Путешествие в Россию поездка на восток

С добрыми предчувствия­ми я начинал свою поездку на восток26, рассматри­вая ее как приключение, в котором я играл трагико­мическую роль. Война и русский поход больше не пугали меня. Поскольку я все равно ничего не мог изменить, эта поездка не огорчала меня. Я просто спокойно ждал, что еще предпримут со мной могу­щественные власти.

Когда мы подъехали к русской границе, я был поражен, увидев после суровой белой зимы цвету­щий зеленый роскошный ландшафт Украины. Как в какой‑то чудесной идиллии лежали многочисленные деревья у холмов. На лугах сохло сено, но до сбора урожая было еще далеко. Вишни пока не цвели, да и зелени было маловато.

Мы вели цыганский образ жизни. Всюду, где по­езд останавливался, товарные вагоны, железнодо­рожные пути, вокзалы образовывали наш мир. Мы ехали в хорошем пассажирском вагоне, высыпались на его полках. Вагон стал нашей второй родиной. Рассуждали о поэзии и музыке, уровне жизни и сво­боде воли и отмечали маленькие праздники своим вином.

Вновь и вновь мимо окон вагона пробегали хол­мы и бесконечные поля, небольшие пятна лесных полос показывались крайне редко. Мы видели плен­ных, работавших на железнодорожных путях. Было и много красивых женщин, которые ворочали здесь камни и таскали шпалы. Эти сцены мучительно на­поминали нам мрачное время нашего пребывания на фронте. Но в общем‑то мы рассматривали наше путешествие скорей как развлекательную поездку с многочисленными пикниками, удивляясь красоте пробегающего мимо мира, покачиваясь на полках вагона.

Таганрог. Я сидел у окна и писал. Остальные мои спутники спали. Я один бодрствовал в вагоне, внимательно прислушиваясь к их храпу и стонам.

За окнами вагона лил дождь. Женщины шли по мосту, какой‑то старик просил хлеба. Странная от­чужденная жизнь проходила в утреннем полумраке мимо меня.

Чем дальше на восток, тем меньше становилось холмов. Я ощущал себя под чужим небом в далекой стране, в предчувствии смерти, в полном одиноче­стве, только с Богом и самим собой. Ландшафт на­вевал на меня какую‑то печальную задумчивость, хотя за окнами вагона все было прекрасно. Насту­пило лето, земля оделась в зеленый убор, небо бы­ло голубое, повсюду цвели мак, рапс и вика.

Когда мы проезжали города, я оценивал их ар­хитектурную и культурную ценность. Но больше чем природа и архитектура меня занимали планы нашей страны о построении здесь нового мирового поряд­ка. Русская земля чем‑то сковывала меня. Она была как видение. Поля были покрыты сорняками, посе­вы не убраны. Россия за это время не изменилась. Незаметно струился песок в ее песочных часах. Земля, подчиняясь закону сезонных перемен, рас­цветала, покрываясь летом свежей, сочной зеле­нью, загоралась огнем по мере наступления осени и навевала скуку в период дождей. Зима закутывала почву в снег, мороз крепчал и слабел с уходом с не­бес луны. Однако поля, холмы и леса никогда не из­меняли своего лица.

Человек был здесь чужим, всего лишь гостем. Он мог лишь пахать черную землю, растить и уби­рать урожай. И так целые столетия. Он не жил ду­шой этой страны, ее красотой и богатством. Он не в своем деревенском доме, не в чистом поле и лесу, не в бедности и скуке степей, северных болот и дев­ственных лесов, ни в гигантских городах не находил своего убежища, а жил как бы на мосту между не­бом и адом, в отъезде и возвращении. В страдани­ях, тоске и готовности ко всему проходила его не­долгая жизнь и из поколения в поколение формиро­валась его личность.

