Удар в спину 1 page

I

На это надо было решиться. Белов уже не помнил, когда такое простое и очевидное решение требовало от него стольких сил. Странное чувство, чем‑то отдаленно похожее на зависть, шевельнулось в груди. Он был вынужден признаться себе в том, немного завидует. Самым обычным, простым людям, которые, приходя с работы, могут себе позволить расслабиться и ни о чем не думать. Тем самым простым русским мужикам, которых ждет тарелка горячего борща и ласковая жена, вытирающая руки о передник.

Он знал, что это так. За примером далеко ходить не надо. Дела на комбинате шли в гору. Нервозность, терзавшая всех – начиная от водителя погрузчика и заканчивая менеджерами высшего звена – постепенно куда‑то исчезла. Рентабельность производства только за последний год выросла на четыре с половиной процента. Рабочие получали зарплату – весьма высокую даже по столичным меркам – в срок и без задержек.

Белов сразу определил, какая сумма из дохода пойдет на социальные нужды. «Незачем изобретать велосипед, – рассуждал он. – Все это уже было. Почему у Путилова или Саввы Морозова была такая высокая производительность труда? Потому что они в первую очередь думали не о высоких прибылях, а о тех людях, которые эту прибыль обеспечивают. Вот и все. Это проще, чем дважды два – четыре».

Самое главное – люди. Эту простую истину Белов усвоил уже давно. Наверное, он всегда это знал, но вот так четко сформулировать смог только сейчас, когда на его директорские плечи легла ответственность за судьбы многотысячного коллектива. Он помог странноприимному дому Нила Сорского, выделил деньги на реконструкцию заводского детского сада, открыл для рабочих два современных спортзала и бассейн.

Белова раздражало, когда о русских говорили как о самой пьющей нации. Люди пьют от безделья и безысходности. Не все могут увидеть перед собой четкие цели – такие, к которым стоило бы стремиться. Сам‑то он эту цель видел; значит, и другим мог показать. В. ближайших планах было открытие многопрофильной спортивной школы, чтобы привлечь туда ребятишек из проблемных семей, а то и вовсе сирот‑беспризорников, что во множестве скитаются по городам и весям России.

Федор Лукин загорелся этой идеей и теперь целыми днями бродил по Красносибирску, отлавливая чумазых бомжат.

– Ты вот кошелек у тетки украл, – ласково гудел он, наставляя на путь истинный очередного хулигана, грозу окрестностей, – а братья‑то Кличко, поди, кошельки не воруют. Им. это без надобности. Хочешь быть таким, как они? Приходи в Дом Сорского, поговорим. А потом я тебя в школу определю. В спортивную!

Белов и сам не забывал о спорте. «В здоровом теле – здоровый дух», – гласит латинская пословица. Саша соглашался с ней. только наполовину. «Если дух – здоровый, то он обязательно заставит тело соответствовать». Поэтому он два‑три раза в неделю изнурял себя долгими занятиями на тренажерах и всегда по пятницам проплывал в бассейне пару километров.

Иногда, увлекшись, он мог погонять в футбол с рабочими. На время игры он превращался просто в Сашу и ничуть не удивлялся, когда слышал: «Санек, пас! Вперед играй! Ну, куда ты лепишь, мазила?!»

Такое тесное общение позволяло ему всегда быть в курсе заводских дел; видеть жизнь комбината изнутри. И ведь, что самое интересное: никто из его товарищей по команде или соперников не пытался придти запросто к нему в кабинет и попросить что‑нибудь для себя. Похлопать, так сказать, по плечу: «Саш, помоги!» И Белов считал это очень важным. Хорошим признаком – люди стали обретать чувство собственного достоинства; гордость за свою работу и общее дело. Значит, все шло как надо.

