Удар в спину 2 page

Белов расплатился, подхватил саквояж и вышел на улицу У бордюрного камня стояли в ряд иномарки всех мастей. Взгляд сразу нашел то, что нужно: антрацитово‑черный «Феррари». Белов для пробы нажал на кнопку сигнализации, и роскошный автомобиль отозвался подмигиваньем габаритных огней и приветливым пиканьем. На мгновение Саша задумался: стоит ли садиться в эту машину? О представил, как поворачивает ключ в замке зажигания и – бум! Но разум подсказывал другое.

Времена нынче изменились. Государство окрепло и уже не допускает к переделу собственности крепких бритоголовых парней в кожаных куртках. Парадоксально, но именно эти самые поднявшиеся с самого низа пареньки, сменившие кожаные куртки на дорогие итальянские костюмы, пересевшие с гнилых «девяток» на черные бумеры и мерсы, помогли удержаться новой политической элите у власти. Потому что теперь им всем было, что терять.

Сейчас Белов, по сути, никому не мешал, никому не переходил дорогу, потому что владел своим. Тем, что сумел заработать и отстоять. Но ведь найти и положить эту фотографию в конверт мог только близкий знакомый или очень умный враг. Да и надпись была не случайно набрана компьютерным шрифтом: вздумай этот человек позвонить по мобильному, его наверняка можно было бы узнать по голосу.

«Значит, он знает меня слишком хорошо, если предлагает такую игру? – подумал Белов. – Так что это, подарок судьбы? Или приговор к смерти? В любом случае отступать стыдно и неинтересно».

Он подошел к машине, кинул саквояж назад и, согнувшись в три погибели, протиснулся за руль. Кем бы ни был этот человек, он знал, как ему угодить. В ожидании рейса, который унесет его через океан к любимой, покататься по "Москве на «Феррари» – это здорово. Или полетать над Москвой? Сердце забилось в груди, как пойманная птица. Вот это игра!

Саша закрыл глаза и повернул ключ: двенадцатицилиндровый двигатель утробно зарокотал. Правая рука нащупала рукоять рычага переключения передач. Полированный алюминий ласкал ладонь. Для более уверенного включения передач в полу тоннеля были сделаны специальные прорези; короткий рычаг перемещался по ним с четкостью ружейного затвора. Белов разомкнул веки и с трудом подавил ё в себе желание «отжечь», оставив на асфальте черные следы паленых покрышек. Он выжал тугую педаль сцепления и, слегка качнув чуткий руль, тронулся с места.

«Сначала в посольство, за визой – решил он. – Потом, перед аэропортом, по родным прокатимся местам на Воробьевых горах. Посмотрим, на что способна эта лошадка».

Визу он получил, как и обещал вице‑консул, без задержек. Белов вышел из посольства, стремясь поскорее нырнуть в кондиционированную прохладу «Феррари». Машина была выше всяких похвал. Разумеется, для повседневной городской езды она совершенно не подходила – жесткая подвеска рождала ощущение, что сидишь на табуретке, но на поворотах вела себя превосходно, даже не намекая водителю о возможности пробуксовки или отклонения от заданной траектории.

Белов покатил по Садовому кольцу в сторону Крымского моста. На Зубовском бульваре начиналась пробка. Саша пристроился в левый ряд и медленно тащился, буквально физически ощущая, как негодует «Феррари», рожденный для скорости. И вдруг…

Он бросил случайный взгляд на левый ряд потока, двигавшегося навстречу, и увидел знакомое лицо. Сомнений нет, это было то самое лицо. Потоки замерли. Белов, пользуясь случаем, торопясь и боясь не успеть, опустил стекло водительской двери.

– Здравствуй! – сказал он. – Это ты? – и поднял руки к лицу, обозначая классическую боксерскую стойку.

– Да, – ответил парень, сидевший за рулем недорогой корейской иномарки. Он внимательно посмотрел на Белова, и Саша понял, что парень узнал его.

– Скоро в Вегас? – спросил Белов.

