Вся правда о нас 15 page

Вместо того, чтобы поднимать переполох, я просто закутался в тёплое зимнее лоохи и вышел из дома. Обычно пешие прогулки меня успокаивают, как медитация, психоанализ, пост и молитва вместе взятые. Видимо, молюсь я ногами, и анализирую тоже ими. И пощусь, и медитирую заодно. А голова у меня просто для красоты.

Аргументом в пользу этого предположения может служить тот факт, что никаких конкретных идей в моей голове в ту ночь не было. Пойти пройтись — и всё. А ноги, меж тем, прекрасно знали, о каких «делах поважнее» шла речь, и куда мне в связи с этим надо.

Туда они и пошли.

Их замысел стал мне очевиден только через час, когда я обнаружил себя у Ворот Трёх Мостов. Это не единственный путь из Старого Города в Новый, но самый короткий и удобный. Я через них сегодня уже дважды проезжал.

Вернее, вчера.

Если бы я и дальше шёл пешком, добрался бы до места назначения уже утром. Но затягивать я не стал. Встал на Тёмный Путь и уже буквально секунду спустя был в саду знахаря Иренсо Сумакея. Нехорошо конечно вламываться на чужую территорию без приглашения, да ещё среди ночи. Но тут ничего не поделаешь, моё «надо» всегда было сильнее любого «нельзя».

Прокладывая Тёмный Путь, я сообразил сразу оказаться рядом с деревом, под которым спал нынче утром. А то искал бы его до послезавтра, знаю я себя.

Я опустился на колени рядом со старым лисом, чья участь не давала мне покоя весь день, долго гладил серебристую шерсть, а потом лёг рядом с ним в траву. Сказал:

— Посмотрим, чем я смогу тебя утешить.

Никаких конкретных идей у меня не было. Меня никогда не учили утешать — ни людей, ни зверей. В этом не было особой нужды, у меня нет знахарского призвания, хотя многим кажется, будто оно есть. Но там, где у настоящего знахаря призвание, у меня настроение. И не сказать чтобы я умел им управлять. Сегодня умереть на месте готов ради прекращения чужих страданий, а завтра вздохну: «Какая жалость», — и пойду заниматься своими делами, как обычно поступают все.

Но когда на меня находит очередной приступ сострадания, справиться с ним я, как показывает практика, не могу. Да и не то чтобы хочу.

Вот и сейчас я лег в траву, прижал к груди неподвижного лиса, как плюшевую игрушку, сказал ему вслух:

— Когда люди хотят увидеть один сон на двоих, они кладут головы на общую подушку, так, чтобы соприкоснулись. Это я худо-бедно умею, друг научил, спасибо ему. Считается, что тот, кто проводит ритуал, приглашает второго в своё сновидение; на практике это не всегда так, но мы с тобой всё-таки попробуем увидеть именно мой сон. Там тебе будет всяко лучше, чем в собственном, обещаю. И поговорить там, надеюсь, сможем, в моих снах все разговорчивые. Согласен?

Лис ничего не ответил. Ну, то есть, нормального человеческого ответа я от него, понятно, и не ждал, но всё-таки надеялся, что он моргнёт, шевельнёт ухом, или ещё как-нибудь покажет, что выслушал меня и даёт добро на эксперимент. Однако никаких знаков не последовало. Похоже, старый лис вообще ничего не чувствовал и не понимал. Ну или ему было настолько всё равно, что я даже вообразить не способен. Только теоретически предположить.

Но какая разница. На его месте я бы хотел, чтобы тот, у кого есть хоть малейший шанс облегчить мою участь, попробовал это сделать. Мало ли, вдруг получится. Ну вдруг?

Поэтому я уложил лиса так, чтобы наши головы соприкасались. И прочитал нужное заклинание, и представил, как мы вдвоём открываем дверь в полной темноте. И переступаем порог, переходим из одной тьмы в другую, где всё ещё ничего нет. И идём дальше. Дороги пока не видно, но я уже примерно понимаю, куда мы в итоге придём.

