Глава 6. В психиатрическом отделении тикали часы, отсчитывая время, что осталось от моих семидесяти двух часов

В психиатрическом отделении тикали часы, отсчитывая время, что осталось от моих семидесяти двух часов. Всё шло хорошо, подумала я на третий день. Я была спокойной. Дружелюбной. До боли нормальной. И когда другой специалист по имени доктор Келлс представилась как глава какой—то программы где—то во Флориде — я отвечала на ее вопросы, так как она ожидала.

— У тебя были проблемы со сном?

—Да.

— У тебя были ночные кошмары?

Да.

— Тебе трудно сосредоточиться?

—Иногда.

— Ты замечаешь, что выходишь из себя?

Время от времени. Я нормальный подросток, в конце концов.

— Ты испытываешь навязчивые мысли о твоём травмирующем опыте?

Определённо.

— У тебя есть какие—либо фобии?

Разве они есть не у каждого?

— Ты когда—нибудь слышишь или видишь людей, которых здесь нет?

Иногда я вижу своих друзей — но я знаю, что они не настоящие.

— Ты когда—нибудь думала о том, чтобы причинить вред другим или себе?

Однажды. Но я бы никогда ничего подобного не сделала.

Потом она ушла, а мне предложили обед. Я не была голодна, но подумала, что было бы хорошей идеей, в любом случае поесть. Все часть шоу.

День тянулся, и ближе к концу вернулась доктор Вэст. Я сидела за столом в общей зоне, такой же простой и безликой, как и любой приемный покой больницы, но с добавлением маленьких круглых столиков, со стульями. Двое ребят приблизительно в возрасте Джозефа играли в шашки. Я рисовала на цветной бумаге карандашами. Это был миг моей гордости.

— Привет, Мара, — сказала доктор Вэст, наклоняясь чтобы увидеть мой рисунок.

— Здравствуйте, доктор Вэст, — сказала я. И широко улыбнулась, отложив карандаш, из—за ее прихода.

— Как ты себя чувствуешь?

— Немного нервной, — сказала я робко. — На самом деле я скучаю по домом. — Я подтолкнула рисунок, которую только что с лёгкостью нарисовала — цветущее дерево. Она что—то в нем увидела — терапевты видят во всем что—то — а нормальные люди любят деревья.

Она кивнула.

— Я понимаю.

Я расширила глаза.

— Вы думаете, я смогу пойти домой?

— Конечно, Мара.

— Я имею в виду, сегодня.

— Ох. Ну. – Она наморщила лоб. — Если честно, я еще не знаю.

— А это вообще возможно? — Мой невинный детский голосок сводил меня с ума. За последние сутки я его использовала больше, чем за пять лет.

— Ну, есть несколько возможностей, — сказала она. — Ты могла бы остаться здесь для дальнейшего лечения или возможно перейти в другой стационар. Или твои родители могли бы решить, что реабилитационный центр был бы для тебя лучшим местом, так как ты подросток — у большинства из них есть средние образовательные программы, которые позволят тебе провести некоторое время за учебой, пока ты работаешь в группе и получаешь лечение.

Реабилитационный. Не идеально.

— Или амбулаторное лечение могло бы быть лучшим...

— Амбулаторное? — Расскажите мне.

— Существуют дневные программы для подростков, как ты, которые проходят сквозь тяжелые времена.

Сомневаюсь.

— Ты в основном работаешь с консультантами и своими сверстниками в группе терапии и эмпирической терапии вроде музыки и искусства — с небольшим количеством времени на учебу, но конечно большая часть внимания уделяется терапии. И в конце дня ты идешь домой.

Не так ужасно. По крайней мере, сейчас я знаю, на что надеяться.

— Или, твои родители могли бы решить не делать ничего кроме терапии. Мы дадим наши рекомендации, но, в конечном счете, все зависит от них. Вообще—то твоя мама должна скоро зайти, — сказала она, глядя на лифты. — Почему бы тебе не продолжить рисовать — какой очаровательный рисунок! — а затем мы снова поговорим, после того как я поговорю с твоей мамой?

Я кивнула и улыбнулась. Улыбаться было важно.

Доктор Вэст ушла, а я все еще пыталась сделать ложно радужную картину еще более ложно веселой, когда я вздрогнула от легкого удара по плечу.

Я вполоборота повернулась на пластиковом стуле. Маленькая девочка, возможно лет десяти или одиннадцати, с длинными, нерасчесанными, грязными светлыми волосами стояла застенчиво с большим пальцем во рту. На ней была белая футболка, которая была слишком большой для нее, поверх синей юбки с оборками, соответствующей цвету носков. Она передала мне сложенную бумажку своей свободной рукой.