Машина, стоявшая перед ним, двинулась с места и проехала вперед несколько метров.

– Скоро, – ответил боксер.

Сзади раздались возмущенные гудки клаксонов. Белов бы не обратил на них внимания, но и встречный поток в это время тронулся– Удачного боя, брат! – успел крикнуть Белов.

Неизвестно почему, но настроение у него вдруг улучшилось. На душе стало спокойно и легко. До рейса оставалось около шести часов. Три из них Саша по‑

святил тому, что гонял по Воробьевым горам и их окрестностям, выжимая из машины лошадиные силы, а из себя – адреналин. Все это время он раздумывал, прокручивал в голове, кто же его облагодетельствовал и зачем. Это ведь знак, намек, вот только на что?

Так и не ответив на этот вопрос, он добрался до «Шереметьево‑2» и, как написал неизвестный, оставил «Феррари» на стоянке. Солнце, сменив ослепительно‑желтый цвет на нежно‑оранжевый, клонилось к западу. Там ждала Белова Лайза.

V

Ресторан «Гамбринус» считался самым респектабельным русским заведением на Брайтоне. Его посетители были людьми далеко не бедными; по крайней мере, если судить об их доходах по ежегодным декларациям, которые они подавали в налоговые органы. Кухня «Гамбринуса» баловала разносолами, а его владельцы гарантировали, что блюда, стоявшие в меню, готовятся из свежайших продуктов и на совесть. Кроме того, завсегдатаи заведения могли заказывать все, что душе угодно; при. условии, что шеф‑повар – веселый одессит Вайнштейн по прозвищу Дядя Ваня умел это готовить.

Близилось время ланча. Ресторан был полон. Солнечные лучи, проникавшие через стекла витража, окрашивали интерьер в зеленовато‑голубые тона. От этого у посетителей складывалось впечатление, будто они находятся на дне моря. Вдоль стен и в середине зала стояли большие аквариумы. Половина из них была заполнена декоративными рыбками, а в прочих лениво пошевеливали плавниками будущие филе и стейки.

Древние напольные часы в углу поднатужились, захрипели и через силу отвесили два глухих удара.

Циферблат раритета выглядел так, словно пролежал под водой не одно десятилетие; деревянный корпус оброс ракушками, между ними свисали засохшие веточки водорослей, надпись на потемневшей бронзовом табличке, которую, видимо, нарочно не чистили, гласила: «Titanic».

Едва часы перестали бить, как перед заведением остановился роскошный лимузин – «Кадиллак» черного цвета. Из него выскочили трое мужчин, один из них услужливо открыл заднюю дверцу. Через секунду оттуда явил себя миру высокий черноволосый красавец, одетый во все белое: белый костюм, белые ботинки.

Даже широкополая шляпа, которую он держал в холеной руке, и та была белая. Вместо галстука на нем был сиреневый шейный платок из тончайшего шелка, в платке красовалась бриллиантовая заколка. Неслышно ступая по брусчатке тротуара, красавец прошествовал к двери ресторана. Изображавший полового официант в голубой косоворотке, с перекинутым через руку белым полотенцем, встретил его на входе подобострастной улыбкой:

– Здравствуйте, Роман Остапович? Как всегда?

– Да, рюмку водки! – кивнул мачо в белом и прошел вглубь зала, за именной столик, стоявший в противоположном от входа углу.

Там он, не глядя, бросил шляпу на стул. Затем повернулся к зеркалу на стене и аккуратно пригладил черные и блестящие, словно набриолиненные, волосы. Достал из нагрудного кармана пиджака специальную расческу и тщательно расчесал тонкие сицилийские усики.

Официант принес водку в запотевшей, сработанной под старину, граненой рюмке. Рядом, на серебряном блюдечке, лежала черная икра. Мужчина в белом одним махом опрокинул рюмку в рот, провел большим и указательным пальцами по усикам – от носа к углам рта – и подцепил ложкой икру. Красавец закусил, расстегнул длинный пиджак, манерным жестом откинул полы и опустился на предусмотрительно пододвинутый официантом стул.

