббельсу придётся нередко участвовать в судебных заседаниях из-за деятельности заместителя полицай-президента.

Геббельс приметил типично еврейскую фамилию, кроме того, Вайс обладал карикатурной внешностью: маленький рост, большой нос, ещё и с горбинкой, в общем, лучшую мишень для пропагандистской атаки было трудно представить. 15 августа 1927 г. в основанной Геббельсом газете «Der Angriff» (Атака) было опубликовано его эссе под названием «Изидор» являющееся острым сатирическим памфлетом, высмеивающим заместителя полицай-президента Берлина Бернгарда Вайса. Эссе повествует о хитром приспособленце кролике Hase (Hase по-немецки означает заяц и трус), который живёт в лесу, держится в стороне от всего и ничего не знает. Кролик Hase вообразил, что он стал жить в Китае и для того, чтобы не отличаться от китайцев и перестать быть похожим на немца он отрастил косичку[288]. Кролик Hase отказался от своей фамилии Шмидт и переименовал себя в «Wukiutschu» и хотя его отец всё ещё жил в лесу, вёл себя так, как будто несколько поколений его рода живут в Шанхае. И вот после смерти шефа полиции Шанхая его место занимает кролик Hase. Но народ взбунтовался против нового шефа полиции: « Что хочет Вакиучу? Он даже не один из представителей нашего народа. Вакиучу в действительности зовут Hase и он живет в лесу. Он прокрался сюда. Мы были здесь на китайской земле тысячу лет и больше. Наши отцы сделали эту землю пригодной для жизни и защищали ее, отдавая за неё свои жизни. Тогда Вакиучу жил в лесу, а теперь он ведет себя так, как будто он всегда жил здесь. Долой его! Китай для китайцев![289] Тогда кролик издал указ: «Кто бы ни называл меня Hase, тот разжигает классовую борьбу. Я запрещаю это, под угрозой заключения в тюрьму»[290].

В своей следующей статье, которая называлась «Angenommen!» (Вымышленный) и на судебном процессе Геббельс утверждал, что имя «Изидор» не относится к Вайсу лично, а является перефразированным наименованием евреев[291]. 5 июня 1928 г. Геббельс с большим удовлетворением пишет в дневнике о случае, когда Вайса избили резиновыми дубинками собственные подчинённые, не узнав его[292].

Микроисторический эпизод пропагандистской кампании по травле еврея-фронтовика Вайса[293], организованной Геббельсом, свидетельствовал о резком разрыве с традициями старого национализма. Первоначально нацисты признавали объединения евреев-фронтовиков и исключали их членов из мероприятий по преследованию евреев[294], внеся в антисемитские законы периода «Machtergreifung» ряд норм не распространяющих их действие на евреев, являвшихся ветеранами Первой мировой войны[295]. Можно сделать вывод о том, что Геббельс опередил остальных руководителей НСДАП в разрыве данной традиции.

Другое примечательное антисемитское сочинение Геббельса данного периода также как и публикации про Вайса было выдержано в саркастической форме. Эта статья, вышедшая 10 декабря 1928 г. в «Der Angriff», называлась «Немцы, покупайте только у евреев!»[296] Судя по её тематике и риторике, она предназначалась для увеличения популярности НСДАП в среднем классе, а именно у мелких предпринимателей. Геббельс выбрал очень удачный информационный повод – время покупок подарков к Рождеству. Автор в насмешливой форме предлагает: «Покупайте только в еврейских универмагах. Что маленький немецкий торговец значит для Вас? Он должен пойти в Палестину и продавать свой товар там. Он не сочетается с нами в Германии! Мы устали от этой постоянной болтовни об умирающем мелком бизнесе. Ведь так удобно и уютно в еврейском универмаге»[297].

Геббельс эффектно заканчивает статью на эсхатологической ноте, за которой проглядывается сравнение Гитлера с Христом: «Немцы, покупайте только у евреев! Позвольте вашим согражданам голодать, и идти в еврейские универмаги, особенно на Рождество. Чем больше несправедливость, которую вы делаете вашему собственному народу, тем скорее наступит день, когда придет человек, чтобы поднять кнут и выгнать менял из храма нашей родины»[298]. Таким образом, Геббельс воспринял антимодернизационный пафос баварских «фёлькиш» кругов, ратовавших за запрет крупных универмагов, разорявших мелких предпринимателей и удачно применил его.

В сатирической брошюре «Наци-соци. Вопросы и ответы для национал-социалиста», вышедшей в 1927 г. Геббельс шутливо рекомендует: «Не будьте хулиганом антисемитом, но опасайтесь «Берлинер Тагеблатт»[299]. Эта газета входила в издательский концерн «Ульштейн и Моссе», руководство которого, состоявшее из евреев неоднократно отказывало Геббельсу в публикации его статей и романа «Михаэль». Возможно именно в этой обиде, присовокупившейся к обиде на бросившую его Анку Штальхерм, заключалась одна из причин антисемитизма Геббельса, что подтверждается его неоднократными полемическими выпадами против концерна во многих статьях и речах более позднего периода[300].

