Две таблички на газоне

Нет, Лёпа не даст соврать, против собак Тамара Михайловна ничего не имеет, правда, Лёпа? Дело не в собаках, а в людях. Вот пожалуйста: подошёл к трансформаторной будке и закурил, отпустив поводок, а собака, боксёр, уже хозяйничает на газоне как дома.

– Видишь, Лёпа, – говорит Тамара Михайловна, – сейчас гадить начнут.

Лёпа всё видит, но смотреть на это Лёпе противно, потому он и шевелит своим пушистым хвостом. Лёпа встает на лапы, медленно обходит горшок с фикусом бенджамина (шесть лет растению) и, негромко мяукнув, начинает ласкаться к хозяйке. Мол, не обращай, Тамара, внимания. Не затрачивайся.

А как же тут не затрачиваться, когда он стоит и курит и ждёт, когда собака его сделает это? А она по газону ходит под окнами и к чему‑то принюхивается – и только время тянет. Нет, Тамара Михайловна не против собак и даже того, что оправляются у неё под окнами, но ведь не убирают, сволочи, вот что гадко. И ведь этот не уберёт.

Она нарочно отдёрнула занавеску и стоит, нависнув над подоконником, едва не касаясь лбом стекла, – вдруг тот снизу увидит, что за ними из окна наблюдают, может, постесняется хотя бы. Тамара Михайловна открыла бы окно и подала бы голос, но, чтобы открыть окно, надо с подоконника убрать горшки с цветами – столетник, щучий хвост и фикус бенджамина, который не любит, когда его переставляют с места на место. Делать нечего – надо убрать цветы с подоконника. Тамара Михайловна переставляет цветы, а Лёпа прыг на пол и, подойдя к пустому блюдечку перед раковиной, требовательно мяукает, призывая Тамару Михайловну не тратить нервы на бесполезное и думать о близком.

– Подожди, Лёпочка, подожди, дорогой.

Боксёр в характерной позиции самозабвенно тужится.

Тамара Михайловна наконец открыла окно:

– Надеюсь, вы не забудете убрать за собакой?

Тот, внизу, делает вид, что не понимает, откуда голос, – оборачивается и смотрит вглубь двора, в противоположную от Тамары Михайловны сторону.

– Вы забыли убрать за собакой!

Увидел её и нагло так отвечает:

– Здесь не запрещается.

– Это что не запрещается? – захлёбывается от возмущения Тамара Михайловна. – Убирать за собой не запрещается?

Но они уже оба уходят, не обращая на неё внимания: скрываются в арке, что под её окном.

– Вот сволочи! Хоть письмо пиши.

Опять. Это мамино выражение. Имела ли мама в виду что‑нибудь, когда говорила «хоть письмо пиши»? Куда, зачем писать и о чём? Когда‑то это мамино «хоть письмо пиши» сильно резало слух Тамаре Михайловне, а в молодости просто злило ужасно, и вот она теперь сама уже нет‑нет и скажет: «Хоть письмо пиши». С этим надо бороться.

Но о чём она думает, когда думает «с этим надо бороться», сразу ей не ответить. Да и зачем отвечать, если никто не спрашивает? А вот зачем. А затем отвечать, что нельзя расслабляться. Ясен пень, тут и думать не надо, с чем надо бороться: с «хоть письмо пиши». Остальное, включая собак, – наносное и внешнее и, надеяться можно, ещё поправимое. Без самодисциплины и дисциплины не будет.

Она стала ловить себя на том, что часто с собой разговаривает. Её бы это больше тревожило, если бы не было Лёпы. Когда рядом Лёпа, разговаривать с Лёпой – это нормально. Лёпа всё понимает. Но она и с мамой иногда разговаривает, точнее, ей иногда что‑нибудь говорит – всегда есть что сказать из того, что не было сказано раньше.

Иногда она обращается к Машке, но это когда нет под рукой телефона. Племяннице, слава богу, можно всегда позвонить. Но Тамара Михайловна не злоупотребляет звонками.

Лёпа ест нежирный творог – если пренебречь разницей между тем, что считается творогом у нас в магазинах, и тем, вкус чего ещё не забыла Тамара Михайловна. Ему повезло с Тамарой Михайловной. Она ему не даёт кошачьего корма с искусственными добавками и усилителем вкуса. Если рыбку, то рыбку. Лёпа такой. Очень любит почки телячьи, печень, сердце – и вообще субпродукты. Рацион Лёпы и Тамары Михайловны в значительной степени совпадает, причём Тамара Михайловна подстроилась к Лёпиному рациону.