– Что будем заказывать, Роман Остапович? – спросил официант.

– Принеси‑ка мне, братец, стерляжьей ухи и поросенка с кашей. Да шефу скажи, чтобы поросенок непременно был с корочкой, подрумяненный!

– Сей момейт, – официант согнулся в поклоне и исчез.

Следом за Романом Остаповичем за стол сели трое мужчин, приехавшие вместе с ним в лимузине. Красавец с тонкими усиками некоторое время молчал, а потом, энергично хлопнув по столу обеими ладонями, воскликнул:

– Сколько это может продолжаться? Ведь мы перетерли с ними все вопросы!

Присутствующее молчали, тупо глядя на посверкивающий на руке босса претенциозный перстень с крупным аметистом. Видимо, они понимали, что это риторический вопрос и на самом деле хозяин не ждет от них ответа.

– Почему я опять вижу на наших улицах этих ниггеров с наркотой? А, кто мне может ответить?

Красавец обвел собравшихся взглядом Юпитера. Пауза затягивалась. Первым решился прервать молчание заросший густой черной щетиной громила в потертых джинсах и яркой гавайской рубахе.

– Вы правы, босс, – сказал он с сильным кавказским акцентом, – черные так и прут. Сажают русских на иглу. Скоро от них совсем прохода не станет. Надо принимать решительные меры.

– Ноги в таз с цементом – и в Гудзон! – сказал, как отрезал, брюнет в белом.

Второй из его собеседников, тощий коротышка с носом, похожим на румпель, хлопнул себя по лысине, будто убил комара.

– За последние два года, – сообщил он тоном телевизионного комментатора, – уровень воды в Гудзоне поднялся на полметра. Благодаря нашим тазам с цементом, босс.

– И что ты предлагаешь?

– Мне кажется, надо делать упор на воспитательную работу с населением, босс.

– Ха! – мужчина в белом достал из золотого портсигара «Житан» без фильтра и прикурил. – Мне бы еще одного такого советника, как ты, Реваз, и никаких врагов не нужно.

Тощий коротышка вздохнул и пожал плечами,

– Надо, как в Саудовской Аравии, слушай, – подал голос третий из подручных, восточного вида человек. – Отрубать руку к чертовой матери. Ржавым ятаганом. Или – топором.

Роман Остапович поморщился.

– Это все замечательно, Хасан. Есть только две небольшие проблемы. Во‑первых, мы не в Саудовской Аравии, а в Америке. Отрубать здесь ниггерам руки – все равно, что мочиться на Кремлевскую стену в Москве. Здесь носятся с чернозадыми, как с национальной святыней. Чуть что – все встанут на дыбы и обвинят нас в расизме. И, во‑вторых, мы же не арабы. Мы все‑таки – русские.

В этом он был прав. На Брайтон‑Бич всех эмигрантов из бывшего СССР называли русскими. Исключая, пожалуй, евреев. Они так и оставались евреями, хотя и страшно обижались, если кто‑нибудь говорил им это в глаза. В отличие от евреев американских, которые этим гордились.

– Об чем заключается предмет вашего ученого спора, господин Буцаев? – раздался где‑то рядом старческий надтреснутый голос.

Роман Остапович оглянулся на звук: за соседним столиком в углу зала сидел древний, как Ветхий Завет, Храбинович, и ел копченую скумбрию с жидкой овсянкой.

– Мы обсуждаем, как выдавить с нашей земли черномазых барыг, Соломон Маркович, – ответил красавец.

– Боюсь, ваш поезд, Роман Остапович, уже ушел и светит вам фонарями заднего вида. А в этом деле надо бежать немножечко впереди паровоза. – Старик жестом показал Буцаеву на стул рядом с собой, приглашая за свой столик.