Нашествие Золотой Орды, война Наполеона, пожар Москвы и бегство корсиканца, турецкие вой­ны и борьба против японцев едва задели основу страны, сущность ее природы и ее многовековую историю. Земля пила ее кровь, поглощала трупы, но пашни и леса с покрывающим их мхом и сожженные деревни снова возрождались из небытия. Деревья были быстро распилены и разрублены топорами, дома восстановлены и обмазаны глиной, словно пытались укрыться от гнева Бога. И только церкви с их византийскими куполами, возглавляемые наме­стниками из Греции и Византии, врезались, словно печати, в природный ландшафт. Довольно часто они представляли собой безобразные многокупольные строения, но христианство умело изображать их в совершенно ином, роскошном виде, так же как и проникать в душу людей. Шаманы, демоны и гномы из сказок жили в сердцах людей. Однако царский орел не удержался на Руси. Советы разрушали не только церкви и не только превращали полоски земли в бесконечные пашни. Земля стала властво­вать над людьми, которые уже не имели на ней при­надлежащего только им дома, да, в общем, и своей родины. Крестьянин сидел в доме, заливал кероси­ном лампу, тяжким трудом растил хлеб, не утруждая себя внесением в нее удобрений. Мужик был основ­ной фигурой в этой стране. Сама же она не имела никакой истории. Только при дворе царей сущест­вовал фальшивый всемирный театр. Только земле­владельцы и князья имели доступ к культуре, а ма­шина нового времени перемещалась в города, куда толпами бежали крестьяне в поисках работы. Начи­нался век рабочего класса. Рабочий имел жалкое пристанище, жил в нищете, но в душе своей вечно оставался землепашцем.

Гордые женщины и сильные мужчины Украины, такие, как казаки на Дону, любили свою землю так же, как калмыки и татары у себя дома. Земля кор­мила их; они плоть от плоти принадлежали ей. Но не большим городам, где они жили в смятении душ и не находили никакого покоя среди рабов и тиранов, убийц и святых, глупцов и пророков. Таким обра­зом, они так никогда и не слились с массой город­ских жителей и жили в городе как в бесконечном сне. Анархист в своем презрении, нигилист в на­смешке и ненависти жили наряду с неповоротливым крестьянином и подчиненным рабочим. Брат покор­ного и верующего стал фанатичным разрушителем церквей, пессимисты и фаталисты критиковали и презирали соседа. Как менялся климат, так изме­нялся и народ.

Таким образом, я рисовал себе в этой поездке общую картину России, часто вымышленную, со­ставленную из мечтаний и беглых воззрений, исхо­дящих более из моего литературного опыта, чем из действительности.

Мы на Западе воспринимали этих людей чисто абстрактно, как и их государство. Столетиями раз­деляли нас наши и их будни, души и стремления. Путешественник привозил домой только плоды, ко­торые он собирал на чужбине. Он ощущал в России безграничную, непостижимую, подавляющую душу силу этой земли. Для него это была страна полу­мрака. Мы боялись заглянуть за границы государст­ва и наблюдали за ним только как иностранцы, за­давая себе массу вопросов, не понимая, как вооб­ще сохранилась такая демоническая и отсталая страна. Для нас она была загадкой, и, возвращаясь домой, мы со своими сомнениями интерпретирова­ли ее по‑своему. Наши впечатления не были прав­дивыми и не имели смысла. Пытаясь объяснить Россию, мы произносили тысячу слов, но в итоге так и не раскрыли ее сущность. Только уроки войны и пережитые в ее ходе страдания открыли нам глаза и делали наши впечатления об этой стране более правдивыми.

Вероятно, мы имели право, воспринимать рус­ских людей в адвенте, не понимая их души. Мы меч­тали о наступлении новой эпохи, о том, что в новом столетии молодежь будет расти сытой и довольной. Глядя на звезды, озера и реки, думая о будущем, мы как бы смирялись со своей судьбой. Пережив страшную зиму в России, которая стала для нас Гол­ гофой, мы убедились, что русский человек, как и все другие люди, свято соблюдает скорбный день распятия Иисуса Христа – Страстную пятницу. Это облегчало нам жизнь на войне. Кроме того, мы зна­ли, что после окончания этой войны черная и желтая земля, глина и песок, гумус и болото снова превра­тятся в зеленую, цветущую долину. Однако люди там по‑прежнему будут для нас чужими. Душа, от­дохнув на природе, снова становилась пустой, и на передний план выходила нужда и необходимость зарабатывать себе на жизнь. И в конце пути уже не было видно ничего нового.

*Так называли на Западе Русь.

Вероятно, страна в мирное время встречала бы нас в добром согласии. Ведь мы несли наши тяже­лые испытания и печали, любуясь тусклой красотой лесов Рутении*, хотя и были одиноки под серым не­бом, пребывая в меланхолии, глядя на закрытые ту­маном холмы и скудные травы, колеблемые осен­ним ветром и пропадавшие в оврагах. Мы любили лето на Украине, такое же, как в этой моей поездке: деревни с садами и фруктовыми деревьями, тополя у белых домиков с соломенными крышами, на кото­рых сушились золотые початки кукурузы. Мы броди­ли по роскошным цветущим лугам, по дорожкам среди полей, слушали пение женщин перед вечер­ней зарей и наблюдали за их плясками во дворах хат. Видели вокруг себя таких же людей, как и мы сами, вместе с нами предстоящих в своей непри­крытой наготе перед Богом, который был близок к нам, следил за нами повсюду, угрожал, требовал и спрашивал с нас. Ведь и трава, и скот, и крестья­нин, который выполнял свою работу на поле, были Божьими. Поэтому чужестранец, который приходил на эту землю, грешил против Бога.