Белов сидел за стоком в своем директорском кабинете и пытался расправиться с одной проблемой. Только эту проблему ему все никак не удавалось решить. Оттого‑то и закралось в душу это гадкое, скользкое чувство, напоминающее зависть. Он не мог отпустить в отпуск одного‑единственного человека; того самого, который, быть может, заслужил это больше всех. И поделать ничего с этим человеком он не мог, настолько тот был честолюбив и упрям. Ну, как ему можно что‑либо приказать? Да никак. Пошлет ведь. Скажет: «Отстань, работы полно. Забот полон рот, а ты о каком‑то отпуске».

Конечно, можно было действовать административными мерами. Написать приказ и завизировать его. Поставить круглую печать и сверху написать: принять к исполнению немедленно. Или – быть по сему, как писали российские самодержцы. Только это смотрелось бы по меньшей мере смешно. Наверняка Любочка, его секретарша, тихонько бы прыскала в ладошку, печатая такой приказ. Потому что написать пришлось бы примерно следующее: «Я, директор Красносибирского алюминиевого комбината, отправляю в очередной отпуск… директора комбината, Александра Белова». И размашистая подпись: все тот же Александр Белов…

Ситуация наметилась тупиковая, и Саша не знал, как из нее выбраться. Он понимал, что надо, что он созрел. Надо остановиться, оглянуться, на время прервать эту бесконечную гонку, позволить себе расслабиться, вспомнить о простых и доступных, радостях жизни. И в то же время он чувствовал, что без посторонней помощи ему не справиться. И помощь пришла. В виде обыкновенного телефонного звонка. Серии электрических импульсов, пробежавших через Атлантический океан и пол‑Европы…

Белов снял трубку.

– Да, слушаю!

– Саша?

Этот голос был не просто узнаваемым. Его нельзя было забыть.

– Лайза? Ты! Как я… – у него чуть было не вырвалось «как я по тебё соскучился». Саша помолчал и добавил: – Как я давно тебя не слышал. Что у тебя нового?

– Ничего… У тебя так, подозреваю, новостей еще меньше?

– Ну почему же? Я! Мы… – Лайза на том конце провода, за много тысяч миль от Красносибирска, тяжело вздохнула: – Можешь не объяснять. Все твои новости связаны только с работой.

В общем‑то крыть Белову было нечем. Оставалось только согласиться.

– Да, ты права. Знаешь, на прошлой неделе…

Лайза перебила его.

– Саша, не хочу тебя обижать… Мне, конечно, очень интересно узнать, какого цвета дым валит из труб Красносибирского алюминиевого завода, но, поверь, я позвонила не за этим. У нас ночь, три часа ночи…

Лайза замолчала, и Белов, опасаясь, что разговор сейчас оборвется, поспешил спросить:

– Ночь? Ты не спишь? Что ты видишь за окном?

В трубке послышался шорох, затем приглушенный звук шагов. «Наверное, она подходит к окну», – подумал Саша.

– Фонари… – ответила Лайза. – Уличные фонари. Знаешь, я им завидую. У них все просто. Они знают, зачем существуют. Чтобы светить. Разгонять мрак.

«Ты тоже…» – хотел было вставить Белов, но Лайза продолжала.

– Чуть выше – небо, фиолетово‑черное. Бездна звезд… И они время от времени падают на землю. Такие сверкающие и чистые, что хочется их подобрать и унести с собой. Вот что я вижу, – сказала она печально. – Почему‑то у меня такое чувство, словно мне постоянно чего‑то не хватает. Понимаешь? Мне казалось, что я нашла; нашла что‑то такое, что может наполнить мою жизнь смыслом. А теперь я это упускаю. Точнее… Мне кажется, что мы оба это упускаем…

– Лайза, все в наших руках! – с укором сказал Саша.

– Я тебя очень… очень… – она повторяла это слово на все лады, будто не решалась двинуться дальше, освободить речь и произнести.

– Лайза, я тебя тоже! – воскликнул Белов. – Я приеду! Слышишь?