Дороги не было видно и потом, когда я шёл по заросшему деревьями склону, в месте подъёма довольно пологому, так что идти оказалось не слишком трудно, даже с тяжёлым лисом на руках. Всё-таки это было моё сновидение, а я не люблю избыточные сложности. Мне надо, чтобы всё получалось легко, хотя бы во сне, если уж наяву невозможно.

В конце концов я, как и следовало ожидать, споткнулся об очередной древесный корень, но вместо того, чтобы рухнуть в траву, медленно и плавно в неё опустился, как сорванный ветром сухой лист. В этом смысле сны выгодно отличаются от реальности, даже магической. Даже от магической реальности, в рамках которой я, мягко говоря, не самый последний колдун на своей улице.

Лис, которого я по-прежнему держал на руках, вдруг встрепенулся. Требовательно дёрнулся: «Отпусти». Я, конечно, послушался. Пусть побегает, всё-таки дикий лесной зверь. Могу вообразить, как ему осточертела собственная немощь. Такое кого угодно с ума сведёт даже без дополнительных бед.

Пока лис наслаждался внезапно обретённой способностью носиться сломя голову, у меня было время разобраться, где мы оказались. В смысле, что именно мне приснилось. До сих пор я сюда, вроде, не попадал. Или всё-таки?..

Ну, собственно, да. Сразу мог бы догадаться. Старый заброшенный парк, тот его дальний край, куда я до сих пор в своих сновидениях не забредал. Но всё равно точно знаю, что если ещё некоторое время идти вверх, а потом вниз, под уклон, рано или поздно тебя окутает туман, в котором можно заблудиться навек, а можно, проплутав какое-то время, упереться носом в садовую ограду моего друга Франка — с той стороны, откуда в его дом попадают некоторые гости, сновидцы и почти все призраки, каких мне доводилось там встречать. «Сейчас, — подумал я, — мы туда не пойдём. Разве что Йовка сам побежит. Но это уже ему решать».

Словно почувствовав, что я о нём думаю, лис тут же примчался обратно и уткнулся мохнатой башкой в мою ладонь. Хотя, собственно, почему «словно»? Естественно, он это почувствовал. Нам сейчас было очень легко — не разговаривать обычным образом, но хотя бы безошибочно понимать друг друга. Это же мой сон. А я люблю, когда меня понимают. И когда понимаю я сам.

Лис забрался мне на колени, поставил передние лапы на плечо, адресовал мне совершенно человеческий вопросительный взгляд: «Ты сейчас старший? Что происходит? Чего ты хочешь? Зачем мы здесь? Что будет с нами потом?» — примерно такие вопросы он бы сейчас задал, если бы умел говорить.

Оставалось надеяться, что у меня получится дать понятный ему ответ.

Мне очень пригодился опыт Безмолвной речи, особенно необходимость сопровождать проговариваемые про себя слова работой воображения, постоянно представлять, будто стоишь рядом с собеседником, и твоя речь льётся в его голову, как вода в кружку. Когда пытаешься договориться со зверем — наяву ли, во сне ли — приходится рисовать перед внутренним взором визуальные и чувственные образы, иллюстрирующие смысл сказанного. Это гораздо сложней, но техника, хвала Магистрам, та же, что существенно облегчает задачу.

«Для начала, — подумал я, — тебе следует знать, что я могу тебя вылечить — там, наяву, в саду доброго знахаря Иренсо, где мы с тобой сейчас спим. Сделать тебя здоровым и молодым. Хочешь?»

И одновременно представил всё это: как мы просыпаемся в предрассветных сумерках, в голову лиса летит мой Смертный Шар, я отдаю приказ, зверь, бодро встряхнувшись, вскакивает и бежит искать завтрак.

Лис сердито фыркнул. Он был очень недоволен. Я, в общем, ожидал подобной реакции. Для него стать здоровым и молодым означало, что смерти придётся ждать ещё очень долго. Добрых полсотни лет, или сколько там живут наши лисы. А для Йовки каждый час без подружки — очередная мучительная вечность. И забыть свою Йорку он не согласится. Всё что угодно, лишь бы не забывать.

