Когда забываем уроки природы

Мы видели, что под словом «желать» можно понимать лишь направление наших способностей на вещи, в кото­рых мы испытываем потребность. Значит, мы имеем желания только потому, что имеем потребности, которые нужно удов­летворять. Потребности, желания — вот двигатель всех наших исследований.

Наши потребности и средства их удовлетворения имеют свое основание в устройстве наших органов и в отношении

вещей к этому устройству. Например, то, каким образом я устроен, определяет пищу, в которой я нуждаюсь; а то, как устроены сами потребляемые продукты, определяет способы, какими я могу пользоваться пищей.

Обо всех этих различных устройствах я могу иметь лишь весьма неполные знания; собственно, я их не знаю, но опыт учит меня употреблению вещей, которые мне со­вершенно необходимы; я обучился этому благодаря испы­тываемому мною удовольствию или страданию и обучился быстро; для меня было бы бесполезно знать о них больше, и природа ограничила этим свои уроки.

Мы видим в се уроках систему, все части которой полностью упорядочены. Если во мне имеются потребно­сти и желания, то вне меня есть предметы, пригодные для их удовлетворения, и я обладаю способностью познавать их и пользоваться ими.

Эта система естественно ограничивает мои знания сфе­рой небольшого числа потребностей и небольшого числа вещей, предназначенных для меня. Но если мои знания немногочисленны, они хорошо упорядочены, так как я извлек их из самого порядка моих потребностей и из поряд­ка отношений, в которых вещи находятся ко мне.

Следовательно, я вижу в сфере моих знаний систему, соответствующую той системе, которой следовал творец моей природы, создавая меня. И это не удивительно, ибо если даны мои потребности и мои способности, то тем са­мым даны мои исследования и мои знания.

Все одинаково связано в той и другой системе. Мои органы, ощущения, которые я испытываю, суждения, кото­рые я высказываю, опыт, подтверждающий или исправляю­щий их, образуют ту и другую систему для моего сохране­ния. По-видимому, тот, кто меня создал, расположил все в таком порядке лишь для того, чтобы самому заботиться обо мне. Вот та система, которую нужно изучать, чтобы научиться рассуждать.

Сколько бы мы ни наблюдали способности, которые дает нам наше устройство, и то, как оно заставляет нас их применять,— это не будет чрезмерным, одним словом, никогда не будет чрезмерным наблюдение того, что мы де­лаем исключительно благодаря нашему устройству. Его уроки, если мы умели извлекать из них пользу, были бы лучшей из логик.

Действительно, чему оно учит нас? Избегать того, что может нам повредить, и отыскивать то, что может быть

для нас полезно. Но нужно ли для этого, чтобы мы судили о сущности вещей? Творец нашей природы не требует это­го. Он знает, что он сделал эти сущности недоступными для нас, и хочет только, чтобы мы судили об отношениях, в которых эти вещи находятся к нам, и об отношениях, в которых они находятся между собой, когда знание этих последних может принести нам какую-нибудь пользу ¹⁶. У нас есть средство, чтобы судить об этих отношениях; оно является единственным пригодным для этого сред­ством; мы должны наблюдать ощущения, которые пред­меты вызывают в нас. Насколько могут простираться наши ощущения, настолько может простираться сама сфера наших знаний; за ее пределами нам недоступно никакое открытие.

В порядке, который наша природа, или наша организа­ция, устанавливает между нашими потребностями и ве­щами, она указывает нам порядок, в каком мы должны изучать отношения, которые для нас важно знать. Будучи тем покорнее ее урокам, чем насущнее наши потребности, мы делаем то, что она указывает нам делать, и упорядочи­ваем наши наблюдения. Следовательно, она заставляет нас анализировать с самых ранних лет.

Так как наши изыскания ограничиваются средствами удовлетворения небольшого количества потребностей, ко­торые нам дала природа, то, если наши первые наблюде­ния сделаны правильно, употребление вещей тотчас их подтверждает. Если же они сделаны плохо, употребление вещей столь же быстро их опровергает и указывает нам, где нужно сделать другие наблюдения. Таким образом, мы мо­жем впадать в ошибки, поскольку они находятся на нашем пути, но этот путь — путь истины, и мы по нему следуем. Итак, наблюдать отношения, подтверждать свои сужде­ния новыми наблюдениями или исправлять их, наблюдая сызнова,— вот что природа заставляет нас делать. Только этим мы, по существу, и занимаемся, делая это и переделы­вая при каждом новом знании, которое приобретаем. Та­ково искусство рассуждать — оно столь же просто, как природа, которая учит нас ему.