– Слышу, – сказала Лайза: в ее голосе звучала грусть. – Я это слышала от тебя и раньше…

– Нет, милая, я точно приеду Скоро буду. Что ты скажешь о небольшом отпуске? Ну скажем, две недели? Мне очень хочется увидеть Большой Каньон Колорадо. И гейзеры в Иеллоустонском заповеднике. И Голливуд, и Диснейленд в Орландо, и еще много‑много всего. Но только я хочу, чтобы ты была вместе со мной.

– Ты серьезно? – недоверчиво спросила Лайза.

– Абсолютно. Всегда!

– Ты… Приедешь?

– Как только утрясу с визой. Что скажешь?

– Скажу, что это было бы прекрасно.

– Ну вот и чудесно; Я позвоню тебе из Москвы, перед самым вылетом. Ты встретишь меня в Нью‑Йорке?

– Где угодно, Саша. Хоть на краю земли.

Белов рассмеялся.

– А разве Нью‑Йорк – это не край земли?

– Нет. Вот Красносибирск – это да. Самый край. Дальше только Камчатка.

– Лучик мой, все в мире относительно, – возразил Белов. – Это зависит, откуда смотреть.

– Я хочу, чтобы мы смотрели на все вместе.

– Так и будет! А пока – ложись спать. Очень жаль, что не имею возможности укрыть тебя одеялом и поцеловать перед сном, но поверь мне, очень скоро я это сделаю..

– Тогда мы не будем тратить время на сон, – сказала Лайза, и Белов мгновенно представил ее в этот момент: лукавая улыбка тронула пухлые губы, у наружных уголков глаз появились сеточки таких милых морщинок…

– Согласен. Спи, родная, – нежно сказал он.

– Сплю, – ответила Лайза и положила трубку.

Саша встрепенулся и рывком поднялся с удобного

вращающегося стула. Одна мысль преследовала его постоянно. Но раньше она была где‑то позади, на задворках сознания, а теперь, когда Лайза произнесла это вслух… «Мне кажется, мы что‑то упускаем…»

– Мне тоже так кажется, – тихо сказал Белов и позвал Любочку.

Люба почему‑то не среагировала. Он вышел из кабинета в приемную. Миниатюрная секретарша стояла у окна и поливала цветы. Услышав голос шефа, она поставила лейку на подоконник и смешно вытянула тонкую и очень длинную шею. На языке жестов и поз это означало высшую степень готовности к исполнению обязанностей.

– Садись за компьютер, пиши приказ, – сказал Белов.

Любочка заняла свое место за клавиатурой и размяла пальцы рук, словно пианистка перёд концертом.

– Слушаю, Александр Николаевич, – сказала она, преданно глядя на Белова.

– Пиши. Настоящим приказываю…. Написала? Считать директора Красносибирского алюминиевого завода в отпуске сроком на две недели… На время его отсутствия обязанность директора возложить… – он додиктовал текст до конца. – Причина? Он очень соскучился и хочет немедленно видеть любимую женщину!

– Это писать обязательно? – совершенно серьезно спросила Любочка.

Белов пожал плечами.

– В общем‑то нет. Главное, не забывать об этом.

– Хорошо. Я распечатаю и положу вам на стол, – сказала секретарша.

Ее хрупкие тонкие пальчики мелькали над клавиатурой, выбивая веселую дробь. Он вернулся в кабинет.

Едва дверь за Беловым закрылась, Любочка поджала губки:

– Чудит шеф! Так бы сразу и сказал, что на переговоры едет. Любимая женщина! – передразнила она его вполголоса. – Сам женат на своей работе, какая еще женщина, да еще и любимая? Откуда ей взяться?

Дверь кабинета снова приоткрылась, и Белов, наполовину из нее высунувшись, сказал:

– И кстати, Любочка! Закажи мне билет до Москвы. Я улетаю.

– Конечно, Александр Николаевич! Каким классом полетите?

– Любым! Лишь бы поскорее!

