Отступление из Валова

Солдаты толпились на улицах, заполненных гру­зовиками, повозками, орудиями и тележками. Шло отступление после первой же провалившейся ата­ки на Валово. Мы не знали точного названия этой деревни и считали, что это Николайсдорф (Никола‑евка)18.

После полуночи нас, совершенно не выспав­шихся, атаковали казаки на лошадях. Они бросили ручные гранаты в окна домов и исчезли, как только нас подняли по тревоге.

Восемь солдат спали той ночью в отдельном до­ме на краю деревни, который окружили казаки. Про­снувшись, двое из них, которые почуяли опасность, выпрыгнули через окно и тотчас попали под пули. Двое других очнулись ото сна только тогда, когда русские ворвались в дом, и были убиты. Двоих взя­ли в плен в сенях и заставили вытаскивать вместе с казаками захваченное орудие на позиции и открыть стрельбу по нашим войскам. Один солдат спрятался на сеновале и испытал всего лишь нервное потря­сение. И, наконец, последний спрятался за сунду­ком. Хотя русские и освещали комнату спичками, они так и не нашли его. Однако он сошел с ума, бе­жал на запад и был задержан в Риге, когда пытался сесть в товарный поезд. Никто не мог понять, каким образом ему удалось бежать, а он сам ничего не мог об этом рассказать.

На следующее утро один из солдат распаковы­вал ящики с ручными гранатами с помощью ста пленных русских, а затем расстрелял их всех из ав­томата. Мы вышли на передовые позиции перед Ва­лово, в то время как другая часть отражала атаку русских. С помощью всего имеющегося у нас легко­го и тяжелого оружия пехоты мы уничтожали очаги сопротивления русских, но они не отступали ни на шаг. Мы стреляли с колен или лежа в снегу. Колени примерзали к земле, между ступнями ног и краем шинели образовывался лед. Мы что есть силы сту­чали бесчувственными ногами по земле. Руки при­мерзали к металлу оружия и, так как только у немно­гих из нас были перчатки, приходилось отдирать его вместе с кровавыми лоскутами кожи.

Обмороженных было много. Некоторые из них не выдерживали, вскакивали в отчаянии на ноги и сразу же попадали под огонь русских. Их либо уби­вали, либо ранили.

Напрасно мы ждали белую сигнальную раке­ту, которая должна была известить о прибытии под­крепления и взятии Валово. Наступила ночь. Мы получили семь часов передышки и из последних сил с наступлением темноты стали подниматься с зем­ли. Некоторые солдаты, будучи не в силах встать из‑за отмороженных ног, снова падали в снег. Бы­ли случаи самоубийства. Мы прыгали по снегу, до тех пор пока кровь снова не начинала циркулиро­вать. Наконец поступил приказ отступать, и мы вер­нулись под огнем сталинского оркестра19 обратно в Николаево, надеясь там согреться и выспаться. Но вскоре после полуночи туда снова ворвались ка­заки, незаметно спешились и атаковали крайние дома, где находился дивизионный медицинский пункт. Медицинский персонал сбежал, а всех ране­ных убили сибиряки. Сигнал тревоги заставил нас выскочить из изб. Раздетые солдаты в одних рубаш­ках и носках на босу ногу испуганно выбегали на улицу. Полная луна освещала это безрассудное бег­ство.

Врач кое‑как собрал около двадцати солдат, в том числе и меня, которые сосредоточились во­круг него. У нас были винтовки, ружья ПАК20 и пис­толеты. Равнина, освещенная ярким светом луны, лежала прямо перед нами, и нас сразу же с дикими криками «ура» атаковали казаки. Наша группа ог­нем из винтовок, ружей и пистолетов отражала ата­ку более четырехсот русских. Часть их отступила, но потом они окружили нас, прежде чем мы это заме­тили.

Ручные гранаты взрывались вокруг. Один за другим падали убитые, раненые валялись с разо­рванными животами в снегу, пытаясь вложить об­ратно в живот свои внутренности. Мы шатались как пьяные, надеясь убежать. Двоих сразу же подняли на штыки русские. Оставшиеся в живых, в том числе врач, спрятались за угол амбара. В десяти шагах от нас, словно фантомы смерти, из темноты показа­лись русские. Мой приятель упал как подкошенный.

Я лежал в снегу и не стрелял, хотя у меня была ис­правная винтовка. Тогда я предпочел бы умереть, чем стрелять в людей, хотя они и хотели убить меня. Это был час моего испытания на зимней войне. Врач стрелял в нападавших из пистолета.

На наше счастье, русские исчезли в ночи. Уже издалека слышалось их страшное «ура». При сле­дующей атаке на равнине мимо нас пробежали от­ступающие солдаты, которых преследовали рус­ские. Они так и не вернулись. А мы, семеро остав­шихся в живых, еще долго скрывались у стены амбара. Провидение спасло нас.