Таким образом, кажется, что мы уже знаем это искусство настолько, на­сколько возможно его знать. Действи­тельно, это было бы истинно, если бы мы всегда были способны замечать то, что этому искусству учит нас природа и только она одна

может нас ему научить, ибо тогда мы смогли бы продол­жать так, как она заставила нас начать.

Но мы сделали это замечание слишком поздно. Скажем лучше, сейчас мы делаем его в первый раз. И в первый раз мы видим в уроках природы все искусство этого анализа, который дал гениальным людям возможность создавать науки или раздвигать их границы.

Стало быть, мы забыли эти уроки; и это произошло по­тому, что вместо того, чтобы наблюдать вещи, которые мы хотели бы знать, мы пожелали их выдумать. Переходя от одних ложных гипотез к другим, столь же ложным, мы сбились с пути среди множества заблуждений; а так как эти заблуждения стали предрассудками, мы приняли их за принципы. Таким образом, мы все больше и больше заблуждались. Тогда мы умели рассуждать лишь согласно дурным привычкам, приобретенным нами. Искусство зло­употреблять словами было для нас искусством рассуждать. Произвольное, легкомысленное, смехотворное, нелепое, оно имело все пороки неуправляемого воображения.

Итак, чтобы научиться рассуждать, нам необходимо избавиться от всех дурных привычек такого рода; ведь именно они делают столь трудным это искусство, само по себе легкое. Ибо мы подчиняемся этим привычкам гораздо охотнее, чем природе. Мы называем их второй натурой, чтобы извинить свою слабость или слепоту; но это искажен­ная и испорченная природа.

Мы отметили, что для приобретения привычки нужно лишь что-нибудь делать; а чтобы ее утратить, достаточно перестать это делать. Кажется, что одно так же легко, как и другое, и все же это не так. Дело в том, что, когда мы хотим приобрести привычку, мы думаем, прежде чем де­лать; а когда мы хотим отказаться от нее, мы делаем, преж­де чем успеваем подумать. К тому же, когда привычки стали тем, что мы называем второй натурой, почти невоз­можно заметить, что они плохие. Открытия этого рода самые трудные, поэтому они большей частью ускользают от нас.

Я собираюсь говорить лишь о привычках ума, ибо, когда дело касается привычек тела, все готовы о них судить. Достаточно опыта, чтобы мы узнали, полезны они или па­губны, а когда они не являются ни теми, ни другими, применение делает из них что угодно, и по применению привычек мы судим о них.

К сожалению, привычки души также подчинены капри-

зам применения, которое, кажется, не допускает ни сомне­ния, ни испытания. И они настолько заразительны, что ум с таким же отвращением видит свои недостатки, с какой ленью он размышляет о себе самом. Одним было бы стыдно думать не так, как думают все; другие сочли бы слишком утомительным думать самостоятельно; и если некоторые имеют намерение оригинальничать, то часто, оказывается, они мыслят еще хуже. Они не хотят думать как другие и тем не менее, противореча самим себе, не терпят, чтобы другие думали иначе, чем они.

Если вы хотите знать дурные привыч­ки человеческого ума, рассмотрите различные мнения людей. Посмот­рите на ложные, противоречивые, нелепые идеи, которые повсюду распространило суеве­рие, и вы сможете судить о значении привычек для стра­сти, которая заставляет уважать заблуждение гораздо больше, чем истину.

Рассмотрите нации с самого их возникновения вплоть до их распада, и вы увидите, что предрассудки множатся вместе с беспорядками; вы будете удивлены тем, как мало света вы найдете даже в те эпохи, которые называются просвещенными. Вообще, какое законодательство! какие формы правления! какая юриспруденция! Как мало наро­дов имели хорошие законы и как недолго держатся эти законы!