Белову улыбнулся своим мыслям и снова исчез за дверью. Секретарша достала из принтера распечатанный приказ (естественно, она использовала стандартную форму), поставила круглую печать и завизировала документ в списке входящих. Дело оставалось за подписью Белова, и она не сомневалась, что он ее поставит. С радостью.

– А может, и впрямь решил отдохнуть? – сказала Любочка вслух. – В конце концов сколько можно работать? Ведь он не железный! – Помолчала и добавила про себя: – И даже не алюминиевый.

II

Борт до Москвы улетал из Красносибирска поздно вечером. Белов приехал в аэропорт один: не хотелось, чтобы его кто‑то провожал. Мужчина едет к любимой женщине – это дело интимное, глубоко личное. Багажа у него было немного – стильный вишневый (под цвет ботинок) саквояж из свиной кожи от «Гуччи», вот и все. В саквояже – смена чистого белья, несколько рубашек, носки, платки и дорожный несессер. Все остальное он рассчитывал купить на месте. Пройтись с любимой по магазинам – занятие для него скучноватое, но как ни крути приятное. Конечно, Лайза – дитя своей страны и эпохи, но у какой женщины не загораются глаза при слове шопинг? Разве что у статуи колхозницы, что стоит перед ВВЦ в Москве, да и то, наверное, она была бы рада новому серпу.

Белов прошел регистрацию и стал дожидаться посадки на самолет. Через полчаса автобус отвез пассажиров к лайнеру, Белов занял свое место и приготовился хорошенько выспаться. В Москву они должны были прилететь рано утром. Это хорошо – у него будет время наведаться в американское посольство, и,

если с визой не заладится, останется пара часов для маневра. Надавить на кое‑какие рычаги, простому смертному недоступные.

«Простому смертному…». Он задумался и опять ощутил двойственность своего положения. Сила, власть, деньги… Всего этого он добился сам. Причем – дважды. После рокового выстрела в аэропорту он нашел в себе силы, упрямо сжав зубы, снова ползти наверх. На самый верх. И у него получилось. Наверное, потому, что он никогда не оставлял себе путей к отступлению. Действовал прямо и решительно, почти не задумываясь о последствиях. Он исповедовал Наполеоновский принцип: главное – ввязаться в бой, а там видно будет».

Сейчас у него появился повод посмотреть, что же из всего этого получилось. И не только повод, но и время, чтобы осмотреться и попытаться понять, что происходит. Не потому ли он с головой ушел в работу, что опасался остановиться и взглянуть на себя со стороны? Впереди у него было шесть часов полёта: время, более, чем достаточное для размышлений и трезвых оценок.

По салону прошла стюардесса, толкая перед собой тележку с напитками.

– Желаете что‑нибудь: есть минералка, пепси, «Байкал»? – спросила она.

Но Белов от всего отказался. Сосед, грузный мужчина с черными кудрявыми волосами, зачесанными поперек головы, чтобы скрыть лысину, с надеждой посмотрел на него. Видимо, он жаждал общения.

– Может, водочки, у меня есть аварийный запас, – спросил он Белова, доставая из нагрудного кармана плоскую металлическую фляжку.

– Нет, спасибо, – ответил тот. – В случае жесткой посадки предпочитаю умереть трезвым.

Стюардесса улыбнулась ему – не как улыбаются пассажирам, а как улыбаются молодому красивому

мужчине, и пошла дальше. Саша отвернулся к окну и принялся наблюдать, как мелкой дрожью подрагивает крыло – двигатели с ревом наращивали тягу, стремясь поднять в небо металлическую птицу.

– Так вы не боитесь летать? – спросил его с завистью сосед.

– Летать? – переспросил Белов… – Нет, летать не боюсь. Падать вот боюсь. Хотя не так страшно падение, как резкое его прекращение.

– Я это и имел в виду, – подхватил сосед.

– Да будет вам, все самолеты в конце концов возвращаются на землю, успокоил его Белов и довольно невежливо отвернулся к иллюминатору.

