Идеи различных видов

Мы можем идти только от известного к неизвестному — это банальный принцип в теории и почти неиз­вестный на практике. По-видимому, его понимают только люди, которые совсем не учились. Когда они хотят объяснить вам вещь, которой вы не знаете, они сравнивают ее с другой, кото­рую вы знаете; и если они не всегда удачно выбирают сравнения, то по крайней мере показывают, что они пони­мают то, что нужно сделать, для того чтобы их поняли.

Не так обстоит дело с учеными. Хотя они желают наставлять, они легко забывают о том, что идти следует от известного к неизвестному. Однако если вы хотите, чтобы я понял идеи, которых у меня нет, мне нужно придерживать­ся идей, которые у меня есть. Именно в том, что я знаю, на­чинается все то, чего я не знаю, все, что возможно узнать;

и если имеется метод, чтобы дать мне новые знания, он мо­жет быть только тем самым методом, который мне их уже дал.

В самом деле, все наши знания происходят из чувств — как те знания, которых я не имею, так и те, которые у меня есть; и люди более ученые, чем я, были так же невеже­ственны, как я невежествен сейчас. А ведь если они обуча­лись, идя от известного к неизвестному, почему бы мне не обучаться, идя, как и они, от известного к неизвестному? И если каждое знание, приобретенное мною, подготавли­вает меня к новому знанию, то почему я не могу идти путем последовательного анализа от одного знания к другому? Одним словом, почему я не найду то, что мне неизвестно, в ощущениях, в которых они это нашли и которые явля­ются для нас общими?

Несомненно, они облегчили бы мне открытие всего того, что они открыли, если бы сами всегда знали, как они обучались. Но они не знают этого, либо потому, что плохо наблюдали, либо потому, что относительно этого нет еди­ного мнения.

Конечно, они обучались постольку, поскольку произво­дили анализ и поскольку производили его хорошо. Но они этого не замечали; природа производила в них анализ, так сказать, бзз них; и они предпочитают думать, что преимущество приобретать знания есть дар, талант, кото­рый легко не передается. Значит, не нужно удивляться, если мы с трудом их понимаем; как только люди приписы­вают себе какие-то особые таланты, они ничего не делают, чтобы стать доступными для других.

Как бы то ни было, все вынуждены признать, что мы можем идти топько от известного к неизвестному. Посмот­рим, как мы можем применять эту истину.

Еще будучи детьми, мы приобрели знания при помощи ряда наблюдений и анализа различного рода. Следо­вательно, именно с этих знаний мы

должны вновь начинать, чтобы продолжать наше учение. Нужно их рассмотреть, проанализировать и открыть, если это возможно, все, что они в себе заключают.

Эти знания представляют собой собрание идей; и это собрание есть хорошо упорядоченная система, т. е. ряд точных идей, в которых анализ установил порядок, имею­щийся между самими вещами. Если бы идеи были менее точными и неупорядоченными, у нас были бы лишь несо-

вершенные знания, которые по существу даже не были бы знаниями. Но нет никого, кто не имел бы какой-нибудь системы хорошо упорядоченных точных идей, если не свя­занной с умозрительными вопросами, то по крайней мере касающейся обычных вещей, относящихся к нашим пот­ребностям. Большего и не нужно. Именно этих идей нужно придерживаться тем, кого хотят обучать, и очевидно, что нужно указать им на происхождение и формирование этих идей, если их хотят вести от этих идей к другим.

Ведь если мы проследим происхож­дение и формирование идей, мы уви­дим, как они рождаются последова­тельно одни из других; и если эта последовательность сообразуется с тем способом, каким мы их приобретаем, мы правильно произведем их анализ. Та­ким образом, порядок анализа является здесь самим поряд­ком возникновения идей.

Мы сказали, что идеи чувственных предметов по своему происхождению лишь ощущения, которые представ­ляют эти предметы. Но в природе су­ществуют только индивиды; следовательно, наши пер­вые идеи — это только индивидуальные идеи, идеи такого-то и такого-то предмета.