Храбинович был местной достопримечательностью Брайтона. Он знал всех, и все знали его. Причем в большинстве своем те, кто его знал, уже давно лежали на дне собственной прямоугольной ямы и нюхали дерн с нижней стороны. А Храбинович все так же снимал с пока еще живых клиентов свои законные проценты. Только профаны задавались вопросом, зачем ему деньги, потому что, судя по его виду, он не умел их тратить. Но на деле все было как раз наоборот: он умел деньги вкладывать и заставлял их работать на себя, а это умение дорогого стоит. Поэтому мачо в белом встал и пошел к столику Храбиновича – именно на запах денег.

– Что‑вы имеете в виду, Соломон Маркович? – спросил он с деланным почтением, присаживаясь на край стула.

– Всю дурь, которую продают в нашем районе, поставляет дилер по имени Экс‑Пи. Мужчины, которые носят в ушах серьги, а на головах косынки, любят странные имена.

Храбинович поддел вилкой кусочек нежнейшей, тающей во рту копченой скумбрии и ловко отправил его в беззубый рот.

– И что из того? Я это знаю. Это все знают.

– Я слышал, что этот Экс‑Пи по воскресеньям ходит в протестантскую церковь, что у шестнадцатого причала, и распевает там госпелы, но только без музыки. Говорят, это называется рэп.

– Не пойму, к чему вы клоните…

Храбинович всем своим видом показал, как больно

его ранит недогадливость Романа Остаповича.

Могу привести вам в качестве гешефта еще два неоспоримых научных факта. Факт первый – с башенного крана в Старом порту открывается прекрасный вид на шестнадцатый причал. А по воскресеньям Старый порт не работает. Можете сами проверить и убедиться. И факт второй – винтовочный патрон стоит дешевле, чем пистолетная обойма. Почитайте каталоги оружейных магазинов.

– Кажется, я вас понял, Соломон Маркович, спасибо за консультацию, – Буцаев погрозил старику, пальцем. – А вы; что называется, малый не промах!

– Если бы старый Соломон давал осечки, таки давно бы уже построил для товарища Сталина социализм на отдельно взятой Колыме. Но мы с ним оказались людьми разного пошиба; поэтому я здесь, а он – сами знаете где. Заклинаю вас здоровьем ваших будущих деток; не повторяйте его ошибок. Старый Храбинович борозды не испортит и плохому не научит, проверено на практике.

– Ладно, я буду иметь в виду. – Буцаев поднялся и уже хотел вернуться к своей команде, но в этот момент на его руку легла сухая сморщенная ладошка.

– Из Совдепии приезжает боксер, – сказал Соломон Маркович доверительным тоном. – Через две недели в Вегасе бой. Не хотите ли вы, в порядке ответной любезности, сделать ставочку? Дать старику заработать на овсянку?

– Ставочку? – Буцаев освободил руку и вытер ее бумажной салфеткой.

Храбинович сделал вид, что не заметил этого: когда дело касается больших денег, личные обиды отходят на задний план.

– Маленькую, – кивнул старик с лукавой улыбкой.

– И как вы принимаете? – спросил Буцаев.

– Букмекеры ставят три к двум в пользу советского. Я – человек небогатый. Все Восточное побережье хорошо об этом знает. Но я принимаю два к одному.

– Соломон Маркович! Ай‑яй‑яй, – Буцаев усмехнулся. – Хотите меня прокатить?

– Ну что вы, Роман Остапович! Куда уж мне до вас? Я только знаю, что советский боксер очень неплох, хотя кушает явно не кошерную пищу. Два к одному. Что скажете? f

Мужчина в белом обернулся к своим товарищам, будто искал у них поддержки. Но его шестерки были настолько отучены от самостоятельного мышления, что только хлопали глазами. «С этой стороны помощь не светит», – понял Буцаев.

– А если я поставлю против русского? – снова обратился он к старику.

– Получите двойную выдачу. Для делового человека слово дороже денег.

В этом можно было не сомневаться. За годы своей полулегальной деятельности Храбинович еще никого не обманул. Он всегда честно отдавал выигрыши, даже самые баснословные. От официальных букмекерских контор его отличало одно очень важное обстоятельство: Храбинович принимал ставки без ограничений; проще говоря, без потолка.