Как мы убедились выше, Геббельс в своей жизни неоднократно терпел обиды от евреев: наполовину еврейка Анка Штальхерм бросила его, еврей Фридрих Гундольф не взял его в кружок «Георге», еврей Теодор Вольф не принял его статьи, еврейская фирма «Ульштейн и Моссе» отказалась печатать «Михаэля»; в общем, можно считать, что из всех лидеров национал-социализма он имел больше других оснований стать ярым антисемитом. Но, тем не менее, в молодости он хорошо отзывается о еврейке Розе Люксембург, с восхищением читает книги еврея Вальтера Ратенау.

Его антисемитизм носил преимущественно антибуржуазную, антикапиталистическую окраску, что мы увидели в романе «Михаэль» и в критике Якоба Гольдшмидта. Вместе с тем Геббельс критикует старый антисемитизм, ненавидящий евреев, прежде всего как конкурентов.

Нельзя сказать, что новый расовый антисемитизм был чужд Геббельсу, мы видим его проявления уже в «Михаэле». Но все-таки, по крайней мере, в этот период, Геббельс не делал главный акцент в антисемитской пропаганде на то, что евреи – отравители чистой арийской крови, о чем так много и долго говорили Гитлер и Гиммлер. Мы увидим подтверждение этого тезиса в следующей главе, рассматривая его отношения с Анкой Штальхерм.

Как мы видели в «Краткой азбуке национал-социалиста» одним из мотивов антисемитизма молодого Геббельса был архаический, так как он критиковал евреев за разрушение традиционных ценностей. Антисемитизм берлинского гауляйтера, выраженный в публичных изданиях, базировался на конспирологической основе, проистекающей из фобий рушащейся традиционной идентичности.

Вместе с тем Геббельс допускал критику расово-евгенического антисемитизма: «Выступал Штрайхер (один из самых ярых патологических антисемитов в НСДАП – М.Б.). По моим понятиям, разрушительно. Этот голый антисемитизм слишком примитивен. Он упускает почти все проблемы. Еврей не во всем виноват. Мы тоже несем вину, и если мы это не признаем, мы не найдем никакого пути. Но Штрайхер всё же молодец»[301].

В целом вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что социально-экономический антисемитизм Геббельса, критикующий евреев за буржуазность, был созвучен антисемитской критике в XIX веке и являлся более близким к традиции. В отличие от ортодоксально-расистского с евгенической и сексуальной подоплёкой антисемитизма Гитлера, Гиммлера и Штрайхера.

Рассматривая проблему разрывов и преемственности в идеологических воззрениях Геббельса «периода борьбы» нельзя не обратить внимания на его отношение к религии и обеим немецким христианским конфессиям.

Католицизм оказал немалое влияние на Геббельса. Но он воспринял лишь его форму, такие его элементы, как догматизм, возвышенность клира над паствой, строгость ритуалов, влияние на массы. К содержанию христианских добродетелей он сначала был равнодушен, а, став национал-социалистом, осознал несовместимость этих ценностей с идеологией.

Что касается протестантизма, то про него Геббельс писал следующее: «Какое преступление перед будущим Германии, что Лютер встал на сторону князей. Если бы крестьяне восстали и создали немецкий народ и национальное государство, Германия сейчас правила бы миром»[302]. Или другая запись: «Лютер сегодня нам мало что дает. А если мерить полной мерой, он половинчат. Ему следовало вообще не приходить или прийти революционером. А так предстает перед нами малый, который ничего иного после себя не оставил, как только разделенный религиозно народ. Так мне думается, что католицизм и протестантизм одинаково ленивы. Лютер был первый религиозный либерал»[303].

Оценки Геббельсом протестантизма модернизируют историю и они очень похожи на оценки представителями вульгарного марксизма восстаний рабов и крестьян в древности и средневековье. Различие лишь в том, что Геббельс переоценивает национальную, а не классовую идентичность.

3 декабря 1928 г. в «Ангрифф» вышла статья Геббельса «Политический католицизм». В ней берлинский гауляйтер вновь в конспирологическом стиле обвинил Католическую партию Центра в том, что она давно уже не представляет интересы католиков, а служит евреям и продала немецкую свободу[304].

Геббельс выступает вполне в духе традиций, критикуя ультрамонтанизм и вмешательство престола святого Петра в дела немецкого государства, нарушающие не только суверенитет, но и, в условиях размежевания немцев на католиков и протестантов, народную общность. Его риторика вполне схожа с риторикой Бисмарка времен Kulturkampf: «Епископы выступают против нас. Сильные нападки из Рима. Предстоит тяжелейшая борьба»[305].