Это если не считать вкусненького.

Под «вкусненьким» Тамара Михайловна понимает (Лёпе этого не понять) мёда ложечку на печенине. Другую размешивает в чашке чая, а потом идёт в комнату смотреть телевизор.

Сегодня не просто телевизор, а с её участием.

Ток‑шоу «Так ли плохо?» своим названием обыгрывает фамилию Леонида Нехорошева, будет первая передача. У Маши есть приятельница Лика, она работает администратором в «Так ли плохо?», Маша как‑то ей рассказала про Тамару Михайловну и про то, что она ни разу в жизни в рот сигареты не взяла, Лика тут же позвонила Тамаре Михайловне и пригласила её записаться в передаче «Так ли плохо не курить?». Разумеется, не курить хорошо – это Тамара Михайловна хорошо знает. К выступлению она очень основательно подготовилась, в ночь перед записью почти не спала. Её посадили в четвёртый ряд, там человек сорок было таких, как она. Внизу на подиуме стояли два дивана, и вокруг них суетился Леонид Нехорошев, а на диванах сидели представители разных мнений, включая, с одной стороны, священника, а с другой – художника по макияжу, очень худого и почему‑то в чёрных очках. Вот эти на диванах и спорили друг с другом под управлением Нехорошева, а Тамаре Михайловне никто слова не дал. Зато ей полагалось вместе с другими такими же зрителями время от времени хлопать в ладоши. Она была очень обескуражена. И сказала себе, что больше на такое ни за что не подпишется. И Лике она по телефону сказала, что зря только потеряла время. Но время прошло, и Тамара Михайловна успокоилась. Ей стало интересно посмотреть, что там у них получилось.

Понимает, что поспешила: села перед телевизором за двадцать минут до передачи. Значит, вкусненькое вместе с горячим чаем кончится ещё до начала «Так ли плохо?». Тамара Михайловна не любит, когда на вкусненькое выпадают блоки рекламы, но ничего не поделаешь – не ждать же, когда чай остынет.

Началось. Только, к удивлению Тамары Михайловны, передача «Так ли плохо?» совсем не та – не «Так ли плохо не курить?», а «Так ли плохо не воровать?», о которой она даже ничего не слышала. Те же два дивана, те же ряды со зрителями, тот же суетный Леонид Нехорошев, но только всё не про то, не про курение. И на диванах, кроме всё того же священника, совсем другие люди о чём‑то спорят. А о чём спорят, сразу и не понять, потому что и те и другие вроде бы согласны, что чужое брать нехорошо, но есть всё же детали, в которых расходятся. Передача Тамаре Николаевне совершенно не нравится. И Леонид Нехорошев ей на экране не нравится, и что хлопают зрители, отзываясь на пустые высказывания, ужасно её раздражает. Публика глуповато выглядит. И хорошо, думает Тамара Михайловна, что я в этом не участвую. Она уже выключить телевизор хочет, как вдруг – что такое?! – видит себя. Вот она, крупным планом, и лицо у неё сердито‑сосредоточенное. Тамара Михайловна пугается даже, и, когда вслед за этим Нехорошева и прочих снова показывают, нет у неё уверенности, что не померещилось ей.

Потом её, под конец, ещё раз показали, и сидела она, как тогда, в четвёртом ряду, и было у неё выражение на лице очень сосредоточенное.

Тамара Михайловна номер Лики набрала:

– Что это значит, Лика, объясните, пожалуйста, только что «Так ли плохо?» показывали…

– Да, да, вы видели? Вам понравилось?

– Почему‑то не про курение, а…

– Про курение через четверг, – перебивает Лика, – а это первая передача, её раньше записывали, без вас. Не волнуйтесь, вы в сетке. Через две недели себя увидите.

– Так в том‑то и дело, что я себя увидела!

– Отлично! Мои поздравления!

– С чем поздравления? Меня вставили, где меня не было! Как это, по‑вашему?..

– Это потому, – объясняет Лика, – что обе передачи монтировались одновременно. Не надо удивляться. Или вам что‑то не нравится?

