Чернеет парус одинокий

Семь дней. 1984. № 46. 21 сентября. С. 6–7.

Заглавие перефразирует первую строку стихотворения Лермонтова «Парус», ставшую названием известного романа В. Катаева (1936).

Место Валентина Петровича Катаева (1897–1986) в литературном пейзаже советской эпохи было парадоксальным. Являясь частью официозной писательской номенклатуры (член КПСС, орденоносец, Герой Социалистического Труда, автор книги о Ленине), он в то же время был главным редактором журнала «Юность» (1955–1961), где печатал талантливую либеральную молодежь, и автором свободной ассоциативной прозы в духе придуманного им «мовизма» (от фр. mauvais – плохой, дурной): «Святой колодец» (1967), «Трава забвенья» (1967), «Алмазный мой венец» (1978). Может быть, этой двойственностью и объясняется резкость довлатовских оценок.

…сочинял всякое конъюнктурное барахло вроде романа «Время, вперед!»… – Написанный по следам событий (1932), катаевский роман был посвящен актуальной теме социалистического строительства и социалистического соревнования. Конъюнктурная тема, впрочем, сочеталась в нем с авангардной монтажной поэтикой.

Еще Иван Алексеевич Бунин, ценя дарование молодого Катаева, с изумлением восклицал… – Господа, этот парень сделан из конины!.. – Реплика, возможно, апокрифическая. Однако в одесском дневнике Бунина (25 апреля 1919 г.) есть и более резкий пример: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: „За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…“»

Записки чиновника (1984)

Семь дней. 1984. № 47. 28 сентября. С. 14–15.

Предисловие к публикации в журнале рассказа Ф. Кафки «Приговор».

В оглавлении эссе сопровождается подзаголовком «Как удалось Францу Кафке предугадать наш мир?».

Через год в письме Н. И. Сагаловскому (15 ноября 1985 г.) Довлатов вновь вспоминает о Кафке: «Читал ли ты, например, гениальное письмо (оно издано отдельной книжкой) Кафки – отцу?»

По свидетельству А. Арьева, Кафка чрезвычайно интересовал Довлатова и позднее. «В дни нашей последней нью‑йоркской встречи (ноябрь 1989 года) Сережа несколько раз заговаривал со мной о Кафке. С оттенком тревожного недоумения он признавался, что этот автор все больше захватывает его воображение. „Конечно, принято считать, – усмехался он, – что Кафка – не довлатовского ума дело. Да, помнишь, мы ведь и сами орали на филфаке: «Долой Кафку и Пруста! Да здравствуют Джек Лондон и Виталий Бианки!» Теперь, видно, аукнулось. Прямо какое‑то наваждение – писатель, самым жесточайшим манером обделенный чувством юмора, вдруг не дает мне покоя…“ <…>

Сережу мои туманные соображения неожиданно возбудили, особенно же упоминание „Письма отцу“.

„Да, да, помнишь, что он там говорит? «Отец! Каждое утро, опуская ноги с дивана, я не знаю, зачем мне жить дальше…» Каждое утро! О!.. О!..“

И Сережа удрученно крутил головой и сам едва не шатался.

Слов этих я у Кафки потом не обнаружил, но они в „Письме“ со всей несомненностью и очевидностью прочитываются» (СС‑1, 21–22).