Меньше всего ему сейчас хотелось бы обсуждать, насколько опасно летать самолетом. Он ушел в свои мысли. «Как я понимаю Лайзу! – думал Саша. – У меня тоже такое чувство, будто я что‑то упускаю… Что‑то такое, очень ценное. Ну ничего. По крайней мере, ее я не упущу».

Он откинулся на подголовник и прикрыл глаза, сделав вид, что задремал. Лайнер пробежался по взлетной полосе. Белова ощутимо вдавило в кресло. Самолет развил достаточную для отрыва от земли скорость, поднялся в воздух и взмыл к небу. Было в этом что‑то символическое: самолет набирал высоту, он не хотел оставаться на земле, потому что его дело – носить людей на крыльях. Летать! Бороздить атмосферу!

Белов был уверен, что это и его предназначение. Он с радостью отдался ни с чем не сравнимому чувству полета. Вроде бы все ничего, но что‑то портило ему настроение: Белов прислушался к себе и понял, что это за обстоятельство.

Москва… Он летел в Москву, и миновать ее было никак невозможно. Этот город, с которым у него слишком многое было связано, теперь представлялся Белову недружелюбной, враждебной территорией.

И было понятно, почему. Москва ассоциировалась у него с Бригадой, с Ольгой, с гибелью Коса, Фила и Пчелы. А Красносибирск уже успел стать родным. В нем все было близко, знакомо и… любимо. А вот Москва… Мысли, независимо от воли, свернули на дорогу, которую Саша давным‑давно перекрыл запрещающими знаками. Да, все это было. Было и прошло. С тех пор утекло много воды, но след в душе остался навсегда. Даже не след – шрам. Бороздчатый и грубый.

Парадокс! Белов летел из Красносибирска в Нью‑Йорк через Москву; по сути, совершал прыжок из своей новой жизни в другую, еще более новую жизнь, и надо же было такому случиться, что пересадка – именно в Москве, где прошлое оказывается сильнее настоящего. Где воспоминания ярче, чем живые люди. Саша вздохнул и закрыл глаза… Он и сам не заметил, как заснул.

В который раз за последнее время ему приснился Фил, Почему, он понял почти две недели спустя, а тогда ему приснился Фил во всей своей красе. В.боксерских трусах, по пояс голый, на широкой груди – струйки честного бойцовского пота. На руках у Фила были боксерские перчатки алого цвета. Левая бровь рассечена и тщательно замазана вазелином. Губы распухли, под носом – мелкие капельки крови, но он улыбался.

– Белый! – сказал Фил. – Побеждает тот, кто не сдается. Запомни! Ты можешь упасть… Раз или два… Не имеет значения, сколько раз. Главное – ты должен столько же раз подняться, понимаешь?

– Разве я так не делал? По‑моему, я всегда так и поступал, сказал Белов.

Он не решился напомнить Филу о том, что его больше нет. Что единственное место, где они могут встречаться – это его собственные беспокойные сны. Поэтому он мягко повторил:

– Фил, ты можешь не бояться за меня. Я поднимусь, сколько бы раз ни упал.

Но Фил, казалось, нё слушал его. Упрямо гнул свое, как делал это в жизни:

– Побеждает только тот, кто не сдается. Тот, кто готов идти до конца.

Прозвучал гонг. Фил оглянулся. Он виновато пожал плечами: мол, пора.

– Пора, Саша, меня ждут. Тебе привет от ребят.–

– Да, конечно, – виновато сказал Белов, – И от меня передавай.

Подсознательно он понимал, что дело происходит во сне, и что над снами он не властен, но все равно испытывал чувство вины. Вот он жив, здоров, благополучен, а Фил, Кос и Пчела существуют неизвестно где. Если, конечно, существуют помимо и вне его снов.

Фил подтянул боксерские трусы и вразвалку пошел на ринг. Вдруг, словно вспомнив что‑то, обернулся и сказал:

– Помоги ему, Сань.