Но на этом сходства заканчиваются. Если Бисмарк хотел четко разграничить дела духовные и мирские, ограничив влияние немецкого католического клира, и предотвратить негативные последствия вызванные разделением нации по конфессиональному признаку, то национал-социалисты в перспективе собирались заменить обе конфессии на свою идеологию. Как писал Геббельс: «Что такое для нас христианство? Национал-социализм – это религия. Нам не хватает только религиозного гения, который отверг бы старые, изжитые формулы и построил бы новые. Нам не хватает ритуала. Национал-социализм должен стать государственной религией немцев… Моя партия – моя церковь»[306].

Геббельс, как человек, получивший высшее гуманитарное образование, и обладатель ученой степени доктора философии, да и как пропагандист, не мог быть не знакомым с тем направлением немецкой общественно-политической мысли, восходящим корнями к правой политической романтике и философии Фридриха Ницше, которое получило название «консервативная революция». Каковы идейные точки соприкосновения философов и публицистов консервативной революции и национал-социализма, как их концепции преломлялись в идеологических воззрениях Геббельса и каким образом они повлияли на его взаимоотношения с немецкими традициями?

Отвечать на эти вопросы сложно, так как сама консервативная революция весьма неоднородна и содержит в себе несколько течений и направлений. О.Ю. Пленков придерживаясь классификации, данной немецким исследователем Арнимом Молером в его книге «Консервативная революция в Германии», выделяет следующие ее течения: младоконсерваторы, «фёлькиш» (прилагательное от Volk – народ), национал-революционеры[307]. Различия между ними могут быть довольно существенными, но их объединяет общий «антизападный аффект»[308]. Общим было и то, что все идеологи «консервативной революции» создавали атмосферу ненависти к демократии, республике, парламентаризму.

С одной стороны, «консервативная революция» континуитетна, так как она не только имеет серьезных предшественников в немецкой интеллектуальной истории, но и культивирует мифы, произрастающие из немецких традиций: немецкий социализм, авторитарнее государство, миф Третьего рейха.

Но с другой стороны, она дисконтинуитетна, так как «консервативная революция» ставила перед собой задачу национальной немецкой революции, которая создаст новый тип человека, антагонистичный буржуазному обывателю. То есть в этом положении содержится неприятие многих ценностей основы немецкого общества – среднего класса[309].

К младоконсервативному течению «консервативной революции» относились следующие писатели и публицисты Веймарской республики: Мёллер ван ден Брук, Эдуард Штадлер, Эдгар Юлиус Юнг, Отмар Шпан, Эрнст фон Заломон[310] и ряд других.

Знаменитая книга Артура Мёллера ван ден Брука «Третий рейх» была впервые опубликована в 1923 г. В ней он размышлял о причинах катастрофы, постигшей Германию в 1918 г. и искал пути выхода из системного кризиса немецкого общества. Брук обвинял в Ноябрьской революции евреев, юристов и пацифистов и писал, что Республика, основанная на Веймарской конституции и Версальском договоре, превратила народ в рабов[311]. Её ущербность он видел в том, что она была совершена по английским и французским «западно-парламентаристским» моделям, став, таким образом, либеральной революцией[312].

Брук, критикуя марксизм за материалистическое видение мира, нигилистическое отношение к традициям, за пацифизм, предавший интересы собственного народа[313], приходит к выводу, что каждый народ имеет свой собственный путь к социализму. В качестве положительного примера он приводил опыт русской революции, которая сумела из миллионов, дезертировавших из старой армии и не хотевших ничего кроме мира создать новые вооружённые силы, изгнать прозападную петербургскую бюрократию и основать социалистическую автократию, доказав тем самым русский характер большевизма[314]. Исходя из этого Брук провозглашает задачу немецкого социализма, продиктованную Первой мировой войной: «Встать во главе угнетаемых наций и продемонстрировать им условия, в которых они могут жить»[315]. Этот новый социализм должен был по его мысли стать основой Третьего рейха.

Провозгласив задачи нового немецкого социализма, следующую главу книги Брук посвятил критике либерализма. Он изображает его нечестивой силой XIX в., которая размывала основы социализма, политического мировоззрения и миропорядка и продуктом «западничества»[316]. Далее он, используя конспирологическую риторику обвиняет либералов в заговоре против Германии[317]. Идеалом либерализма Брук называет великий Интернационал, в котором будут стёрты различия между народами, языками, расами и культурами[318]. Затем он пишет об имманентных ограничениях либерализма, которые присутствовали в странах его генезиса, то есть в Англии и Франции и позволили избежать негативного воздействия на национальные интересы. Среди таких ограничений Брук называет утилитаризм, позитивизм, рационализм и практичность политического мышления[319]. В Германии же, по его мнению, эти ограничения отсутствовали.