Наконец, если вы исследуете философский ум у греков, римлян и у тех народов, которые за ними следовали, то по воззрениям, передававшимся из века в век, вы увидите, насколько мало было известно во все века искусство управлять мыслью, и будете удивлены невежеством, в котором мы и поныне пребываем в этом отношении, если учтете, что мы следуем за гениальными людьми, раздвинувшими границы наших знаний. Таков в общем характер философских школ: стремящиеся к исключитель­ному господству, они редко ищут только истину, больше всего они хотят быть оригинальными. Они рассматривают пустые вопросы, говорят на невразумительном жаргоне, наблюдают мало, выдают свои грезы за истолкования при­роды. Наконец, занятые тем, чтобы нанести друг другу вред, а себе создать новых приверженцев, школы исполь­зуют для этого всякие средства и все приносят в жертву взглядам, которые хотят распространить.

Очень трудно распознать истину среди стольких

чудовищных систем, поддерживаемых породившими их причинами, т. е. суевериями, правительствами и плохой философией. Заблуждения, тесно связанные друг с другом, друг друга питают. Тщетно было бы бороться с некоторыми из них; следовало бы их уничтожить все сразу, т. е. внезапно изменить все привычки человеческого ума. Но эти привычки слишком укоренились, их поддерживают страсти, ослепляющие нас; и если случайно находится несколько человек, способных открыть глаза, они слиш­ком слабы, чтобы что-нибудь исправить; власть имущие хотят, чтобы заблуждения и предрассудки сохранялись. Кажется, что все эти заблуждения предполагают в нас столько же дур­ных привычек, сколько ложных суждений принято за истинные. Тем не менее все они имеют один и тот же источник и равным образом происходят из нашей привычки пользоваться словами прежде, чем определено их значение; мы даже не чувствуем потребности в том, чтобы его определить. Мы ничего не наблюдаем; мы не знаем, сколько нуж­но наблюдать; мы судим поспешно, не отдавая себе отчета в суждениях, которые высказываем, и думаем приобре­сти знание, учась словам, которые суть лишь слова. Так как в детстве мы думаем, следуя другим, мы заимству­ем все их предрассудки; достигнув возраста, когда, как нам кажется, мы думаем самостоятельно, мы продолжаем думать по примеру других, потому что думаем, следуя предрассудкам, которые мы от них усвоили. Тогда, чем сильнее видимость, что ум развивается, тем больше он заблуждается, и из поколения в поколение накапливают заблуждения. Когда дело дошло до этого предела, есть только один путь восстановить порядок в способности мыслить: забыть все, чему мы научились, снова вернуть наши идеи к их источнику, проследить их возникновение и переделать, как говорит Бэкон, человеческий разум. Все это тем труднее осуществить, чем более образован­ными люди себя считают. Поэтому сочинения, в которых науки трактовались бы с большой четкостью, с большой точностью, в большом порядке, не одинаково доступны всем. Те, кто ничему не учился, понимали бы их гораздо лучше тех, кто учился много, и в особенности тех, кто много писал о науках. Более того, почти невозможно, что­бы эти последние читали подобные сочинения так, как их требуется читать. Хорошая логика произвела бы в их

умах весьма медленную перемену, и только время могло бы показать им однажды пользу этих сочинений.

Таков результат плохого обучения, и это обучение является плохим лишь потому, что оно противоречит природе. Своими потребностями дети побуждаются к тому, чтобы быть наблюдателями и аналитиками, а в своих рождающихся способностях они имеют то, что позволяет им быть теми и другими; они являются ими до некоторой степени поневоле, пока ими руководит только природа. Но как только мы сами начинаем ими руководить, мы препят­ствуем всякому наблюдению и всякому анализу с их сторо­ны. Мы полагаем, что они не рассуждают, потому что не умеем рассуждать вместе с ними; и, ожидая, когда они достигнут возраста разума (который на самом деле начался без нас и развитие которого мы замедляем изо всех сил), мы обрекаем их судить, только следуя нашим взглядам, нашим предрассудкам и заблуждениям. Получается, что у них нет ума или они обладают ложным умом. Если некоторые из них выделяются, то потому, что в их организации имеется достаточно силы, чтобы рано или поздно преодолеть пре­пятствия, которые мы поставили развитию их талантов; другие же — эго растения, которые мы искалечили до самых корней, и они умирают бесплодными.