Стремительный марш к Луаре

Если в первый период немецкого наступления на Западе по существу я был в роли наблюдателя, то, по крайней мере, во второй период я мог участвовать в наступлении в качестве командира соединения.

Все наши попытки добиться от ОКХ разрешения на наступление через Сомму, пока противник не построил и не организовал за рекой сплошной обороны, оказались напрасными. Эти первые дни июня были использованы для подготовки планомерного наступления, которое 4‑я армия должна была начать утром 5 июня.

На участке по обе стороны Абвиля действовал II армейский корпус (командир – генерал[‑лейтенант] граф [Вальтер фон] Брокдорф[‑Алефельдт]). Между ним и XXXVIII корпусом был выдвинут у Эльи XV танковый корпус генерала [Германа] Гота. Плацдарм у Амьена, который удерживала 9‑я дивизия, занял XIV моторизованный корпус (командир – генерал [пехоты Густав Адольф] фон Витерсгейм), который одновременно был передан в подчинение действующей слева армии. Таким образом, для XXXVIII корпуса осталась полоса наступления шириной около 20 км по обе стороны от Пикиньи. В этой полосе в первом эшелоне первую атаку на правом фланге должна была предпринять 46‑я (судетская) пехотная дивизия (командир – генерал‑майор [Павел] фон Хазе), на левом фланге – 27‑я (швабская) дивизия (командир – генерал‑лейтенант [Фридрих] Бергман). 6‑я (вестфальская) дивизия (командир – генерал‑майор [Арнольд] фон Бигелебен)[110]оставалась сначала во втором эшелоне с тем, чтобы войти в прорыв после форсирования реки дивизиями первого эшелона.

Местность на нашем северном берегу была слегка холмистой; она медленно понижалась к Сомме, не давая укрытия войскам в связи с отсутствием лесов, а прибрежная местность южнее реки круто поднималась вверх, открывая противнику прекрасный вид на район наших исходных позиций. Ширина Соммы в несколько сот метров не позволяла просматривать обе передовые позиции благодаря зарослям кустарника на берегу реки. На южном берегу, в долине, расположились деревни Брейи, Эльи, Пикиньи и Дрель, которые, видимо, особенно прочно удерживались противником. Как и большинство французских деревень с их крепкими и добротными домами и изгородями, они были отличными опорными пунктами для ведения обороны. На возвышенности, которая находилась на южном берегу и уходила в глубину оборонительной полосы противника, деревни и большие леса также создавали противнику выгодные условия для обустройства оборонительных позиций, предоставляя также естественное укрытие для его артиллерии.

В полосе корпуса располагались две французские дивизии, одна колониальная дивизия и 13‑я Эльзасская пехотная дивизия. По данным разведки, необходимо было считаться с тем, что противник располагал никак не меньшим количеством артиллерии, а, может быть, даже и превосходил нас. В связи с таким характером местности и соотношением сил я полагал, что успеха в наступлении можно достичь быстрее всего путем использования фактора внезапности. Поэтому штаб корпуса приказал собственной артиллерии не открывать огня вплоть до начала атаки. Мы отказались также от огневой подготовки атаки. Только после начала атаки предусмотрено было открытие сильного огня по высокому южному берегу и по расположенным в долине деревням, чтобы исключить всякое сопротивление оттуда при форсировании реки.

Пехота обеих дивизий, снабженная надувными лодками, понтонами и штурмовыми мостиками[111], в ночь перед атакой была выдвинута в прибрежный кустарник на нашей стороне реки. На рассвете она должна была внезапно форсировать реку, обходя деревни. Форсирование на рассвете 5 июня полностью удалось на всем фронте благодаря внезапности. Только потом противник оказал сопротивление на высоком берегу реки и в расположенных около реки деревнях. Противник сражался мужественно: африканцы – с присущими им кровожадностью и презрением к жизни, а эльзасцы – так упорно, как только можно ожидать от этого алеманнского племени, которое в Первую мировую войну дало много хороших солдат, сражавшихся на стороне немецкой армии. Действительно, было трагедией встретиться тогда с этими юношами как с врагами[112]. Когда я беседовал с пленными, многие из них не без гордости рассказывали, что их отцы служили в германской армии, гвардии или кайзеровском флоте. Я вспоминал тогда многих эльзасских рекрутов, которых сам обучал в 3‑м гвардейском полку и которые в большинстве своем были отличными солдатами, как, например, мой бывший дальномерщик, ефрейтор Дешан.