И он, чёрт его дери, прав.

«Вот и я с самого начала был уверен, что ты не захочешь, — подумал я. — Не беспокойся, дружище, я не собираюсь насильно тебя исцелять. Я как никто понимаю, что иногда любовь может стать важнее жизни и всех удивительных возможностей, которые она даёт. Сам такой же дурак, как ты. Поэтому и не стал сразу тебя лечить, а вернулся, чтобы разделить с тобой сон и поговорить. Спросить, чего ты на самом деле хочешь. Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче?»

«Я останусь тут навсегда», — думал лис. Вернее, не думал, а просто желал этого всем сердцем.

«Конечно оставайся, — думал я. — Хорошее дело. По крайней мере, тут ты не стар и ничем не болен. Вон как только что носился. Такой молодец».

И ещё я думал, что если хоть с кем-нибудь после смерти происходит хоть что-то, то мёртвая лиса Йорка, без которой тоскует мой новый приятель, непременно должна однажды сюда добраться. Потому что и люди, и звери, которых так сильно любят, не могут исчезнуть совсем, это нечестно. Я не согласен. Если так, то меня просто нет. И не было никогда.

Но я-то есть.

Возможно именно поэтому откуда-то из кустов выскользнула хвостатая тень. Лис встрепенулся, спрыгнул с моих колен, помчался навстречу тени, и уже буквально секунду спустя они катались по траве причудливым клубком, забыв обо всём на свете, начиная с меня. Ну и правильно. Пусть радуются встрече, а мне пора. Я уже знаю, что делать.

Для начала — просто проснуться от холода. Потому что зимний рассвет — не самое удачное время для любителей безмятежно дрыхнуть в сырой траве. И тёплое лоохи не то чтобы решает проблему.

Холод, впрочем, пошёл мне на пользу. По крайней мере, проснулся я чрезвычайно бодрым, собранным и спокойным, с кристально ясной, хоть и шмыгающей носом головой. Сразу, не раздумывая, запустил в спящего лиса Смертный шар, сказал:

— Спи, пока жив, смотри мой сон, развлекайся со своей подружкой, пусть вам будет хорошо. А когда умрёшь и превратишься в такую же тень, как она, можете оставаться там сколько захотите, да хоть навсегда, но это уже не приказ, а просто приглашение. Я буду вам рад. А теперь освободись от моей власти. Хороших тебе снов.

— Ничего себе, какие дела творятся, — раздался глас свыше.

Когда стоишь на четвереньках, практически любой глас будет свыше. Таковы законы физики.

— Извините, пожалуйста, — сказал я хозяину дома, который, вопреки моим надеждам, всё-таки застукал меня в собственном саду. — Я, конечно, не должен был без разрешения вламываться на вашу территорию. Но… В общем, так получилось.

— Просто вы поступили как знахарь, — пожал плечами Иренсо Сумакей. — Поняли, что можете облегчить страдания больного, и сразу взялись за дело. Было бы странно, если бы я стал вас за это порицать.

— Спасибо за понимание, — кивнул я.

Собирался встать и уйти, но знахарь уселся рядом и достал из кармана трубку. Его поведение выглядело как приглашение немного задержаться; конечно, можно было сделать вид, будто для меня это вовсе не очевидно, но я не стал.

— Только на самом деле я так и не понял, что вы сделали с Йовкой, — сказал Иренсо. — Слышал, что вы сказали: «Пусть вам будет хорошо», — и «Когда умрёшь, можешь остаться», — где, кстати?..

— В моём сновидении. Ему там понравилось. И тень его мёртвой подружки туда пришла. Всё отлично получилось.

— Вот оно как.

Мы помолчали. Знахарь сверлил меня вопросительным взглядом, явно хотел выяснить, почему я так уверен, будто всё получилось, но не решался. Пришлось прийти ему на помощь.