– Кому? – недоумевал Белов. – О ком ты говоришь?

– Он – нашей крови, Сань. Он тоже пойдет до конца.

– Кто?

Ответа не последовало. Снова прозвучал гонг, и Фил исчез из поля зрения. Затем раздался механический, усиленный микрофоном, голос.

– Внимание! Бой за звание чемпиона мира по версии…

«Чемпиона мира? – удивился Белов. – Фил бьется за звание чемпиона мира?»

В его дремлющее сознание ворвался голос стюардессы:

– Наш воздушный лайнер готовится совершить посадку в столице Российской Федерации городе

Москве. Пристегните, пожалуйста, ремни и оставайтесь на своих местах до полной остановки самолета.

Саша окончательно проснулся. Самолет раздвигал серебристым брюхом корпусом белую пену облака, готовясь к заходу на посадочную глиссаду. Белов потянулся. Он чувствовал себя бодрым и посвежевшим. Даже толстяк, боявшийся летать, больше не раздражал. И только последняя фраза Фила крутилась у него в голове, не давая забыть о сне: «Помоги ему, Саша, он – нашей крови…»

Самолет пошел на снижение. Толстяк побелел от страха и съежился в кресле, поджав ноги. Белов ободряюще потрепал его по пухлой руке:

– Все будет в порядке!

Вряд ли это его успокоило. Он судорожно вцепился в подлокотники кресла и расслабился, только когда шасси лайнера мягко коснулись бетонной полосы. Двигатели захлопали, переходя на реверсивное движение и тормозя бег многотонной машины.

– Слава богу, прилетели! Теперь все позади. В следующий раз – только поездом, – словно уговаривая себя, сказал толстяк с натянутой улыбкой.

– А я сегодня опять улетаю. В крайнем случае, – завтра, – сказал ему весело Белов. – Только в полете живет самолет!

Сосед посмотрел на него одновременно и с завистью, и как на сумасшедшего.

III

В американском посольстве, куда Белов отправился прямо из аэропорта, его встретили тепло и радушно: все‑таки предприниматель с мировым именем. Что бы ни пели американцы о свободе и демократии – бизнес у них всегда на первом месте.

Клерк, сидевший за перегородкой из толстого стекла, наклонился и что‑то сказал в микрофон. Через пару минут к Белову вышел похожий на манекен из супермаркета вице‑консул и пригласил в отдельную комнату, куда секретарь принесла им по чашечке кофе. Повинуясь пригласительному жесту американца, Белов сел на кресло у маленького столика.

– С визой нет проблем, – сказал по‑русски американец, старательно выговаривая звуки, – но получить ее вы сможете только завтра. Сегодня мы уже не успеем. Приходите завтра, к открытию, сразу и получите. Рейс до Нью‑Йорка – в шесть часов вечера. Вы обязательно успеете.

Он аккуратно опустился в кресло по другую сторону от столика и, сменив тон на неофициальный, спросил:

– С какой целью вы собираетесь посетить Соединенные Штаты? ‑

Перед мысленным взором Белова возникло лицо Лайзы – такое милое и родное.

– По делам, – не вдаваясь в подробности, ответил он.

«Ну естественно, – подумал дипломат, – у бизнесмена такого уровня не остается времени на личную жизнь».

– Можете смело заказывать билет, Александр Николаевич, – вице‑консул произнес отчество как Николаевишч. – Завтра виза будет готова.

Белов поблагодарил, поднялся и вышел на улицу. Стоял жаркий московский июль. Если точнее, самый его конец. Асфальт побелел от солнца и потрескался, листья на деревьях покрылись слоем сухой пыли. Ничего нового. Ничего такого, чего бы он раньше не видел.