– Тогда я поставлю против русского, – сказал Буцаев.

Храбинович с осуждением покачал головой: ох, уж эта молодежь, вечно спешит куда‑то, того не зная, что торопливость такой же грех, как прелюбодеяние или богохульство.

– Ой‑ой‑ой! – запричитал он. – Вы ступаете по трясине, и она дрожит у вас под ногами.

Его морщинистое и необычайно бледное лицо было улыбчивым и подвижным, но глаза при этом оставались серьезными и проницательными.

– Скорее возвращайтесь на твердый грунт, Роман Остапович. Или вы знаете чего‑то такого, чего не знаю я?

– Да, Соломон Маркович. На этот раз – да.

Храбинович ненадолго задумался. У Буцаева был репутация жесткого и даже жестокого делового человека, с ним можно было иметь дело: с оговорками, конечно.

– Могу я взглянуть на деньги? – вежливо спросил старик.

– Я привезу их вечером, – ответил Буцаев.

– Это будет смешная сумма?

– Думаю, вам будет весело.

Храбинович схватился за сердце, изображая приступ.

– Хотите разорить старика?

– Не прибедняйтесь. Я бы даже Ротшильду не советовал это делать.

– Хорошо, – улыбка исчезла с лица Храбиновича. – Я буду ждать вас здесь с восьми до без пятнадцати десять. Не обессудьте – в десять я обычно ложусь спать.

Буцаев тоже стал серьезным.

– Ровно в девять я привезу деньги.

Они кивнули друг другу, и Буцаев вернулся к Гоге, Ревазу и Хасану.

Роман Остапович сел за столик и аккуратно выправил накрахмаленные манжеты из рукава пиджака. Золотые запонки с бриллиантами от «Chopard» (такие же, как и заколка в шейном платке) царапнули полированную столешницу из мореного дуба.

– У нас есть на примете грамотный киллерок? – спросил он, обращаясь сразу ко всем троим.

– А‑а‑а, – оживился тощий коротышка, Реваз. – Есть. Бывший мент из Киева, Задерецкий.

Буцаев наклонился к Ревазу и вкратце передал ему разговор с Храбиновичем.

– У меня есть для этого дела подходящий ствол, – сказал Реваз. – Он как раз висит на одном из братьев Фаринетти, который покинул нас навсегда в прошлом году.

– Отлично, когда Задерецкий сделает работу, поможешь ему искупаться в Гудзоне.

– Ох, босс, – притворно расстроился Реваз, – а как же уровень воды?

– Не переживай за экологию, мы не Гринпис, – посоветовал Буцаев. – Лучше о себе подумай.

Официант принес большую фаянсовую супницу, полную дымящейся ухи. Роман Остапович взял две накрахмаленные салфетки со значком «Гамбринуса» в углу. Одну заправил за воротник, вторую положил на колени.

– Гога, – спросил он небритого кавказца. – Что ты знаешь о русском боксере, который будет драться в Вегасе?

– Почти ничего, только то, что он будет драться в Вегасе, – успел сориентироваться Гога, до сего дня не ведавший о существовании претендента на титул.

– Он должен лечь, – заявил Буцаев. – Храбинович обещал выдачу два к одному.

– А если он не захочет лечь? – почесал затылок Гога.

Буцаев поднес ко рту руку, дыхнул на аметистовый перстень и тщательно протер его салфеткой.

– Надо найти достойные аргументы. Послезавтра едем в Вегас. Ты, – он ткнул пальцем в Реваза, – присоединишься к нам, как только замочишь негроида. Заодно обеспечим себе алиби, а на тебя все равно никто не подумает.

– Вах, слушай, – Хасан всем своим видом показал, что далее последует замечательная шутка. – Если копы потом спросят, где был Реваз? Я спрошу, какой‑

такой Реваз? А? Наверное, где‑то в чемодане лежал, а мы не видели, да? – и он первым засмеялся над собственной шуткой.