Мы не придумали названия (noms) для каждого индивида; мы только распределили индивидов на различ­ные классы, которые мы отличаем при помощи отдельных названий; эти классы и называют родами и видами. Например, мы отнесли к классу дерево все растения, стволы которых поднимаются на определен­ную высоту, разделяясь на множество ветвей и образуя из всех своих веток более или менее крупные пучки. Это об­щий класс, называемый родом. Когда затем было замечено, что деревья различаются по величине, строению, плодам и т. д., то стали различать другие классы, подчиненные первому, который их все включает; эти подчиненные классы называются видами. Таким образом, мы распреде­ляем по различным классам все вещи, которые нам из­вестны; благодаря этому способу всем им мы даем предназ­наченное место и всегда знаем, где их взять. Забудем на ми­нуту эти классы и вообразим, что каждому индивиду было дано различное название; мы тотчас же почувствуем, что наша память настолько утомлена множеством названий,

что все перепутала и мы уже не в состоянии изучить предметы, множащиеся на наших глазах, и составить себе о них отчетливые идеи.

Следовательно, нет ничего более разумного, чем это распределение на классы; и когда люди обсуждают, на­сколько оно для нас полезно и даже необходимо, они склон­ны думать, что мы создали его преднамеренно. Но это было бы заблуждением — такой замысел принадлежит исклю­чительно природе; она начала без нашего ведома.

Ребенок вслед за нами назовет дере­вом первое дерево, которое мы ему покажем, и это название будет для него названием индивида. Однако если ему показать другое дерево, ему не придет в голову спросить его название: он назовет его деревом и сделает это названием, общим для двух индивидов. Он делает его также общим для трех, четырех и, наконец, для всех растений, которые ему покажутся имеющими какое-либо сходство с первыми увиденными им деревьями. Это название сделается даже настолько общим, что он будет называть деревом все то, что мы называем расте­нием. Он обладает естественной склонностью обобщать, потому что ему удобнее пользоваться од«им названием, которое он знает, чем брать новое. Таким образом, он обобщает, не имея намерения обобщать и даже не замечая, что он обобщает. Так индивидуальная идея внезапно становится общей; часто она становится даже слишком об­щей; а это случается каждый раз, когда мы смешиваем вещи, которые полезно было бы различать.

Ребенок скоро сам это почувствует: «Я слишком обобщил, мне нужно отличать разные виды деревьев»; он будет образовывать, непреднамерен­но и не замечая этого, подчиненные классы, как он образо­вал, непреднамеренно и не замечая этого, общий класс. Он будет только подчиняться своим потребностям. Вот почему я говорю, что он будет производить такое распределение естественно и безотчетно. В самом деле, если привести его в сад и позволить ему срывать и съедать различного рода плоды, мы увидим, что он быстро узнает названия вишни, персика, груши, яблони и будет отличать разные виды деревьев.

Следовательно, наши идеи, вначале индивидуальные, вдруг становятся настолько общими, насколько это воз-

можно; и мы распределяем их по различным классам лишь постольку, поскольку чувствуем потребность их различать. Таков порядок их возникновения.

Поскольку наши потребности явля­ются побудительной причиной этого распределения, оно и производится в соответствии с ними; классы, более или менее увеличивающиеся в числе, образуют, таким образом, систему, все части которой естественно связаны, потому что все наши потребности зависят друг от друга; и эта система, более или менее обширная, соответствует тому, как мы хотим употреблять вещи. Потребность, которая освещает нам путь, посте­пенно дает нам способность распознавать (le discernement), позволяющую нам видеть различия там, где совсем недавно мы их не замечали; и если мы расширяем и совершенствуем эту систему, то лишь потому, что мы продолжаем так, как природа заставила нас начать.