– Да ведь меня показывают там, где меня не было! Я там была в другой день, в другой раз! Это ж другое событие!

– Ну и что? Есть возражения по существу?

– Да ведь это ж неправда!

– У вас лицо выразительное. Вы режиссёру понравились.

– Мало ли кому я понравилась! Это же фальсификация!

– Ну, не знаю… То есть вы не хотите, чтобы вас ещё приглашали?

– Быть статистом? Конечно не хочу! Мало того что я время убила… истуканом сидела, словно мне сказать нечего было… так меня ещё всунули, где меня не было!..

– Послушайте, – говорит Лика, – некурящих и курящих очень много, а вот скоро новая запись будет, на одну очень интересную тему, и уж там‑то вам точно дадут поговорить… Вы правда специалист по дрожжам?

– Какая разница, по чему я специалист! – восклицает Тамара Михайловна. – Знайте, Лика… Это обман! Вы меня очень сильно разочаровали.

На этом разговор заканчивается.

Тамара Михайловна стоит во дворе и смотрит на газон: лежат собачьи говешки в пожухлой траве, и число их несметно. Когда лето, они скрыты высокой травой, когда зима – большей частью под снегом, а весной и осенью – всегда на виду. Газон пролёг полосой вдоль высокой кирпичной стены от окон Тамары Михайловны до трансформаторной будки. Таким образом, этот газон – собачий газон, как его тут все именуют, – с трёх сторон посетителям недоступен, а четвёртой своей стороной он обращён к пространству двора – здесь чуть выше колена оградка. Перед ней и стоит Тамара Михайловна, пытаясь оградку понять: почему не дотянулась она до трансформаторной будки и для чего оставлен метровый зазор? Эстетически оградка Тамаре Михайловне не очень по вкусу, потому что напоминает кладбищенскую – вроде той, что этой весной установила Тамара Михайловна маме. Но оградка, безусловно, нужна, а зазор совершенно не нужен Тамаре Михайловне. Сэкономить ли решили на зазоре оградку, предусмотрен ли он для прохода смотрителей будки, каких‑нибудь её контролёров, монтёров, не важно, – главное, он в реальности есть, и это плохо. Через оградку собаки не перелезают, но всегда к их услугам зазор – лишь появятся они во дворе, сразу же, увлекая за собою хозяев, спешат к зазору, беспрепятственно проникают через него за оградку, отпускаемые на удлиняющемся поводке, и свободно овладевают всей площадью газона, а потом охотно гадят под окнами Тамары Михайловны.

Вся беда в этом зазоре.

Тамара Михайловна убеждена: была бы со стороны зазора воткнута табличка «Собак не водить», и никто бы за неё собак не стал запускать, это просто технически сложно, поскольку табличка бы натурально перегородила вход для любой собаки крупнее таксы, но и кроме того – есть пределы цинизму, не так ли?

Сказать честно, Тамара Михайловна понимает двусмысленность расположения газона у себя под окнами: вроде двор, но уже и не совсем двор, а так, закуток. Есть же в этом дворе детская площадка и ещё четыре вполне очевидных газона, с тополями и кустами даже сирени (двор большой), – туда не водят собак, а сюда в закуток – это милости просим.

А была бы табличка, и тогда бы собак мимо этого, уже не собачьего, места повели в подворотню, на улицу (двор проходной) – им открылись бы там другие возможности.

Тамара Михайловна убеждена: проблему выгула легко разрешить. Вот вам, пожалуйста, позитивный пример – газон во дворе дома номер восемь. Площадью он уступает собачьему месту под окнами Тамары Михайловны, но это нисколько ему не мешает быть пунктом наличия сразу двух антивыгульных табличек.

Неудивительно, что жильцы дома восемь, кто имеет собак, их на выгул ведут под окна к Тамаре Михайловне. Что же тогда говорить о своих?

Тамара Михайловна не понимает, почему Управляющая Организация не установит в их дворе табличку. Всего‑то и нужна лишь одна «Собак не водить» или типа того.

Она переходит улицу и отправляется, это близко, в офис территориально‑исполнительного органа жилищно‑коммунального хозяйства, теперешнее название которого (когда‑то, кажется, оно называлось ЖЭК) Тамара Михайловна не только не знает, но и не хочет знать, – зато её знают здесь – по теме двух банальных протечек и по всё этой же теме собачьего места.