– Очень остроумно, – желчно заметил Реваз. – Ты и так ничего не видишь, если мимо проходит белая баба. Хорошо, что здесь нет ишаков, а то бы ты бегал за ними по всему Нью‑Йорку, как за блондинкой.

Хасан побагровел. Дыхание его участилось, ноздри раздулись от гнева.

– Слушай, я тебе про ишака ничего не говорил, да?

– Хватит болтать! – оборвал его Буцаев. – Лучше прикиньте, кто в Вегасе сможет вывести нас на боксера?

– Эдик Маципуло, – оживился Реваз. – Но только он ничего не скажет. Он полез в драку с каким‑то земляком: тот сломал ему челюсть в двух местах, теперь Эдик кушает через трубочку, и молчит, как бифштекс.

– Ну, ладно, хоть написать‑то он сможет? Пальцы целы? И на том спасибо, – получив утвердительный ответ, Буцаев открыл крышку супницы, зачерпнул. уху половником, выбирая куски рыбы посолиднее, налил золотистый бульон в фарфоровую тарелку Упоительный запах ухи вызвал у присутствующих обильное слюновыделение.

– Итак, – сказал босс, потирая руки, – послезавтра мы едем в Вегас. А сегодня вечером я сделаю ставку.

Шестерки насторожились: Буцаев имел склонность к рискованным операциям, которые не всегда приносили ожидаемый успех. Он был игрок, каких поискать.

– Большую? – поинтересовался Реваз, скрывая беспокойство под напускным равнодушием.

– Немаленькую, – ответил Буцаев, занося над тарелкой серебряную ложку.

– Может, не стоит, так рисковать?

– Это не риск! – возмутился Роман Остапович. Он разогнал ложкой золотистые капельки жира на поверхности ухи, и ему не терпелось поскорее приступить к трапезе. – Это бизнес! Храбинович обещает двойную выдачу. Мы знаем, что Соломон надежнее всех швейцарских банков, вместе взятых. Все очень просто: мы заставим боксера лечь, когда надо, и получим у Храбиновича честно заработанные деньги. Если ты думаешь иначе, вали горбатиться в «Макдональдс».

– Меня тошнит от «Биг‑Маков», – признался Реваз.

– Тогда ешь уху, пока даю.

Вечером того же дня, ровно в девять, Буцаев привез в «Гамбринус» дорогой кейс. Храбинович сидел на своем месте, в углу. Он размачивал в чае простые сухари, давил их на блюдечке чайной ложкой и потом отправлял полученную кашицу в рот. На лице его застыла загадочная библейская улыбка, но глаза, как всегда, были серьезными и не упускали ни одной детали.

Роман Остапович успел переодеться. На нем по‑прежнему был белый костюм, но уже другого покроя и сшитый у Сен‑Лорана. Вместо сиреневого шейного платка он повязал малиновый. Аметистовый перстень сменил на украшенный крупным рубином.

Буцаев поставил чемоданчик на стол перед стариком, развернул к нему и открыл крышку. На какую‑то долю секунды уголки рта Храбиновича дрогнули, лицо подобрело.

– Здесь у вас… – он написал на салфетке шестизначную цифру.

– Соломон Маркович!. – Буцаев расплылся в довольной улыбке. – Если бы все считали как вы, производители калькуляторов давно бы разорились. Вы можете выступать с этим номером в цирке. Нет, вам место в книге Гиннеса.

– Роман Остапович! Это же – деньги, – с нежностью в голосе сказал Храбинович. – Я их вижу по‑другому, чем счетная машинка. И по‑другому, чем вы. Для меня деньги – образ, если вы понимаете, о чем я говорю. Впрочем, не будем размазывать манную кашу по столу. Перейдем к нашему интересу.

– Двойная выдача! – напомнил Буцаев.

– Вы пугаете меня моей собственной добротой. – Храбинович покачал головой. – Но… Слово вылетело, и его уже не посадишь. Двойная, как и договаривались.