Значит, философы не придумали ее; они нашли ее, наблюдая природу, и, если бы они наблюдали лучше, они и объяснили бы ее гораздо лучше, чем они это сделали. Но они думали, что она принадлежит им, и обращались с ней так, как будто она на самом деле принадлежала им. Они внесли в нее произвол, абсурд и чрезвычайно злоупотреб­ляли общими идеями.

К сожалению, мы думали, что узнали эту систему от них, тогда как мы узнали ее от лучшего учителя. Но так как природа не дала нам заметить, что именно она обучила нас этой системе, мы считали, что мы обязаны знанием ее тем людям, которые не упускали случая показать, что нашими учителями были они. Таким образом, мы смешали уроки философов с уроками природы и плохо рассуждали. После всего сказанного нами ясно, что образовать класс определенных предметов — это не что иное, как дать одно и то же название всем тем пред­метам, которые мы считаем сходными; и когда из этого класса мы образуем два или больше, мы еще не делаем ни­чего другого, как выбираем новые названия, чтобы разли­чать предметы, которые считаем различными. Исключи­тельно благодаря этому приему мы устанавливаем порядок в наших идеях; но следует хорошенько усвоить, что с его помощью мы сделаем только это, и ничего более. В самом деле, мы совершили бы грубую ошибку, вообразив,

будто в природе имеются виды и роды, потому что виды и роды есть в нашем способе постигать. Общие названия, собственно, не являются названиями какой-нибудь суще­ствующей вещи; они выражают только намерения ума, когда мы рассматриваем вещи в отношениях сходства или различия. Нет никакого дерева вообще, яблони вообще, груши вообще, есть только индивиды. Значит, в природе нет ни родов, ни видов. Это так просто, что люди считают бесполезным это замечать; но нередко самые простые вещи ускользают как раз потому, что они просты; мы относимся с пренебрежением к наблюдению вещей, а это одна из основных причин наших неправильных рассуждений и наших заблуждений.

Мы различаем классы не по природе вещей, а по нашему способу пости­гать. Вначале мы поражаемся сход­ству и похожи на ребенка, который принимает все расте­ния за деревья. Впоследствии потребность наблюдать раз­вивает нашу способность распознавать, и, оттого что тогда мы замечаем различия, мы образуем новые классы.

По мере совершенствования нашей способности распоз­навать, классы могут множиться, и, так как нет двух инди­видов, которые не различались бы в чем-либо, очевидно, что имелось бы столько же классов, сколько индивидов, если бы для каждого отличия создавали новый класс. Тогда не было бы порядка в наших идеях и путаница занимала бы место света, который мы могли бы пролить на них, если бы обобщали при помощи метода.

Таким образом, есть предел, после ко­торого нужно остановиться; ибо, если важно делать различия, еще важнее не делать излишних различий. Когда

делают недостаточно различий и есть вещи, которых не различают, остается по крайней мере что различать. Когда делают излишние различия, то все смешивают, потому что ум запутывается в многочисленных разли­чиях, необходимости которых он не чувствует. Могут спросить, до какого предела могут умножаться роды и ви­ды. Я отвечаю или, скорее, отвечает сама природа: до тех пор пока не будет достаточно классов, чтобы руководить нами в употреблении вещей, имеющих отношение к нашим потребностям; справедливость этого ответа ясна, потому что только наши потребности побуждают нас различать классы и мы не думаем давать названия вещам, с которыми

ничего не намереваемся делать. Это верно по крайней мере тогда, когда люди ведут себя естественно. Правда, когда они отходят от природы, чтобы стать плохими филосо­фами, они полагают, что с помощью различий, сколь тонких, столь и бесполезных, им удалось объяснить все, и они все смешивают.

