На выход книги

Она пришла. Чего же боле?

Легла в дрожащую ладонь.

И сердце глупое от боли

Не лопнуло. Тихонько тронь

Рукою гладкую обложку,

Ещё чуть‑чуть повремени,

Не открывай! Потом немножко

Обложки край приподними,

Скажи заветное: «Сезам…»

И просто – верь своим глазам.

Письма к Горацию

Междуречье

Я не писал давно тебе, Гораций.

Ты сердишься? Но в той цивилизации

(а не в стране), где я теперь живу,

Нечасто происходят déjà vu…

Трава и воробьи – совсем как те,

Но у котов туземных нет когтей

И в области хвоста недокомплект,

Равно как у их лающих коллег,

Зато и лают мало.

Как там мама?

Ты ей приносишь свежие цветы?

Спасибо, милый. Если бы не ты,

То впору крест на кладбище поставить,

Прости за каламбур. Да и она ведь

Меня простила б…

Дивная страна!

Жестоковыйные – как прежде, в междуречье,

Но о своем не ведают увечье,

И слово «волапюк» им не знакомо:

Живут себе, как раньше жили дома,

Но только в неметрической системе.

Длину привычно измеряют в инчах

(за это я б судил в системе Линча),

А паунд – святая единица веса…

Почем «паунд» лиха, именем Зевеса?!

Таинственные пишут эпликэйшн,

Но чтут – как раньше, там – своих старейшин,

А чтоб удобней чтить, их селят вместе

В одном большом, едой пропахшем месте,

Которое зовется норсинг хоум.

Приедешь – я свожу тебя на холм,

Откуда виден город сквозь туман.

Мы встретим много их, идущих нам

Наперерез, навстречу, – по глазам

Жестоковыйного узнаешь ты, Гораций,

Да по печати рабства на челе.

От желчи собственной я даже захмелел,

Словно отведал горечи Фалерна.

Ты думаешь, не прав я? Да, наверно…

Пора прощаться. Строго говоря,

Мне нечего добавить, кроме vale, –

Метрополис, седьмое мартобря