— Если вы когда-нибудь слышали, будто я могу подчинить волю любого живого существа, имейте в виду, это чистая правда. Делать это я люблю, пожалуй, даже меньше, чем убивать. Но справедливости ради, следует признать, что от этого умения бывает немалая польза, если отдавать приказы с умом. Потому что если я, к примеру, прикажу больному выздороветь, он так и сделает, сколь бы безнадёжным ни было его состояние. И не только это, конечно. Теоретически, по моему приказу, любой — человек ли, зверь ли — способен на всё. В том числе, спать и видеть сон по моему выбору. Ничего сложного в этом нет.

— Погодите, но если так, почему в Соединённом Королевстве всё ещё есть неизлечимо больные? — возмущённо спросил Иренсо Сумакей.

Закономерная реакция. Настоящему знахарю с призванием должно быть совершенно невыносимо узнать, что кто-то может вылечить всех страдальцев сразу и до сих пор этого не сделал.

— Во-первых, их уже далеко не так много, как можно подумать, — сказал я. — Мы над этим работаем.

— Вы? То есть, вас таких несколько?!

— К сожалению, нет. Просто сэр Абилат заинтересовался мной, как новоизобретённой микстурой…

— Сэр Абилат? Королевский знахарь?

— Ну да. Теперь он вызывает меня в самых безнадёжных случаях. Но при этом считает, что нам не следует спешить. Потому что мы пока не знаем, какие могут быть последствия подобного лечения. Возможно, столь полное порабощение воли, даже кратковременное, в будущем сведёт моих пациентов с ума? Или они будут всю жизнь испытывать ко мне любовь, плохо совместимую с нормальным существованием? Или, напротив, ненависть? Пока всё в порядке, но кто знает, что случится уже через год. Абилат решил наблюдать за выздоровевшими на протяжении достаточно долгого времени, как минимум, пару дюжин лет. Если всё будет хорошо, значит моей помощью можно пользоваться и дальше. А пока — только самые тяжёлые пациенты. Те, кому совсем нечего терять. Вроде вашего лиса.

— Так почему вы его не вылечили? Заставили смотреть какой-то сон…

— Ещё вчера вы предлагали мне его убить. Говорили, что Йовка хочет умереть, а не выздороветь. На всякий случай я спросил его самого. Так и есть.

— Но получается, вы могли бы просто приказать ему перестать горевать по мёртвой подружке?

— Мог бы. Но на его месте я бы такому исцелению пожалуй не обрадовался.

— Дырку над вами в небе! Почему?!

— Да потому что знаю, каково это. Штука в том, что вместе со страданием уходит и ставшая его причиной любовь. И даже память об этой любви стирается — не сразу, а постепенно, незаметно, каждый день по крошечному, незначительному фрагменту. А однажды смотришь в зеркало и видишь там бодрого и румяного живого мертвеца с тусклыми оловянными глазами. Я, к счастью, вовремя опомнился. И предпочёл обезуметь от горя^[25]. Это, как ни странно, было правильное решение. Иногда погибнуть — единственный способ остаться в живых.

— Ну может быть, иногда, — неохотно согласился знахарь. — Для некоторых особым образом устроенных людей. Но уж никак не для зверя!

— Зверь, способный так горевать о смерти любимого существа, это явно особым образом устроенный зверь. Нет никакой разницы.

Снова воцарилось молчание. Иренсо напряжённо обдумывал услышанное. Наконец спросил:

— Ладно. А что мне теперь с ним делать? Просто не будить? И вообще не трогать?

— Разбудить, в любом случае, уже не получится, — сказал я. — Не беспокойтесь о нём. Ему правда хорошо в этом сне.

— Да, это чувствуется, — признал знахарь. — Раньше рядом с Йовкой было тяжело находиться, а теперь легко и даже в каком-то смысле радостно. Как будто он выздоровел и теперь сладко спит.

— Так и есть. Просто сон беспробудный, но он сам этого захотел. Я на его месте тоже ухватился бы за подобную возможность, не особо раздумывая. Жизнь сознания — и есть настоящая жизнь. Какая разница, как это выглядит со стороны.

