Внутренний мир Жака Люсерана

Быть может, пока не так ясно, что мораль и сверхчувственное видение связаны друг с другом глубокой связью. Автобио­графия Жака Люсерана («Вновь обретенный свет». Штутгарт, 1966) позволяет по-новому взглянуть на это.

Жаку Люсерану было 8 лет, когда он в результате несчаст­ного случая ослеп. Через несколько недель после этого он начал воспринимать целый ряд феноменов, которые затем сопровож­дали его всю жизнь. «Я видел, как из какого-то места, о котором я не знал и которое одинаково вероятно могло находиться как вне меня, так и во мне, исходило некоторое излучение или, точ­нее, некоторый свет... Я обнаруживал свет и радость одновременно и, без сомнения, я могу сказать, что с тех пор свет и радость никогда больше не разделялись в моих переживаниях... Я мог чувствовать, как свет появлялся, распространялся, застывал на вещах, принимал форму и отступал обратно; да, отступал или даже прекращался... Видящие постоянно говорят о ночном мраке слепоты, и это, с их точки зрения, совершенно естественно. Однако этого мрака не существует. Ни на одну секунду за мою жизнь — ни в сознании, ни даже в моих снови­дениях — непрерывность света не прервалась... Свет распро­странял свои краски на существа и на вещи. Мой отец, моя мать, люди, которых я встречал на улице или которых я неча­янно задевал, все они были в тот момент некоторым образом окрашены, чего я никогда не видел до моей потери зрения».

Люсеран был очень музыкален, и в его внутреннем мире звуки являлись ему в своих характерных красках.

«На концерте оркестр был для меня, как художник: он за­полнял меня всеми цветами радуги. Если вступала скрипка соло, я часто наполнялся золотом и огнем и таким ярким красным цветом, что я не мог вспомнить, видел ли я когда-нибудь такой яркий цвет у реального предмета. Когда звучал гобой, меня заполнял прозрачный зеленый цвет, который был таким свежим, что мне казалось, будто я чувствую дуновение ночи».

Люсеран хотел стать музыкантом и начал учиться играть на виолончели. При этом он вскоре достиг странного результата. «Я не стал музыкантом, и этому была смешная причина.

Едва только я образовывал звук на струнах, -ля, -ре, -соль или -до, я его уже больше не слышал. Звуки, аккорды, мело­дии, ритмы — все превращалось тут же в образы, кривые и прямые линии, фигуры, ландшафты и прежде всего в краски. Когда я смычком давал свободно звучать струне -ля, перед моими глазами блистал такой сильный и стойкий свет, что мне часто нужно было прерывать игру».

Иногда он себя спрашивал, не стал ли он, может быть, жертвой какой-нибудь фантастической галлюцинации. Он пы­тался сознательно проникнуть в появляющиеся световые фено­мены. То, что он теперь видел, было следствием кружений, вих­рей, которые нельзя было погасить. И это представлялось ему потоком света.

«Записывая эти строки, я точно также пытаюсь еще раз сделать это — и с тем же самым результатом, лишь только исходные источники света стали с годами еще сильнее».

Его необычная способность часто приходила ему на помощь в жизни. Ему было чрезвычайно легко вспомнить что-либо вы­ученное.

«Число пять было всегда черным, буква «Л» — светло-зеле­ной, чувство благорасположения — нежно-голубое. Я был не­властен над этим, и если я пытался изменить цвет какого-ни­будь знака, он тут же темнел и исчезал».

Так как буквы и цифры представали перед его внутренним взором такими полными жизни, он мог легко сохранить их в па­мяти. Хотя он мог читать только по шрифту для слепых, он добивался чрезвычайно хороших результатов в школе и, как правило, блестяще сдавал экзамены.

И во внешней жизни, даже в переполненном движением Париже, он без труда правильно ориентировался, потому что все пространственные формы некоторым образом запечатлева­лись у него, как бы на внутренней рельефной карте.

«У меня запечатлевался образ физического мира с его на­правлениями и препятствиями, и поэтому уже в детстве ко мне охотно обращались мои видящие товарищи, когда мы теряли дорогу, гуляя по Парижу... Я вызывал тогда перед собой вну­тренний образ и уверенно находил дорогу».

Справедливости ради следует добавить, что Люсеран, есте­ственно, предпочитал ходить по оживленным улицам в чьем-то сопровождении.

В другой связи он отмечал, что со временем стал переживать образы внутри себя, как на «экране телевизора».