В природе все отчетливо; но наш ум слишком ограничен, чтобы отчетливо видеть ее в подробностях. Тщетно мы анализируем: всегда остаются вещи, которых мы не можем подвергнуть анализу и которые по этой причине представ­ляются нам лишь неясно. Искусство классифицировать, столь необходимое для того, чтобы составлять точные идеи, освещает только основные пункты; промежутки остаются в тени, и в этих промежутках смешиваются срединные классы. Например, дерево и куст — два вполне различных вида. Но дерево может быть меньше, а куст — больше, и можно найти растение, которое не есть ни дерево, ни куст или одновременно есть и то и другое, т. е. такое растение, которое мы затрудняемся отнести к какому-либо классу. Это не бывает помехой, так как спро­сить, дерево или куст это растение, на самом деле не значит спросить, что оно собой представляет; это значит только спросить, должны мы дать ему название дерева или название куста. Ведь неважно, что ему дают скорее одно название, чем другое; если оно полезно, мы будем им поль­зоваться и назовем его растением. Подобные вопросы ни­когда бы не ставились, если бы не предполагалось, что как в природе, так и в нашем уме имеются роды и виды. Таково злоупотребление классами; его нужно знать. Нам остается рассмотреть, насколько простираются наши знания, когда мы классифицируем вещи, которые изучаем.

Так как наши ощущения — это един­ственные идеи, которые мы имеем о чувственных предметах, мы видим в предметах лишь то, что представляют нам ощущения; сверх этого мы ничего не замечаем и, следовательно, ничего не можем знать.

Значит, невозможно ответить тем, кто спрашивает: «Ка­ков носитель качеств тела? Какова его природа? Какова его сущность?» Мы не видим этих носителей, этой природы, этой сущности; тщетно пытались бы нам их показать — это означало бы взяться показывать цвета слепым. Это слова,

идеи которых у нас вовсе нет; они означают единственно, что под качествами есть нечто, чего мы не знаем.

Анализ дает нам точные идеи лишь постольку, поскольку " показывает в вещах только то, что можно в них увидеть, и нам нужно приучить себя видеть только то, что мы видим. Это нелегко для большинства людей, и даже для большин­ства философов. Чем более невежественны люди, тем больше им не терпится судить; они думают, что всё знают прежде, чем что-либо наблюдали; они сказали бы, что знание природы есть своего рода порицание, кото­рое делается при помощи слов.

Точные идеи, получаемые путем ана­лиза, не всегда являются полными идеями; они даже не могут быть пол­ными, когда мы имеем дело с чув­ственными предметами. В этом случае мы открываем толь­ко некоторые качества и можем знать только часть их.

Мы будем изучать каждый предмет тем же самым способом, каким изуча­ли бы эту равнину, которую видели из окна нашего замка; ибо в каждом предмете, так же как в этой равнине, есть главные вещи, с которыми все остальные должны соотноситься. Именно в таком порядке нужно их брать, если мы хотим составить себе точные и хорошо упорядоченные идеи. На­пример, все явления природы предполагают протяжен­ность и движение; значит, всякий раз, когда мы захотим изучать некоторые из них, мы будем рассматривать протя­женность и движение как основные качества тела.

Мы видели, как анализ позволяет нам узнать чувствен­ные предметы. Мы видели также, что идеи предметов, кото­рые он нам дает, отчетливы и соответствуют порядку ве­щей. Вспомним, что анализ должен быть совершенно оди­наковым во всех наших исследованиях, так как изучать различные науки — значит не изменять метод, а только применять один и тот же метод к различным предметам, т. е. поправлять то, что уже сделано; и очень важно сделать это правильно один раз, чтобы всегда делать это правильно. Вот как в действительности обстояли дела, когда мы начи­нали. С детства мы всё приобретали знания; значит, мы, не ведая того, следовали хорошему методу. Нам оставалось

лишь это отметить, что мы и сделали; впредь мы сможем применять этот метод к новым предметам («Курс заня­тий», Предварительные уроки, § 1; «Об искусстве мыс­лить», ч. I, гл. 8; «Трактат об ощущениях», ч. IV, гл. 6).

Date: 2015-11-13; view: 281; Нарушение авторских прав