Всю ночь беглецы, те, кто спрятался, и те, кому удалось убежать, отступали в деревню, не имея представления, взяли ли ее русские. Ночь Николау‑са*. Обмороженные и раненые с трудом тащились по улицам деревни. Мы стояли в карауле. Полная луна освещала трупы, лежавшие на снегу, их иска­женные лица, их черты, успокоенные смертью, и за­стывшие ледяные глаза. Кости черепов, взрезанные животы, вытекшие мозги и лужи крови на рассвете стали хорошо видны. Перед нами возникли по­смертные маски.

* Праздник в христианской религии. Св. Николаус, по преданию, помогал людям. Во время Рождества дарил де­тям подарки.

Почти без борьбы мы вступили затем в Валово. Нам не надо было ничего, кроме еды, тепла и сна. В городке горели дома: русская артиллерия вела по нему огонь. В домах оставались еще красноармей­цы, которых находили и расстреливали наши солда­ты. Был дан приказ: в плен никого не брать. В той избе, где я поселился, мы нашли горячий суп с ма­каронами, который оставили русские. Мы сели на скамью, поставили замерзшие ноги прямо на трупы хозяев и набросились на еду, не думая об опасно­сти и смерти. В вещмешках убитых мы нашли сахар, хлеб и впервые наелись досыта, тем более что не были особенно избалованны.

Вечером поступил тревожный приказ. Надо бы­ло выходить из окружения. Русские замкнули коль­цо вокруг наших частей. Отступление началось, хотя мы еще не успели выспаться. Это было началом трагедии, отчаянный прорыв, которым закончился наш честолюбивый марш по русской земле.

Утопая в снегу, мы медленно, спотыкаясь и ша­таясь, двигались на запад. Это был путь в неизвест­ность, а за нашими спинами постоянно слышалось дыхание преследующих нас русских. Мы смертель­но устали в эту третью бессонную ночь. Если выда­вался привал на несколько минут, то прислоняли к лафету орудия и дремали до тех пор, пока лошади не трогали с места и не будили нас. Через некото­рое время толпа русских в камуфляже атаковала нас. В долю секунды они открыли огонь из пулеме­та. Первые жертвы упали в снег. Мы ускорили шаги. Перед нами качались немецкие стальные шлемы и спины немецких солдат. Убитых оставили лежать в снегу, а тяжелораненых погрузили на лафеты. В пу­ти многие из них умерли, но никто уже не обращал внимания на трупы. Мы шли дальше. Сон одолевал даже на марше, глаза слипались, ноги двигались механически, колени подкашивались. Мы падали на ходу, просыпались от падения и боли, вскакивали, стояли на коленях в снегу. Товарищи поднимали нас, но многие не хотели вставать даже под страхом смерти, хотя и знали, что погибнут. Попытка отдох­нуть на снегу, как объясняли нам, означает смерть. Русские шли по пятам! Эти слова действовали как удар кнутом: только вперед! Безмолвно, разочаро­ванно, ожесточенно мы тупо спешили на запад. Ра­дисты посылали сигнал SOS, но никто здесь не мог нам помочь. Снова падали и падали в снег самые слабые. Они оставались лежать, отказываясь под­няться. Мы подходили к ним и ударяли прикладами в спину. Но ничего не действовало на них. А мы шли дальше. Тех же, кто падал или отставал, больше уже не спасали. Они замерзали или гибли под пулями противника.

Наконец нас остановили на отдых. Всего один час провели мы в маленькой деревне. Вместе со своими товарищами я заполз в дом и заснул, даже не вспомнив, как опускался на пол в углу. Когда проснулся, в избе уже никого не было. Стряхнул с себя сон, снял с предохранителя винтовку и поспе­шил наружу. Там никого не было, ни друзей, ни врагов. Я поднялся на холм и оттуда увидел моих товарищей. Это были какие‑то крохотные точки на снежном ландшафте. Я пошел к ним, но прошло не менее пары часов, пока мне удалось их догнать. Ан­гел‑хранитель не покинул меня.

Русские самолеты пронеслись над нашей ко­лонной. Летчики поливали нас огнем из пулеметов и сбрасывали бомбы. В полдень мы опять останови­лись на отдых под жестоким зимним солнцем в де­ревне. И снова погрузились в сон.

Началась оттепель. Наши бомбардировщики су­мели разорвать для нас кольцо окружения. Мы при­ветствовали их с ликованием, криками и слезами в глазах. Еще бы! Мы были помилованы, хотя и на ко­роткое время. Наш адвент* наступил.

Адвент

У нас не было никаких карт, и маршрут нашего продвижения был нам неизвестен. В деревне Тим мы должны были остановиться этой зимой, но не дошли до нее и сейчас направлялись в другую де­ревню. Еще ночью нам поступил приказ отправиться с нашим противотанковым орудием в расположение полевой почты и примкнуть к отряду из двадцати солдат.