А что какое-то время я был почти уверен, будто что-то такое со мной и происходит, я доброму знахарю говорить не стал. Такие вещи я даже ближайшим друзьям не рассказываю. И вовсе не потому что опасаюсь получить в глаз за подобную ересь. Хотя и это тоже, будем честны.

Покончив с этой историей, я испытал такое облегчение, что пришёл домой, упал на кровать и проспал почти до самого вечера. Заодно и от простуды избавился; думаю, ей в конце концов надоело терзать насморком моё бесчувственное тело, и она ушла, хлопнув дверью. Надеюсь, просто в золотую даль, а не к кому-нибудь из соседей.

Но проверить руки не дошли, очень уж был занят: ужином в гостеприимном «Свете Саллари», вознёй с собаками, долгой романтической прогулкой, страшно сказать, при луне, и прочими приятными неотложными делами. Их оказалось так много, что я несколько дней кряду не разгибался. Ну, то есть, просто жил. Как самый настоящий нормальный счастливый человек. Захочешь, не придерёшься. Даже на таинственного родственника урдерских трактирщиков временно махнул рукой. Пусть молчат о нём сколько влезет. Сами за прохожими с колющими и режущими предметами не гоняются, и на том спасибо.

— Неудачное падение кубика вовсе не отменяет удовольствия, которое мы испытывали в предвкушении броска, — повторяла мне во сне сероглазая любительница Злик-и-злака, чьё имя я почему-то так до сих пор и не спросил. — Ошибочный ход не обесценивает наслаждение от умственных усилий, которые к нему привели. Проигрыш не может лишить нас счастья, пережитого в ходе партии, его уже никому не отнять. Собственно, именно поэтому мы так любим игры. Но на самом деле, в жизни должно быть точно так же. Ни наши ошибки, ни разгромные поражения вовсе не уменьшают ценности самого бытия. И трагическая гибель не означает, будто погибшему вовсе не следовало рождаться. Смысл не в триумфальном шествии по игровому полю, не в успехе, не в торжестве над соперником, а только в радости от игры. Кто умеет наслаждаться ею в любых обстоятельствах, тот действительно непобедим.

Просыпаясь, я вспоминал её слова с благодарностью, они были похожи на инструкцию, которой не то чтобы легко, но всё же вполне возможно следовать. И насмешливо думал, что долг всякого мудреца — время от времени сниться дуракам вроде меня. Просто для равновесия.

Впрочем, вряд ли я в те дни был таким уж дураком. В кои-то веки мне удалось договориться с собой, что сегодня, вот прямо сейчас, у меня есть всё, что нужно для счастья, а будущее мало того что смутно и неопределённо, так его вообще нет. Ещё не наступило. Глупо было бы начинать тревожиться о нём прямо сейчас.

Но потом оно конечно наступило. С будущим вечно так, сколько ни тверди, будто его нет, в какой-то момент это перестаёт быть правдой. Такой удивительный парадокс.

Будущее ворвалось в мою жизнь верхом на плечах сэра Кофы Йоха, хотя именно от него я подобной выходки совершенно не ожидал.

Кофино появление в моей гостиной за два часа до полудня стало для всех нас большой неожиданностью. Для всех нас — это значит для меня, Меламори и Друппи, собравшихся там с примитивной, но по-человечески понятной целью спокойно позавтракать. Базилио к этому времени уже усвистала в гости к новой подружке, озадаченные её уходом кошки, вероятно, устроили засаду в спальне своей любимицы, а Дримарондо ещё на рассвете отбыл в Королевский Университет с последней пачкой проверенных студенческих сочинений в зубах. Он, в отличие от всех нас, существо предельно обязательное, а потому вечно занятое.

Но речь сейчас не о Дримарондо, а о Кофе. Когда он переступил порог гостиной, Друппи от неожиданности сполз с дивана под стол, а мы с Меламори встревожено переглянулись и дружно спросили:

— Что стряслось?