Набросок на бумаге. Мои пальцы сразу узнали бумагу, а мое сердце ускорилось, когда я развернула его, и увидела рисунок, который отдала Ною, Ною, неделю назад в Кройдене. И на обратной стороне было всего три слова, но они были самыми красивыми словами на английском языке:

Я верю тебе.

Они были написаны рукой Ноя, и мое сердце перевернулась, когда я осмотрелась вокруг, надеясь увидеть его лицо.

Но там не было никого с таким лицом.

— Где ты взяла это? — спросила я девочку.

Она посмотрела вниз на линолеум и покраснела:

— Хорошенький мальчик дал его мне.

Улыбка сформировалась на моих губах.

— Где он?

Она указала вниз по коридору. Я встала, оставив рисунок дерева и мой эскиз на столе, и огляделась спокойно, хотя мне хотелось бежать. Один из терапевтов сидел за столом, разговаривая с мальчиком, который почесывался, еще один сотрудник складывал бумаги за стойкой. Ничего необычного, но, очевидно, что—то должно быть. Я небрежно подошла к туалетам, они были близко к коридору, который находился рядом с лифтами. Если Ной был здесь, то он находился недалеко.

И перед тем, как повернуть за угол, я почувствовала руку, нежно схватившую мою руку и тянущую меня в туалет для девочек. Я знала, что это был он, еще до того, как увидела его лицо.

Я задержалась на серо—голубых глазах, которые изучали меня, на маленькой складке между ними, выше линий его элегантного носа. Мои глаза блуждали по форме рта, по его скривившимся и надутым губам так, как если бы он собирался заговорить. И волосам, в которые я хотела запустить пальцы. Я хотела прижаться своими губами к его.

Ной же поместил свой палец на мои губы, прежде чем я успела что—либо сказать.

— У нас не так много времени.

Его близость наполнила меня теплом. Я не могла поверить, что он здесь на самом деле. Я хотела почувствовать его еще больше, просто для того, чтобы убедиться, что он действительно здесь.

Тогда я подняла неуверенную руку к его узкой талии. Его худое тело было напряжено, напряжено под тонким, мягким хлопком его старой рубашки.

Но он не остановил меня.

Я не смогла сдержать свою улыбку.

— Что ты делаешь в ванной комнате для девочек, — спросила я, глядя ему в глаза.

Уголки его губ приподнялись.

— Хороший вопрос. В свое оправдание хочу сказать, что они гораздо чище, чем ванные комнаты для мальчиков, и здесь все под присмотром.

Он казался довольным. Высокомерным. Это был голос, который я должна была услышать. Может быть, я не должна была волноваться. Может быть, нам было хорошо.

— Даниэль рассказал мне, что случилось, — сказал затем Ной. Его тон изменился.

Я встретилась с его глазами и увидела, что он знает. Он знал, что случилось со мной, почему я была здесь. Он знал, через что прошла моя семья.

Я почувствовала прилив тепла под моей кожей от его взгляда или от стыда, я не знаю.

— Он рассказал тебе, что я... что я рассказала?

Ной уставился на меня сквозь длинные темные ресницы, которые обрамляли его глаза.

— Да.

— Джуд здесь, — сказала я.

Голос Ноя не был громким, но в нем чувствовалась сила, когда он заговорил.

— Я верю тебе.

Я не знала, как сильно мне нужно было услышать эти слова, пока он не произнес их вслух.

— Я не могу оставаться здесь, пока он там...

— Я работаю над этим. — Ной взглянул на дверь.

Я знала, что он не может остаться, но я не хотела, чтобы он уходил.

— Я тоже. Я думаю... я думаю, что есть шанс, что мои родители смогли бы мне позволить вернуться домой, — сказала я, стараясь не звучать так встревожено, как я себя чувствовала. — Но что если они решат оставить меня здесь? Чтобы держать меня в безопасности?

— Я бы не стал, если бы был на их месте.

— Что ты имеешь в виду?

— Каждая минута здесь...

Через две секунды звук сигнализации наполнил мои уши.

— Что ты сделал? — сказала я, перекрикивая шум, так как он закрыл дверь ванной.

—Помнишь девочку, которая передала тебе записку?

— Да...

— Я поймал её. когда она уставилась на мою зажигалку.

Я моргнула.

— Ты дал ребёнку в психиатрическом отделении зажигалку.

Морщинки сошлись в уголках его глаз.

— Мне показалось, что она заслуживает доверия.

— Ты болен, — сказала я, но улыбнулась.

— Никто не совершенен, — улыбнулся Ной в ответ.