*Адвент (от лат. Adventus – пришествие) – предрож­дественское время у католиков, включает, как правило, че­тыре воскресения. Здесь имеется в виду спасение, переме­на обстановки.

Почта находилась в доме путевого обходчика на линии Ливны21 – Курск. В трех километрах к северу и в четырех к югу от следующей деревни, где бази­ровались наши основные силы. Русские осадили нас полукругом и время от времени появлялись за нашей спиной. Кроме противотанкового орудия у нас было два крупнокалиберных и три легких пуле­мета и достаточное количество боеприпасов. Мы ночевали на сене, которое набросали на ящики с гранатами и патронами. Печь давала тепло, лам­па – свет. Мы использовали все изгороди на топли­во и в конце концов стали топить досками от пола. Все двенадцать дней, что мы там жили, питались картофелем, который варили с небольшим коли­чеством соли. Курили махорку, если ее удавалось найти, или же сено. Питьевую воду заменили талым снегом. Мыла у нас не было, вытирались материей от плащ‑палаток. Нечесаные волосы и отросшие бо­роды, грязные обмороженные руки, с которых спол­зала кожа, гноящиеся ногти на ногах – так мы вы­глядели. Когда приходилось занимать позиции, ве­шали вокруг плащ‑палатки. Обмороженные ноги вызывали слезы от боли и ярости.

Два дня и три ночи шла беспрерывная атака русских, их артиллерия обстреливала нас, враги по­являлись из тумана и исчезали в темноте ночи. Не­мецкая артиллерия облегчала наше положение, но легкораненым приходилось оставаться на поле боя до темноты. С трудом вынесли одиннадцать тяже­лораненых солдат, трое легкораненых вышли сами, двое бежали к русским, а один покончил жизнь са­моубийством. Всего полегло под пулями тридцать солдат. Все снаряды для орудия были израсходова­ны, а пулеметные ленты приходилось экономить. Если бы русские предприняли более решительную атаку, нам бы пришел конец. Мы не имели пред­ставления о намерениях противника. Наша обре­ченная на смерть группа таяла день ото дня.

Мы вынуждены были выносить весь этот ужас, и никто нами не интересовался. Все разговоры вра­щались вокруг вечной иллюзии о возвращении на родину и нашего отступления. Голод, мороз, нужда, безнадежность отравляли наше существование. Все были чрезмерно раздражены и страдали от болез­ней. Беспричинная вспыльчивость, ненависть, за­висть, а также драки и насмешки сводили на нет ос­таток товарищества. Но даже если бы никто больше не говорил о страхе близкой смерти, ее присутст­вие ощущалось постоянно. На мертвых мы, правда, уже не обращали внимания, их даже не закапывали, забирая шинели и перчатки у убитых.

Другие вещи уже не имели значения, деньги стали бессмысленными. Купюры скручивали на си­гареты или же делали ими ставки в азартных играх. А иногда просто выбрасывали. Некоторые делали долги, которые не смогли бы оплатить даже через год, да их никто и не требовал. Кусок хлеба был со­кровенной и неосуществимой мечтой. Однако все это еще можно было списать на войну. Забвение от грядущей смерти давала только безграничная меч­та о сне. Кое‑кто уходил в себя, большинство же на­ходило выход в азартных играх, жестокости и нена­висти или занималось онанизмом. Такое обычно происходило между боями.

Как‑то ночью я стоял на посту и смотрел на го­рящую вдали деревню. Туман покрывал заснежен­ную землю. Были видны залегшие в цепь русские у железнодорожной насыпи. Их силуэты на фоне по­лыхающего огня расплывались в тумане и темноте ночи. Я не мог объявить тревогу, ни начать стре­лять. Этот призрачный спектакль объявлял меня вне закона и делал безмолвным. И когда меня сменил другой часовой, русских уже не было видно.

Утром в первый день Рождества, как только рас­сеялась тьма, мы выступили. Шли, попутно поджи­гая дома в деревнях, мимо которых проходили, и взрывали печи. Мы получили приказ уничтожать все, чтобы наши преследователи не смогли найти себе приют. Мы повиновались, и даже радовались этому разрушению, считая, что освобождены во время адвента от покаяния за наши преступления. Женщины плакали, дети замерзали в снегу. Прокля­тия сопровождали нас. Но никто не обращал на это внимания. Когда нам выдали наконец сигареты, мы зажигали их о бревна тлеющих изб. Шли, тупо глядя вперед, держась за борта грузовиков с боеприпаса­ми от слабости, пока не добрались до Оринока, де­ревни близ Тима.

Новый год наступил. Время адвента продолжа­лось. Мы держались только на чувстве самосохра­нения. Только оно позволяло выносить бессонные ночи и жестокие морозы на марше. Я никогда не ощущал так сильно волю к жизни. А она напоминала танец на канате при постоянной готовности к смер­ти. Иногда, однако, я не в силах был сдержать ры­дания.