Штука в том, что мы не первый год знакомы с сэром Кофой Йохом. И прекрасно понимаем, что сколько бы он ни прикидывался бесцеремонным старым полицейским, а остаётся при этом человеком светским, прекрасно воспитанным и тактичным. То есть, вломиться в чужой дом без предварительной договорённости решительно не способным — если, конечно, речь не идёт о слежке, аресте подозреваемого, внезапном неприятном разговоре по душам или других служебных обязанностях, выполнение которых требует пренебречь правилами хорошего тона.

— Да ничего особенного не стряслось, — успокоил нас Кофа. — Просто я, как несложно догадаться, завтракал у ваших соседей. А покинув «Свет Саллари», подумал, что довольно нелепо по несколько раз на дню проходить мимо Мохнатого Дома и ни разу не попробовать зайти — просто так, наудачу. И ещё потому, что приличной камры у наших урдерцев не допросишься. При всём моём уважении к кулинарным достижениям Кадди, напиткам он пока уделяет непростительно мало внимания. Считает их необязательным дополнением к трапезе. Что, в общем, неудивительно, у них в Урдере за едой пьют только подогретую морскую воду; хвала Магистрам, хотя бы подавать на стол речную я их отговорил…

— А у меня в доме обычно есть камра из «Обжоры», — кивнул я. — Логично. И добро пожаловать. Почему вы не садитесь за стол?

— Да потому что ты не приглашаешь, — проворчал Кофа, усаживаясь в кресло. — Ясно, что со своими особо не нянчатся, но вообще имей в виду, что согласно правилам хорошего тона, с незваным гостем следует обходиться или подчёркнуто грубо, сразу указывая ему на дверь, или напротив, преувеличенно вежливо, как с Королевским придворным — при условии, что ты действительно рад его видеть. Считается, будто избыточное гостеприимство хозяина уравновесит бесцеремонность гостя, и таким образом в Мире снова воцарится гармония… вот сказал сейчас это вслух и понимаю, что звучит довольно глупо; тем не менее, именно так всё и есть.

— У меня нет ни одного паланкина, — пригорюнился я. — Некому полчаса таскать вас по коридорам этого дворца. Даже не знаю, что теперь будет с мировой гармонией. Впрочем, камра из «Обжоры» у меня действительно есть. Большой кувшин, причём не какой-нибудь вчерашней, а свежайшей.

— Я знаю, — кивнул Кофа. — Своими глазами видел, как фирменный поднос мадам Жижинды влетел в твоё окно. И вошёл следом.

— Завороженный магнетической траекторией его полёта? — понимающе улыбнулся я. — Тогда берите этот грешный кувшин и наливайте себе, да побольше.

— Сейчас ещё и мороженое прилетит, — меланхолично заметила Меламори. — Правда, насколько я помню, вы им не слишком интересуетесь; ну, это дело хозяйское. Просто имейте в виду, что я готова с вами поделиться, если вдруг надумаете.

Благородное сердце. Поделиться мороженым с незваным гостем, будь он хоть тысячу раз сэром Кофой — это в её случае акт невиданного самоотречения.

К счастью, Кофа это тоже понимает.

— Спасибо, — серьёзно сказал он. — Я подумаю над твоим предложением. И, возможно, найду способ деликатно от него отказаться.

Высший пилотаж.

— Кстати, сэр Макс, ты не забыл, что у тебя ко мне дело? — спросил Кофа после того, как осушил кружку и наполнил её ещё раз.

— Именно у меня к вам? А не наоборот? — удивился я.

— Скорее всё-таки первое. Потому что это тебе, а не мне приспичило разузнать, как проводит свободное время наш общий друг Ди. А я просто вызвался удовлетворить твоё любопытство. И, каюсь, несколько затянул. Это не моя вина, очень уж много хлопот было в последнее время. Но на твоём месте я бы откусил мне голову ещё дня три назад.