Начало атаки я наблюдал с командного пункта корпуса в небольшом лесу сравнительно близко от фронта. Как только стало ясно, что форсирование реки везде прошло удачно, я переместился вперед. Начался бой за овладение господствующим высоким берегом реки и деревнями около реки, которые надо было взять с тыла. Примечательной была сравнительно слабая активность артиллерии противника, что отнюдь не соответствовало числу обнаруженных нами батарей. Очевидно, французская артиллерия все еще жила опытом позиционной войны. Ее огонь был недостаточно маневренным, и она не могла или почти не могла в соответствии с требованиями маневренной войны быстро сосредоточить сильный огонь. Она не использовала в такой степени, как мы, выдвинутых вперед наблюдателей и не имела подразделений, которые можно было бы сравнить с нашими дивизионами артиллерийской инструментальной разведки (АИР). И в этом случае победитель, очевидно, слишком долго почивал на лаврах. Во всяком случае, для нас было приятной неожиданностью то обстоятельство, что деятельность неприятельской артиллерии была не той, что в условиях позиционной войны в Первую мировую войну.

Все же продвижение через долину Соммы было небезопасным, т. к. наведенный нами мост был в сфере действия огня противника из деревни Брельи. Однако я благополучно добрался до 63‑го пехотного полка 27‑й пехотной дивизии, который под командованием отличного командира, полковника [Генриха] Грейнера, только что овладел, хотя и со значительными потерями, высоким берегом. Замечательным было поведение раненых, которые под защитой мертвого пространства, образуемого высоким берегом, ожидали пока еще не прибывшего транспорта. Затем я вновь переправился через Сомму и по другой переправе добрался до 40‑го пехотного полка той же дивизии, действовавшего на левом фланге корпуса. Он залег в это время у леса около Нейли, который находился в полосе наступления соседнего XIV моторизованного корпуса и удерживался еще противником. И здесь, к сожалению, мы понесли немалые потери, т. к. полк обстреливался с тыла из удерживаемого противником населенного пункта Эльи. Все же мы овладели также и господствующими над долиной реки высотами.

Действовавшая справа 46‑я пехотная дивизия также удачно форсировала реку и овладела высоким берегом. Итак, можно было быть довольным результатами первого дня наступления, хотя бои за населенные пункты и затянулись до ночи.

От соседей нам стало известно, что XV танковый корпус также форсировал реку. Правда, его дальнейшее продвижение еще долго задерживалось противником, стойко оборонявшим крупный населенный пункт Эррейн. В результате этого противнику удалось блокировать столь необходимые для автомашин дороги.

Левый сосед, XIV моторизованный корпус, который после артиллерийской подготовки начал наступление с Амьенского плацдарма, не смог развить наступление танков, очевидно, ввиду наличия здесь обширных минных полей. В дальнейшем корпус развернулся на юг, так что наше продвижение проходило позже без связи с ним.

Наступление 5 июня, кроме овладения высоким берегом реки, дало также такой выигрыш пространства южнее Соммы, что ночью были переброшены через реку первые батареи. Но оставалось еще неясным, разбит ли противник или же он будет пытаться организовать упорную оборону в глубине своей позиции. В такой ситуации донесения, могущие прояснить этот важнейший вопрос, обыкновенно отсутствуют. Туман неизвестности – единственное, что на войне есть всегда, – скрывал от нас обстановку и намерения врага.

Неосторожное продвижение вперед может привести к тяжелому поражению. С другой стороны, потеря нескольких часов может дать противнику возможность организовать новые оборонительные позиции, которые затем снова придется прорывать с большими потерями.