Сначала Саша хотел отправиться на квартиру родителей, но передумал. Ни к чему ворошить прошлое, бередить старые раны. В его душе все сильнее и сильнее разгоралось чувство к Лайзе. Она ждала его в Нью‑Йорке, городе, где возможно все…

Из посольства Белов прямиком отправился в гостиницу «Mariott». Снял номер, получил у портье ключ с массивной цилиндрической грушей и шагнул в кстати пришедший лифт. Внутренне улыбаясь, он прислушивался к шепоту двух ярконакрашенных девиц у себя за спиной:

– Смотри, какой красавчик! Сколько с него можно выбить за ночь?

– Остынь, подруга! С ним ничего не получится.

– Это почему?

– Да у него на лбу все написано. Влюблен мужик.

– А‑а‑а… Ну, тогда пусть живет.

– Пусть. Сейчас это большая редкость – увидеть по‑настоящему влюбленного мужика. Да еще в такие‑то годы! Ему же не восемнадцать.

Лифт остановился на четвертом этаже, первым вышел Белов, следом за ним девицы. Он продолжали обмениваться репликами:

– Это точно. Повывелись принцы. Ну да ладно, зато все остальные – наши. Не зевай, подруга!

И они переключились на пожилого кавказца, разгонявшего полумрак холла сиянием золотых зубных протезов. Уж этот‑то точно ни в кого не был влюблен…

Вечером Белов сидел в номере и смотрел телевизор. Он терпеть не мог долгих ожиданий, а эти часы, оставшиеся до встречи с Лайзой, растянулись в годы, Есть не хотелось, но он все же заказал ужин в номер. Выбрал цыпленка по‑шотландски – нежный цыпленок без косточек, запеченный на вертеле – и фруктовый салат, заправленный обезжиренным йогуртом. В мини‑баре стояла целая батарея напитков: коньяк, водка, виски, джин, – но Белов к ним даже не притронулся. Он достал из холодильника бутылочку «Перье» без газа, налил воду в стакан и бросил туда ломтик лимона и листок мяты.

Так было легче переносить сгустившуюся к вечеру жару. Кондиционер исправно работал, но удушливый тягучий зной, поднимавшийся от раскаленного асфальта, казалось, проникал сквозь стены отеля. Белов поел, поставил посуду на сервировочный столик и выкатил его в коридор, не забыв оставить чаевые официанту. Стоимость ужина и так включена в счет, но людям надо помогать зарабатывать на жизнь.

Затем Белов устроился в глубоком кожаном кресле и включил телевизор. Он давно уже относился к теленовостям, как к чему‑то неестественному, почти мультипликационному Жизнь, текущая за окном, никак не соответствовала картинкам, мелькающим за стеклом кинескопа. Он стал переключать каналы, надеясь найти какой‑нибудь достойный фильм. В очередной раз нажав кнопку, он увидел на экране ринг… Ринг с красным настилом, в углу – фигурка боксера в красных перчатках…

Это странным образом напоминало утренний сон в самолете, словно он смотрел его продолжение, но в другом ракурсе. Камера дала наезд, и Белов оцепенел. Что он ожидал увидеть, когда оператор даст крупный план? Лицо Фила? Но… это даже не смешно. «Я пока еще не сумасшедший». И все же…

У Саши появилось ощущение, что сейчас он увидит нечто такое, что должен увидеть. То, что естественным образом продолжает цепочку последних событий. И даже не последних – просто событий его жизни. Камера взяла крупным планом лицо боксера. Он разминал хрящи носа и ушей, поэтому лица как такового пока не было видно. Но верхняя часть: лоб, линия роста волос и даже сами волосы – темно‑русые и прямые, – удивительно напоминала Фила.

Белов замер, ожидая, что будет дальше. Боксер энергично потер нос и убрал перчатки от лица. Саша с облегчением перевел дыхание. Да, в какой‑то мере парень смахивал на Фила – в той, в которой все боксеры похожи друг на друга, но не более. Даже нос, если приглядеться, у этого свернут на другую сторону. Белов машинально потянулся к стакану с минеральной водой. Мелкие капельки испарины, выступившие на хрустале, смешались с каплями горячего пота, струившегося по ладони. Саша взял стакан и прижал его ко лбу. Что же имел в виду Фил?