Буцаев счел свою миссию выполненной и поспешил откланяться, но старый лис окликнул его.

– Роман Остапович! Если уж вы знаете такого, чего не знаю я, то, может быть, скажете, в каком раунде он ляжет? – Это была откровенная покупка. Храбинович, желая обезопасить себя на случай возможного проигрыша, хотел вернуть хотя бы часть денег. – Я бы мог предложить восьмикратную выдачу.

– Восьмикратную? – вздрогнул Буцаев: все это выглядело более чем заманчиво. Он принялся в уме подсчитывать выигрыш.

Храбинович горестно усмехнулся: мол, вот что вы со мной, стариком, делаете, пользуетесь моей добротой.

– Значит, если при таком раскладе, – растягивая слова, сказал Роман Остапович, – я разделю ставку пополам: половина – против русского, половина – на конкретный раунд, то…

– То получите два миллиона грязненьких, замусоленных бумажек, никак не учтенных в Департаменте финансов США.

– Ого! – Буцаев потер руки, как муха лапки. – Миллион шестьсот баксов чистой прибыли?

Храбинович всем своим видом изобразил одобрение: растет, растет смена. Идут молодые, хваткие, с длинными загребистыми руками. Не факт, однако, что им удастся дожить до старости, для этого нужна в придачу к рукам еще и голова, которая, вопреки распространенному мнению, есть далеко не у каждого.

Все люди делятся на три категории: на тех, у кого есть голова, тех, кто думает, что она у них есть, и на тех, у кого ее нет. Буцаев относится к… Впрочем, это покажет время… Время, а вовсе не опыт, как самоуверенно утверждал ребе, коммунистов Маркс критерий истины. Деньги гораздо легче получить, чем удержать.

– Умеют же зарабатывать люди! – вздохнул Храбинович с неприкрытой завистью. – За один вечер – миллион шестьсот баков! Правда, два процента я возьму себе в любом случае. Таков порядок – за коммерческое посредничество.

– Я подписываюсь, – сказал Буцаев. – Значит так: половина – против русского, половина – на… – он задумался, потом растопырил пятерню, – пятый раунд!

– Принято, Роман Остапович, – согласился Храбинович. ‑

Он жадным взмахом руки подтянул к себе по столу кейс, а другой медленно закрыл его крышку. Сделал он это с видимым сожалением: все‑таки деньги сделаны не только для того, чтобы делать деньги. Сам вид их в большом‑количестве может доставлять наслаждение, сравнимое с оргазмом. И сие особенно важно в преклонном возрасте, когда женщины уже не могут доставить того удовольствия, что раньше. Ах, аденома, аденома, ведь какое красивое слово! Как женское имя, будь она неладна. Жаль, что из баксов нельзя склеить новую, молодую простату. Храбинович проводил уходившего Буцаева печальным взглядом.

– Совсем зарвался мальчуган, – сказал Соломон без всякого осуждения. По‑моему, он уже не может отличить деньги от дерьма, которое на них налипает. Ну, ничего, сказано в Книге Пророка: покуда есть на свете бараны, народ божий обязан их стричь – нежно и ласково, – старик взял с блюдца очередной сухарик и макнул его в чай.

Чай Храбинович пил без сахара.

VII

Самолет Белова прилетал в международный аэропорт имени Кеннеди около четырех дня. Саша весь извелся за долгие часы полета. Долгожданная встреча с Лайзой радовала и пугала одновременно. С одной стороны – она ждала его, и он ждал встречи с ней, но с другой стороны… А что, если в реальности все окажется немного не так, как это представляется по телефону? Что, если он заметит какие‑то жесты, взгляды, мимические движения, отличающиеся от интонации и смысла услышанных слов?

Белов переживал, как мальчишками думал о том, что сам не ожидал от себя ничего подобного. «Боинг» разрезал густую пелену облаков и стал снижаться. Саша буквально всем телом и сердцем чувствовал, как с каждым метром приближается к земле.