Военачальнику, который в такой обстановке будет ждать, пока надежные донесения не прояснят ему положение на фронте, вряд ли улыбнется военное счастье. Он неизбежно упустит выгодный момент. По этой причине ранним утром 6 июня я уже был на выдвинутом на южный берег Соммы командном пункте 46‑й дивизии. Конечно, после напряжения вчерашнего дня войска еще не совсем пришли в себя. Я указал на необходимость незамедлительно начать преследование, т. к. дивизия, по‑видимому, не имела непосредственного соприкосновения с противником. Затем я поехал вперед, приказав начать выдвижения подразделениям 42‑й дивизии, которые не имели приказа, хотя перед ними слышался шум боя, и прибыл в

правофланговый полк корпуса. Полк, собственно, был готов к наступлению, но хотел выждать результатов артиллерийского обстрела лежащей перед ним деревни Куази, прилегающих высот и опушек леса. Разведданных о противнике не было. Так как я предполагал, что ни деревня, ни высоты, ни опушки леса не заняты противником, я приказал командиру немедленно выступить широким фронтом, но в расчлененных боевых порядках. Если противник действительно находится перед фронтом, он обнаружит себя и будет подавлен артиллерией. При наступлении в указанном мною порядке не надо было опасаться больших потерь. Так как командир, очевидно, сомневался в правильности моего решения, я сам поехал вперед на своем легковом автомобиле. Мы достигли въезда в деревню Куази и натолкнулись на баррикаду, которую никто, однако, не защищал. Из деревни доносились одиночные выстрелы, очевидно, отставших солдат. После короткой разведки мы въехали в деревню, которую противник оставил, так же как и прилегающие высоты и опушку леса. С этими сведениями я вернулся в полк, который к этому времени уже выступил, и рекомендовал ему в будущем самому производить разведку. Естественно, командир корпуса существует не для того, чтобы изображать из себя разведывательный дозор. В данной обстановке, однако, был необходим яркий личный пример, тем более что войска еще не знали меня, и я был уверен, что предварительным условием действительного преследования является инициатива начальников. Особую радость доставил мне восторг моего адъютанта обер‑лейтенанта фон Швертнера и моего молодого водителя фельдфебеля [Фрица] Нагеля, вызванный нашим случайным разведывательным рейдом.

Вечером я побывал в двух полках 27‑й дивизии, которые наступали на деревню Сейсмон. Несколько неожиданно я остановился на переднем крае у одного командира роты. После того как он информировал меня об обстановке, он счел уместным в свою очередь воспользоваться присутствием высокого начальника. Я должен был, лежа на животе, разложить мою большую карту и подробно информировать его об общей обстановке, насколько я ее сам знал. Только после того, как я утолил его жажду знаний, я смог поехать обратно, взяв одного раненого, который также горячо интересовался моей информацией об обстановке. К счастью, обратный путь был недолог, т. к. командный пункт корпуса был перенесен за это время ближе к фронту в лес.

7 июня была введена в бой на правом фланге корпуса 6‑я пехотная дивизия, которая еще за день до этого выдвинулась на южный берег Соммы. Бравые вестфальцы, которые всегда были хорошими солдатами, показали замечательное стремление к продвижению вперед. Когда я утром прибыл в эту дивизию, я узнал, что сильно пересеченный участок Пуа, который мог быть хорошим прикрытием для противника, был преодолен, городок Пуа уже был взят, а полк стремительно наступал на деревню, расположенную по ту сторону этого участка. Правда, Пуа и дороги, ведущие в этот городок, находились под довольно неприятным воздействием огня дальнобойной артиллерии противника. Несколько развеселил нас один водитель машины с боеприпасами, который во время обстрела дороги искал укрытия под своей машиной, нагруженной снарядами.

Вечером я вновь был в одном полку 46‑й дивизии, который располагался еще перед рубежом реки Пуа. Но и здесь удалось к вечеру оставить этот рубеж позади, после того как было обеспечено необходимое взаимодействие с тяжелым оружием и артиллерией, взаимодействие, которое здесь сначала было плохо организовано.

27‑я дивизия, которой пришлось вести самые тяжелые бои, была отведена во второй эшелон, т. к. преследование развивалось в хорошем темпе. Ее должна была сменить на левом фланге корпуса только что приданная ему 1‑я кавалерийская дивизия.

8 июня продолжалось преследование, причем темп снова задавали вестфальцы. 46‑я дивизия донесла о 100 вражеских танках, против которых были направлены штурмовики. Однако захватить эти танки, используя налет штурмовиков, не удалось. Они скрылись, хотя при более решительных действиях их можно было захватить.