Так учил меня Рильке*, так учили меня и русские поэты. Нам следовало узнать русских писателей, творивших в больших городах, посмотреть русскую оперу, где поют и танцуют бояре, а в трактирах ка­заки и проститутки. Ближе познакомиться с наро­дом, живущим в России: с бедняками, нищими и простыми людьми, которые страдают и работают в этой стране. Вероятно, это удавалось нам, но много позднее. Предаваясь только воспоминаниям о вой­не, делая ошибочные предположения, мы не могли объяснить себе эту страну, оставшуюся чуждой для западного гостя.

*Рильке Райнер М е р и л (1875–1926) – австрий­ский поэт. Ведущая тема – преодоление одиночества че­рез любовь к людям и слияние с природой.

В то же время русская земля впитывала в себя кровь и кости, чьи бы они ни были. Истлевшие тру­пы кормили безразличные ко всему деревья и коло­сья на скудной земле, и трава снова поднималась там, где ее растоптал чужеземный солдат. Тысяче­летиями проходил он по русской земле, но русские всегда сохраняли свое лицо, и страна побеждала врагов.

Так я рассуждал в этот летний день и создавал себе картины, которые возникали в моем воображе­нии. Я думал о будущем и находил в нем все новые проявления той силы и энергии, которые господ­ствовали сегодня в России.

Когда‑то я знал немногое о России и представ­лял ее себе только как бесконечно большую, неиз­вестную, пустынную и бедную страну. Как летнее поле с выжженными полями, как землю с бесконеч­ными зимами, застывшую во льду и снегу. Охотники в девственных лесах Сибири, труженики на ураль­ских заводах, золотоискатели и авантюристы – та­кими мне виделись русские люди, а также степи, согреваемые солнцем поля и сказочные города. Ни­что другое, кроме нескольких правдивых подробно­стей, не соответствовало действительности. И все же фантастика Гоголя, психология Достоевского и все имена других выдающихся писателей – Толсто­го, Пушкина, Чехова, Короленко, Андреева, Горько­го, Тургенева, Пришвина, Лескова – говорили сами за себя. Музыка Мусоргского, Римского‑Корсакова, Глазунова, Бородина, Рахманинова, Стравинского и Чайковского давала нам представление о России как о сказочно красивой стране и колдовском мире. Но ни о русских людях. Они для нас были потеряны, всего лишь фигуры из мертвого времени.

Границы были закрыты, а газетам мы верили так же мало, как и запрещенным книгам, которые ино­гда получали. Таким образом, все мои размышле­ния касались только того, что я видел собственны­ми глазами или же узнавал по редким источникам.

Сведения о России и русских людях напоминали лишь беглый осмотр на выставке мировой цивилиза­ции, такой же сказочной и пустой, как наши знания.

Строительство и технические успехи русских никак не вписывались в наши представления о Рос­сии. А там двадцати лет оказывалось достаточно, на что другие страны тратили столетия. Выполнялись пятилетние планы, проектировались новые заводы и фабрики. Всем этим русские занимались с фана­тизмом и с чрезмерной затратой энергии и мате­риалов. Это стоило жертв, лишений, тягот, каторж­ной работы и силы духа. Многое оставалось попыт­кой, смелым экспериментом. Возникали жилые здания, заводы, фабрики, предприятия. Иногда все это казалось игрой гигантского ребенка. Но новое поколение в России обладало силой и мужеством. Все постороннее и ненужное погибало. Трудовой процесс не останавливался, не обращая внимания ни на какие препятствия. Люди формировались по воле времени, стали техниками, инженерами, квали­фицированными рабочими, организаторами и в ко­нечном итоге опытными командирами и рядовыми Красной Армии. Они зачастую действовали механи­чески, как роботы, и, обладая титанической волей, создавали оружие. Эти люди верили своей власти и подчинялись ей. Проводилась тотальная мобилиза­ция. В России так же, как и на нашей родине.

Я был потрясен. Я больше не думал на сво­ем родном языке: так, как это делал в юности. То, над чем я сейчас работал, стало истинной правдой. И это успокаивало мои бесплодные мысли и отвеча­ло моим стремлениям. И я снова принимался за свой труд.