— А я вместо этого просто забыл. Видите, как легко и приятно иметь со мной дело. Ну и где же он гуляет?

— Понятия не имею, — с достоинством ответствовал Кофа.

— Что? — растерянно спросил я.

Вообще-то, сэр Кофа Йох — большой мастер издеваться над окружающими, всем нам учиться и учиться. Но до сих пор мне как-то удавалось не становиться его мишенью. И вдруг — здрасьте пожалуйста. С чего бы?

— Что слышал. Это, собственно, и есть самое интересное. Я до сих пор не знаю, по каким улицам гуляет сэр Дигоран Ари Турбон. Ни одного его маршрута. Хотя, отчаявшись выкроить время на слежку, попросил проследить за ним своих лучших агентов. То есть, сперва каких попало, но после первых неудач за дело взялись настоящие мастера. Бесполезно: Ди постоянно ухитрялся свернуть в какой-нибудь проходной двор и затеряться в его переходах. Впрочем, пару раз он предпочёл слиться с толпой на рыночной площади…

— Слиться с толпой? — повторил я. — Вот в этом его чудовищном костюме с юбкой-одеялом до пят?!

— Именно, — кивнул Кофа. Да так гордо, словно сам научил Ди ловко уходить от слежки.

— А может быть у него просто есть плащ-невидимка, вроде вашего? — предположила Меламори. — Ваш-то, конечно, укумбийской работы, но кто их знает, этих урдерцев, вдруг они тоже изобрели нечто подобное? Ну, например, чтобы крупным хищникам в лесу на глаза не попадаться. А у нас волшебная вещица вошла в полную силу. Ди может и сам не в курсе, что стал невидимкой. Кутается просто от холода, потому что зима…

— Или вообще без плаща обходится, — вставил я. — Не такой уж сложный фокус. Лично я его не учил, но мало ли, с кем ещё этот хитрец успел подружиться. Он обаятельный. И везучий. Вполне мог познакомиться на улице с каким-нибудь отставным Старшим Магистром, затосковавшим без учеников, и выдурить у него пару-тройку профессиональных секретов.

— Пожалуй, — согласился Кофа. — Я и сам склоняюсь к чему-то подобному. Особенно после того, как этот красавец умудрился скрыться от меня.

— И от вас тоже?

— Вот именно, — сердито сказал он. — Только что. Всего полчаса назад мы вместе вышли из трактира. Ди сказал, что собирается прогуляться, я некоторое время его провожал, делая вид, будто мне по дороге. Наконец выбрал удобное место для начала слежки — улицу Ворчунов. Она, если помните, не засажена деревьями, и проходных дворов там нет. И переулков, куда можно быстро свернуть, тоже. Одни глухие заборы, как в какой-нибудь деревне на окраине Угуланда. Ди попрощался со мной и пошёл прямо, не оборачиваясь. Я, не откладывая, закутался в свой плащ, но это оказалось ни к чему. Пока я одевался, Ди исчез. Сказать, что я удивился — не сказать ничего. Но улицу Ворчунов, конечно, обошёл вдоль и поперёк, благо она довольно короткая. Не смотри на меня так, сэр Макс, не настолько короткая, чтобы неспешно прогуливающийся человек за какую-то секунду успел дойти до угла и свернуть. Да и бегом не получилось бы. Одно из двух: или этот тихоня умеет становиться невидимым, или он ходит Тёмным путём. Что, честно говоря, совершенно не укладывается в рамки моих представлений о традиционной урдерской магии.

— Шурф недавно предположил, возможно, подлинные сведения об урдерской магии окружены такой секретностью, что узнать о них нам просто неоткуда, — заметил я. — Так что всё может быть.

— Похоже на то, — согласился Кофа.

И мрачно насупился. Его можно понять. Получать такие удары по профессиональной гордости Мастер Слышащий не привык. Как, впрочем, и все мы.

— Тоже мне горе, — снисходительно сказала Меламори. — Я же могу встать на его след. Даже удивительно, что вы оба сразу меня об этом не попросили, если уж вам так интересно, где он ходит.