Ход боев 7 и 8 июня дал возможность командованию корпуса судить о том, что разбитый противник не в состоянии оказывать сопротивление, кроме как на непродолжительное время и на отдельных участках. Можно было предполагать, что противник стремится спасти оставшиеся силы, отведя их за Сену. За нижним течением этой реки он будет, вероятно, пытаться снова организовать сопротивление, используя еще оставшиеся резервы. Корпус должен был, следовательно, сделать все, чтобы как можно быстрее форсировать Сену, прежде чем враг найдет время и возможность организовать оборону реки. Хотя корпус к вечеру 8 июня был еще в 70 км от Сены, командование корпуса отдало приказ дивизиям первого эшелона не только достичь 9 июня Сены своими моторизованными передовыми отрядами, но и форсировать ее. Основная часть пехоты и артиллерии на гужевой тяге должна была быстрым маршем следовать за моторизованными отрядами, с тем чтобы на следующий день также достичь Сены. 6‑я дивизия должна была форсировать Сену у Анделя, 46‑я дивизия – у Вернона.

От войск требовалась чрезвычайная выдержка: им пришлось в течение четырех дней подряд вести бои и преследование. На войне бывают моменты, когда командир должен ставить самые жесткие требования войскам, если он не хочет упустить благоприятной ситуации, в результате чего войскам пришлось бы дорого заплатить за то, что было упущено.

8 данном случае в пользу быстрых действий говорили также оперативные соображения. Французы, видно, были еще полны решимости защищать Париж. Крупные силы противника занимали позиции вокруг Парижа, проходившие севернее города от Уазы до Марны. Если бы удалось быстро форсировать Сену ниже Парижа, судьба этих позиций была бы предрешена, т. к. войскам, занимавшим эти позиции, ничего не оставалось, как только быстро эвакуироваться из Парижа, если они не хотели подвергнуть себя опасности быть отрезанными. Обстановка, следовательно, диктовала командованию корпуса предъявить войскам высокие требования. Она требовала от командиров всех степеней смелой инициативы и быстрого принятия решений. Необходимо было использовать такую благоприятную ситуацию.

9 июня с раннего утра до позднего вечера я все время разъезжал, чтобы обеспечить выполнение поставленной задачи обеими дивизиями первого эшелона. С радостью я мог установить, что наши пехотинцы, несмотря на предшествовавшее напряжение, бодро прилагали все силы, чтобы достичь цели – Сены.

Несмотря на это, не все, конечно, шло гладко. В 6‑й дивизии, правда, все шло хорошо. Рано утром я встретился с командирами обеих дивизий, а затем посетил 46‑ю дивизию. Когда я затем в полдень прибыл на место переправы 6‑й дивизии у Анделя, я установил, что передовые отряды уже достигли Сены. Находившийся там штаб дивизии принял меры для предполагаемого вечером форсирования реки. К сожалению, мост был взорван противником еще до того, как передовой отряд достиг места переправы. Живописно расположенный на высокой скале городок Андель пылал после налета штурмовиков, чего мы в данной обстановке никак не могли желать в качестве извещения о нашем прибытии.

В 46‑й дивизии создались, однако, некоторые трудности. Прежде всего, дивизия начала наступление на 3 часа позже назначенного срока. Когда я после посещения 6‑й дивизии вновь прибыл в 46‑ю, она потеряла всякую связь со своим передовым отрядом, который, во всяком случае, не достиг еще Сены, как этого сумел добиться передовой отряд 6‑й дивизии. Когда я ехал опять в 6‑ю дивизию, мне ничего не оставалось, как дать понять командиру 46‑й дивизии, что я хочу с ним встретиться вечером на его переправе у Вернона. Я сказал ему, что он должен прибыть туда, по крайней мере, со своим потерянным передовым отрядом.

Возвращаясь снова в Андель, я увидел, что переправа через Сену в трех местах идет полным ходом при слабом сопротивлении противника. Пехота и артиллерия на гужевой тяге сделали все, чтобы своевременно в этот день достичь Сены.

Когда я около 7 часов вечера прибыл в Верной, то действительно застал там командира 46‑й дивизии со своим передовым отрядом.

К сожалению, и здесь противник успел разрушить мост. Так как с южного берега Верной обстреливался сильным минометным огнем, я приказал передовому отряду переправиться ночью под прикрытием темноты.