– …российский боксер Сергей Степанцов, выступающий в полутяжелом весе, – сказал диктор за кадром. – Через две недели ему предстоит встретиться в Лас‑Вегасе с американцем Норманом Хьюиттом. Я хочу напомнить нашим зрителям, что победитель получит звание претендента и осенью сразится за титул чемпиона мира по версии IBF с действующим чемпионом Харрисом Бердом, известным также как Бомбер‑Харрис.

Белов всмотрелся в лицо Степанцова. Молодой, лет двадцати пяти. Для профессионального бокса это, можно сказать, самое начало серьезной карьеры. Широкие скулы, светло‑серые глаза. Левая бровь рассечена шрамом надвое, в месте рассечения волосы не растут. Крепкий подбородок…

«Чугунная челюсть, – сказал однажды Фил. – У хорошего боксера должна быть чугунная челюсть и ребра из арматуры».

Похоже, с этим парнем все было в полном порядке. Плоские грудные мышцы, но зато – широченная грудная клетка, увеличивающая размах и без того немаленьких рук. Никаких рельефных бицепсов – боксеру это ни к чему; зато четко прочерченные широчайшие мышцы спины и литые плечи. А это главное. «Настоящий мастер наносит удар рукой, а бьет всем телом», – еще одна из заповедей Фила.

Далее картинки стали быстро сменяться. Несколько кадров из самых известных боев этого боксера, и финальный – рефери поднимает над головой руку победителя в красной перчатке. Короткий материал сменился следующим сюжетом, о синхронном плавании. Но русалки с прищепками на носу интересовали Белова куда меньше. Перед глазами стоял последний кадр: воздетые руки и улыбка на помятом лице – измученная и немного… виноватая, что ли?

Саше было знакомо это чувство: чувство глупой вины за то, что у тебя все получилось. В момент триумфа забываются все тяготы и лишения, что пришлось вынести, и остается только это легкое недоумение: почему я? Ведь на моем месте мог оказаться кто угодно?

«Кто угодно? – задумался Белов. – Нет, это не так. Только тот, кто сам в состоянии пройти этот путь. Пройти до конца».

Был ли незнакомый боксер тем самым парнем, который готов пойти до конца? Кто знает, вполне может быть и он.

IV

На следующее утро бодрый и подтянутый Белов, благоухающий новым ароматом «Блэк» от Армани, остановился перед стойкой портье. Он протянул ключ и сказал:

– Я съезжаю. Приготовьте счет; пожалуйста.

Портье любезно улыбнулся:

– Надеюсь, вам понравилось у нас?

– Да, спасибо, – рассеянно ответил Белов.

Портье склонился над журналом регистрации постояльцев. Нашел нужную строчку, вписал время выезда.

– Кстати, – сказал, вспомнив что‑то. – Вам пакет.

– Пакет? – насторожился Белов. – От кого?

– Не знаю. Его принес курьер «ФедЭкса».

Портье достал и положил на стойку пакет. В нем

что‑то звякнуло, Белов разорвал бумагу. На полированную поверхность упали автомобильные ключи с брелоком, на котором был изображен черный, как смоль, жеребец, поднявшийся на дыбы. Грива его развевалась.

– Интересно…

Белов пошарил в пакете и нашел небольшую, карточку из плотной бумаги. На лицевой стороне была его фотография, сделанная во время пребывания в Красносибирском СИЗО для внутреннего, так сказать, потребления. На обратной стороне – несколько слов, набранных на компьютере: «Сыграем в рулетку? Оставь машину в аэропорту, если доедешь. Удачи!» И больше – ничего. Белов рассмеялся. Кто этот неизвестный благодетель? А может, ангел смерти? Судя по брелоку сигнализации, машина была дорогая – «Феррари».

Date: 2015-09-24; view: 236; Нарушение авторских прав