Харьков. Война снова раскрывала нам глаза на все произошедшее в России. Мы видели солидные постройки, роскошные административные здания и казармы наряду с маленькими домиками, которые прятались в тени вокзала, разрушенные здания27. Но о жизни этого народа мы почти ничего не знали, разве что по книгам русских писателей, и не могли понять его душу. Мы курили махорку и пили лимо­над, питались местными продуктами, жили в рус­ских квартирах. Но это не придавало нам знаний о народе. Мы не видели пока солдат в форме, а о лю­дях, которых встречали в городе, ничего не знали, как и многого другого. Например, о том, что война не позволила русским завершить то, что они плани­ровали. Война только усиливала нашу неосведом­ленность.

Мы возвращались теперь в ад. Такова была на­ша участь.

Мы ехали в Курск, где заканчивалась наша по­ездка. Санитарные поезда с ранеными из района военных действий шли нам навстречу. Мы шли на войну, в пасть смерти, и в своем упадочном на­строении надевали на себя маски приговоренных к смерти. Долгие разговоры вокруг нашей участи ста­ли серьезными, в них сквозила боль, которая ранее не наблюдалась в нашей поездке. Мрачные мысли о предстоящем крестовом походе одолевали нас. Мы пытались украсить розами предстоящие нам битвы, но в то же время хорошо понимали, что они в конце концов сулят нам смерть. Молодежь предавалась тоске, хотя каждый, наверное, все же надеялся, что не погибнет и вернется на родину. Мы мечтали о скором окончании войны и думали, что избежим своей участи.

Курск. Мы вышли из поезда, немного отдохнули в заброшенном саду и отправились в город. Гипсо­вые фигуры русских мальчиков и девушек оказались у нас на пути. Оперный театр лежал в обломках, церковь была осквернена безбожным музеем. По­том мы нашли церковь поменьше, где сохранились еще иконы и алтарь. Бедные и бесцветные дома не украшали улицу. Мы зашли в солдатский дом, где читали, играли в шахматы и музицировали на рояле, у которого не было педалей. Затем купили у старухи красные розы и приложили их к своей груди. Нас ок­ружали улыбающиеся люди, дети и женщины обра­щались к нам с дружескими словами, а одна девуш­ка подарила нам пламенный взгляд. Отныне мы ста­ли «кавалерами роз»28.

Выйдя на террасу, мы наблюдали, как на город опускается темнота, говорили о смерти, о прибли­жающихся сражениях, о возвращении домой из дальних краев.

Затем в товарных вагонах мы выехали в Охочев‑ку, там выгрузились и поставили палатки. Ночной дождь барабанил по брезенту, тряс полотно. Мы чувствовали себя в безопасности и рассказывали друг другу разные душевные истории.

Утром небо было серым и дождливым. Мы жда­ли приказа и, получив его, отправились в дальней­ший путь.

Зной сменялся дождем. Мы быстро уставали. Винтовки и рюкзаки давили на плечи. Кровь стыла в жилах, нас качало и шатало, мучила жажда: воды у нас не было. Наступила ночь, когда мы наконец рас­положились на отдых, раскинув под дождем палат­ки. Легли спать. Над нами постоянно гудели моторы русских бомбардировщиков, которые шли бомбить Воронеж.

Утром мы снова на марше. Идти было тяжело, жажда становилась невыносимой.

У ручья мы остановились на короткий отдых. Опустили ведра в воду и пили, пили ледяную живи­тельную влагу, потом смывали с лиц соль и, охла­дившись, ложились в тень, стараясь дать отдых сво­им измученным, покрытым пузырями ногам. И сно­ва в дорогу.

Я шел уже из последних сил. Выпитая в боль­шом количестве вода вызвала тошноту. Кое‑кто из моих товарищей падал на дороге, потом поднимал­ся и шел дальше. Короткий отдых. Я с трудом дог­нал свою часть. Потом для нас подали грузовики, и мы прибыли в Колбнар.

Там я улегся в уличную канаву, не в силах сдви­нуться с места. Учащенно билось сердце. Друзья от­несли меня в палатку, а утром я отправился к врачу. Он нашел мое состояние критическим и дал указа­ние отправить меня обратно в Курск. Таким образом, я попрощался с попутчиками, «кавалерами роз», и стал курьером, который должен был сообщить их родным о готовности отдать за родину жизнь.

Date: 2015-10-18; view: 261; Нарушение авторских прав