– Я к вам пятый раз уже прихожу, а вы так и не установили табличку. Я же там цветы весной сажаю, да и двор всё‑таки, люди гуляют. Сколько же мне к вам обращаться?

Бронзовым загаром обладает диспетчер. Ещё у неё из уха тянется проводок – разговаривая с Тамарой Михайловной, диспетчер из уха, что бы там ни было в ухе, этого не вынимает:

– Мы всё помним, но и Москва не сразу строилась, а вы хотите.

– При чём тут Москва? Вон в доме восемь, там целых две таблички во дворе, а у нас ни одной. Неужели это такое сложное дело? Не взятку же мне вам предлагать?

– Вы забываетесь! Здесь так не шутят!

– Но ведь можно как‑то ускорить?..

– Соберите подписи жильцов. Это поможет.

– Так, может, деньги собрать? Я бы и на свои купила. Я только не знаю, где их продают.

– Вы меня троллите.

– Что?

– Ничего. У нас карниз обвалился, а вы с табличкой. Это действительно потребность первой необходимости? Имейте совесть. Имейте терпение. А то, получается, вы нас имеете. Посмотрите, что в государстве творится. Как будто не в одной лодке сидим.

Усовещенная, Тамара Михайловна выходит из офиса территориально‑исполнительного органа жилищно‑коммунального хозяйства и замечает у входа, что, входя, не заметила: сигнальную ленту, огораживающую, стало быть, область падения карниза. Не глядя наверх, быстро‑быстро идёт, чтобы скорее свернуть за угол.

Все легковые для Тамары Михайловны – иномарки. Почему же она должна разбираться в экзотических видах искусства? Нательная живопись – это боди‑арт (о нём Тамара Михайловна читала большую статью в гостях у племянницы), а как называется то же на автомобиле, она не знает. С этим самым, с русалкой на кузове – большегрудой и длинноволосой, – он и окатил их грязью на перекрёстке. Тамара Михайловна ещё успела отпрянуть назад, а женщине рядом не повезло. Слова, которые ныне запрещены законом к употреблению в средствах массовой информации, никогда не радовали слух Тамары Михайловны.

– Зачем же так грубо? – обратилась она к женщине, отряхивающей пальто. – Сказали бы просто: козёл!

Она эту машину часто встречает, – вероятно, водитель рядом живёт…

Рыба, молоко, хлеб… – повторяет Тамара Михайловна, что купить собралась.

Обычно треска – тушки, а тут филе. Взяла сразу три. С костями размораживать надо, а тут кинула в воду… Он и с костями будет рад, слопает за обе щеки, только Тамара Михайловна без костей любит.

Встала в кассу и захотела прочитать, что на этикетке написано, вынимает из корзины, а оно, неожиданно скользкое, раз – и на пол. Уже рот открыла «Да ну что вы!» крикнуть наклоняющемуся впереди, смотрит, а это Борис Юрьевич.

– Борис Юрьевич, какими судьбами?

– Тамара Михайловна, что вы тут делаете?

– Песни пою. Что ещё делают в магазинах?

– А! Так вы рядом живёте… Рад вас видеть, честное слово. А я проездом – случайно…

– Глазам не верю: баночное пиво? Вы ли это? Мировоззренческий переворот?

– У тёщи ремонт. Строительный мусор вывозят. Купил ребятам в конце рабочего дня. А как вы поживаете?

– Спасибо, вполне. Ну а вы‑то как без меня?

Борис Юрьевич отворачивается и гасит кашель кулаком, а потом добавляет сиплым голосом:

– Мы без вас… как‑то так… Но помним.

– Ещё бы, – говорит Тамара Михайловна.

На это Борис Юрьевич отвечает:

– Выращиваем, выращиваем потихонечку. Озаботились ферментами. Вот разводим аспергиллус ваш любимый…

– Для этого большого ума не надо, – отвечает Тамара Михайловна.

– Есть нюансики кое‑какие, – загадочно говорит Борис Юрьевич. – Очередной термостат до утра заряжен.

– Знаем мы ваши термостаты… Вы там, глядите, поосторожней с грибками‑то плесневыми. А то кашляете нехорошо.