— Просто не хотелось, чтобы у Ди испортилось настроение и разболелась голова, — объяснил я. — Он, сама знаешь, такой трогательный чудак, что только и думаешь, как бы уберечь его от лишних неприятностей. Но теперь без вариантов. Голову вылечить — секундное дело, а вот нас с сэром Кофой, если помрём от любопытства, так быстро не воскресишь.

— Ну так пошли, пока прохожие все следы не затоптали. Чего мы ждём?

В этот момент в распахнутое окно влетел её долгожданный заказ — добрые полкило тщательно выбранного мороженого из трактира на площади Побед Гурига Седьмого. Но Меламори даже не посмотрела, что там на стол шмякнулось. Стояла на пороге и нетерпеливо притоптывала ногой, пока я в поте лица заколдовывал её завтрак, чтобы не растаял до нашего возвращения. В таком деле не схалтуришь, заморозить в сто раз трудней, чем разогреть, это вам любой повар подтвердит.

До улицы Ворчунов от Мохнатого дома идти всего минут десять. Однако свернув туда, трудно поверить, что по-прежнему находишься в столице Соединённого Королевства, причём не где-нибудь на глухой окраине, а в самом центре Старого города. Улица Ворчунов была бы похожа на деревенскую — приземистые одноэтажные дома, высоченные заборы — если бы я мог вообразить деревенскую улицу, на которой нет ни деревьев, ни цветов, ни даже травы, только мелкие пёстрые булыжники мостовой и аккуратно вымощенные белыми камнями тротуары.

Прохожих тут обычно нет вовсе, и это, конечно, большая удача. Некому затаптывать свежие следы, да и лишние свидетели лично мне совершенно без надобности. Хотя Меламори, будем честны, не отказалась бы от пары-тройки восхищённых взглядов, знаю я её.

— Вот здесь мы с Ди расстались, — сказал Кофа, остановившись в самом начале улицы. — И он пошёл вперёд.

Меламори деловито кивнула и стала разуваться. Она выглядела очень довольной. Всё-таки быть Мастером Преследования ей нравится ненамного меньше, чем превращаться во всякую страхолюдную хрень.

— Так, — сказала она, пройдясь босиком по тротуару, — с вашим следом всё понятно, сэр. Вот он. Извините, сейчас я с него сойду. Просто пытаюсь понять, где стоял Ди. И пока не…

— Да что тут понимать, — пожал плечами Кофа. — Рядом он стоял. На расстоянии вытянутой руки от меня. А потом пошёл дальше, по этой же стороне.

— Вот как-то не очень похоже, что рядом, — нахмурилась Меламори. — Ладно, сейчас поищу.

Несколько минут спустя она была мрачнее тучи. И мы с Кофой тоже. Как можно за столько времени не отыскать след человека, прошедшего по улице всего полчаса назад? Что за чертовщина творится?

— Если вы действительно были здесь вдвоём, значит проблема во мне, — преувеличенно бодрым голосом сказала Меламори. — Наверное, я просто утратила способность становиться на след. Такое уже случалось. Потом проходило. Ничего страшного.

Она отлично держалась. Знай я её не так близко, поверил бы, что ничего страшного действительно не случилось. Ну подумаешь, в кои-то веки что-то не вышло. Досадно, но не беда, в следующий раз будет иначе.

Но я очень хорошо понимал, что для Меламори это самая настоящая катастрофа. А значит, и для меня. Куда деваться.

К счастью, именно в катастрофических обстоятельствах у меня обычно включается голова, на удивление холодная и ясная, непонятно даже, откуда такая берётся.

— Так, стоп, — сказал я. — Какая-то ерунда получается. Если бы ты утратила дар, ты бы и Кофин след не нащупала. По-моему, это Ди по дружбе устроил нам очередной сюрприз.

— Ума не приложу, как ему это удалось, — проворчал Кофа. — Всю жизнь был уверен, что единственный способ лишить преследователей шанса встать на твой след — это взлететь.