Посадка прошла быстро и почти незаметно. Лайнер коснулся бетонной полосы, замедлил бег, остановился, а потом тягач отбуксировал его к самому терминалу. Белов, едва дождавшись разрешения отстегнуть ремни, бросился к выходу. Он одним из первых ступил в герметичный рукав, связывавший самолет с терминалом для прибывших.

Он сам не знал, зачем торопится. Боится, что Лайза не дождется и уйдет? Нет, вряд ли. Скорее всего,

ему не хотелось сливаться с толпой. Белов ничего не сдавал в багаж; саквояж висел на плече. Саша вышел из посадочного рукава и ступил в длинный, ярко освещенный коридор. Звуки шагов гулким эхом отдавались где‑то там, вдали. И где‑то там, вдали, ему казалось, он видит Лайзу.

Коридор привел Белова в просторный зал с высоким потолком. Позади, за глухой стеной, было взлетное поле; впереди, за перегородкой из толстого стекла – здание аэропорта. Перегородка изгибалась в виде дуги; на ее левой оконечности размещался пункт паспортного и таможенного контроля. Саша ринулся было туда, рассчитывая поскорее покончить со всеми этими скучными формальностями, но что‑то, наверное, шестое чувство, заставило его повернуться. Он просто не поверил своим глазам…

За перегородкой, прямо напротив него, стояла Лайза. Он почувствовал что‑то вроде ступора. Самым логичным и естественным было бы броситься к в зону таможенного контроля, швырнуть на стойку паспорт, начать лихорадочно заполнять декларацию… Но вместо этого Белов шагнул к перегородке. Точнее, они сделали этот шаг одновременно – каждый со своей стороны.

– Лайза… – сказал Белов, прекрасно понимая, что толстое стекло скрадывает все звуки.

Губы Лайзы дрогнули.

– Саша… – произнесла она.

Конечно, Белов не мог это слышать, но он знал наверняка, что Лайза произнесла его имя.

– Лайза… – повторил он и положил руку на стекло.

Лайза сделала то же самое. Их ладони, разделенные прочной перегородкой, почувствовали друг друга. Белов готов был поклясться, что какие‑то невидимые импульсы, пренебрегая законами физики, текут между их руками, не обращая внимания на пустяковую преграду. Он преодолел три четверти Евразии и Атлантический океан, чтобы увидеть любимую… Что по сравнению с этим два сантиметра прозрачного пластика?

– Лайза… Я приехал. Я тебя люблю, – прошептал Белов.

Два нежных взгляда растворились друг в друге; тепло родной плоти согрело безразличный холод стекла. Два сердца понеслись куда‑то вскачь… Он не помнил, сколько это продолжалось. В их воображении, конечно. Торопливое избавление от одежды; быстрые, жадные, ненасытные поцелуи… Они стояли, не в силах отвести глаз друг от друга. И тягостное чувство, что они что‑то упускают в своей жизни – вдруг испарилось, исчезло без следа…

Когда Белов покончил со всеми формальностями, Лайза взяла его под руку и повела на огромную, как летное поле, автостоянку. Они вышли из здания аэропортами Саша в который раз был поражен фантастическим пейзажем Нью‑Йорка. Ему показалось, что он чудом перенесся из двадцатого в двадцать второе столетие. Вдалеке толпились, опережая друг друга, громадины небоскребов, в их чешуйчатых зеркальных стеклах крошились на мелкие осколки спицы солнечных лучей. От мириадов квантовых зайчиков слепило глаза.

Прозрачно‑серая дымка смога зацепилась за верхушки самых высоких башен, она дрожала, вызывая ощущение постоянного напряжения. Город жил, дышал, он не был ни застывшим, ни холодным. Даже за столько километров от него, Саша ощущал Нью‑Йорк как огромное существо с собственным неповторимым жизненным ритмом. Ритмом настолько мощным, что противиться ему было бы по меньшей мере глупо – уж слишком неравны силы.

Date: 2015-09-24; view: 220; Нарушение авторских прав