– Это сезонное. Осень, – вяло отвечает Борис Юрьевич, выставляя банки с пивом на ленту транспортёра. – Мы теперь на ржаной барде экспериментируем, и результаты весьма любопытные… И не только по части осахаривания.

– Грубый фильтрат? Декантант?

– Во‑во. По фракциям.

Тамара Михайловна тоже выставляет продукты на транспортёр.

– А как с космосом?

– А что с космосом?

– Вы в программу хотели вписаться.

– Мечты, мечты, – грустно улыбается Борис Юрьевич. – На любимую мозоль наступаете. Некому нас продвигать, Тамара Михайловна. Терминология опять же. Напишешь в заявке «фильтрат картофельной барды», и всё, прощай, космос… Вашего кота Кузя зовут?

– Лёпа.

– Он кастрированный?

– Почему вы спрашиваете, Борис Юрьевич?

– Жена кота привела. Я думал, у вас некастрированный, посоветоваться хотел. И пакетик, пожалуйста, – обращается он к кассирше.

– Нет, Лёпа кастрированный. А в чём сомнения?

– Да так. – Борис Юрьевич опускает банки в пакет. – Частного порядка сомнения. Мужская солидарность во мне просыпается.

Удаляется к столику у окна и ждёт Тамару Михайловну.

Заплатив за рыбу, молоко и хлеб, Тамара Михайловна подходит к столику и приступает к рациональному распределению покупок по двум полиэтиленовым пакетам, принесённым из дому.

– Борис Юрьевич, – говорит Тамара Михайловна, опустив чек в пакет с рыбой, – а мне ведь иногда дрожжи снятся. Во всей их необычной красоте и разнообразии. Когда работала, никогда не снились, а сейчас… вот.

– Без людей?

– В микроскопическом масштабе. На клеточном уровне. Какие уж тут люди!

– Я вас понимаю, Тамара Михайловна. Я очень сожалею, что с вами так обошлись. Правда. Вы не поверите, но лично я – очень.

– Кстати, – вспомнила Тамара Михайловна, – я тут своего Бенджамина подкармливать стала…

– Кто такой?

– Фикус. Раньше на бездрожжевой диете был. Но нет. Ничего.

А когда вышли из магазина, Борис Юрьевич говорит:

– Хорошо, что встретил вас. Не всё у нас получается. Есть кой‑какие штаммы, вполне перспективные. А мозгов не хватает. Не согласитесь ли, Тамара Михайловна, дать нам консультацию, если мы вас пригласим в официальном порядке – через дирекцию, а?

У Тамары Михайловны перехватывает дыхание на секунду, ей бы сейчас и произнести один из тех монологов, которые она много раз в уме проговаривала ночами, но вместо того она говорит, почти весело:

– Почему же, – говорит, – не соглашусь? Возьму и соглашусь.

– Отлично. Будем на связи. Вас подвезти?

– Что вы, я рядом.

Идёт по улице с двумя полиэтиленовыми пакетами и чувствует, как ей всё лучше и лучше становится. Вот уже почти хорошо стало. Мысль об утраченной работе ещё недавно была горька Тамаре Михайловне, только теперь, когда её нужность‑востребованность устами Бориса Юрьевича так чётко артикулировалась, пресловутому осадку нет больше места в душе. А ещё ей нравится осознавать себя незлопамятной.

Продуктовая ноша имеет свой вес, но Тамара Михайловна не идёт кратчайшим путём, а сворачивает к дому восемь, чтобы пройти через проходной двор и получше, потщательнее, пока не стемнело, ознакомиться с опытом установки табличек.

Двор ничуть не больше, чем двор Тамары Михайловны, а газон посреди двора мало того что меньше, чем у неё под окнами, он ещё и единственный. Между тем табличек две, по обеим сторонам опять же единственного дерева, и обе обращены в одну сторону.

На газоне буро‑жёлтые листья лежат, ходит по ним ворона, и не замечает Тамара Михайловна, сколько ни глядит на газон, никаких экскрементов.

Вот это порядок.

Подошла поближе к одной из табличек и глядит на неё, какая она.

Табличка на колышке – кажется, пластиковая, но возможно, это оцинкованный металл (Тамара Михайловна не хочет перешагивать через оградку). Чёрными буквами на жёлтом фоне – лапидарно и ёмко:

Date: 2015-10-21; view: 442; Нарушение авторских прав