При таком стремительном преследовании я не мог использовать прибывшую в корпус 1‑ю кавалерийскую дивизию так, как я этого хотел. Она еще была довольно далеко, а, кроме того, мне ее передали из подчинения штаба армии с ясным указанием использовать ее для прикрытия левого фланга армии у Парижа на Уазе. Впрочем, дивизия донесла мне, что еще она находится далеко от моих передовых дивизий – ее атаковали крупные танковые силы противника. Ясно, речь шла здесь о танках, которые ранее скрылись от 46‑й дивизии и действовали теперь в нашем тылу на фланге.

Когда я вновь после короткой ночи 10 июня прибыл в Верной, первые части 46‑й дивизии уже переправились через реку. Так XXXVIII армейский корпус первым вышел на южный берег Сены. Войска могли по праву гордиться проведенным ими преследованием. Я был счастлив, что благодаря быстрым действиям корпуса мы избежали, может быть, тяжелых боев за переправу через Сену.

Но положение корпуса все еще было не из легких. Он один стоял на южном берегу Сены. Действовавший справа от него XV корпус достиг Сены у Руана только 10 июня, т. е. днем позже, и был повернут на Гавр. Следовавший за ним II армейский корпус был еще далеко от Сены. На левом фланге совершенно неясна была обстановка в районе Парижа, о гарнизоне которого ничего не было известно. К тому же XXXVIII корпус нуждался еще в двух днях, чтобы переправить через реку все свои силы. Легкие понтонные мосты, наведенные у Анделя и Вернона, были все время объектом неоднократных налетов английской авиации, которой удалось на некоторое время вывести из строя мост у Вернона. Если бы командование противника располагало на этом фланге какими‑либо резервами, если бы оно проявило инициативу, то оно могло бы атаковать изолированно расположенный на южном берегу Сены XXXVIII армейский корпус.

Командующий 4‑й армией генерал‑полковник фон Клюге сообщил мне в начале наступления, что оперативная задача армии, полученная от ОКХ, заключается в том, чтобы «захватить плацдармы южнее Сены». Хотя ОКХ не намерено было искать решения этой второй фазы французской кампании в духе плана Шлиффена – путем выдвижения вперед сильного северного фланга для глубокого охвата западнее Парижа, как в свое время было предложено мною, – а собиралось осуществить, как это теперь ясно, с большим успехом удар массированных танковых сил восточнее Парижа на юг, указанная 4‑й армии задача была слишком скромна. Даже если планировалось добиться успеха в результате нанесения удара восточнее Парижа и, следовательно, прорыва группы армий «Ц» через линию Мажино, а наступление группы армий «Б» к нижней Сене должно было представлять собою вспомогательные действия, то все же было необходимо удержать инициативу и на внешнем фланге. Группа армий «А» начала наступление через Эн только 9 июня. Было еще трудно предвидеть, принесет ли ее удар действительно желаемый решающий успех. Кроме того, надо было предполагать, что противник, имея в виду как раз план Шлиффена, знал об опасности глубокого охвата через нижнюю Сену и принял свои контрмеры. Тем более важно было удержать инициативу и на правом фланге и не дать противнику времени развернуться здесь для обороны или для наступления. Если, следовательно, по моему мнению, оперативная задача 4‑й армии требовала немедленного продолжения наступления южнее Сены, то и XXXVIII армейскому корпусу, как мне казалось, не следовало выжидать на плацдарме до тех пор, пока противник не сосредоточит против него превосходящие силы.

Я запросил согласия штаба армии начать наступление на юг сразу после того, как корпусная артиллерия будет переброшена через реку, вместо того чтобы, как было приказано, удерживать плацдарм, который корпус расширил за это время до реки Эр. 27‑я пехотная дивизия заранее была выдвинута на южный берег Сены. 11 июня я попросил разрешения перебросить на южный берег Сены также и 1‑ю кавалерийскую дивизию, укрепившуюся на Уазе и одержавшую в этот день прекрасную победу над упоминавшимися раньше танками. В данной обстановке мне казалось совершенно естественным, чтобы единственная наша кавалерийская дивизия была бы первой и в преследовании. Я предполагал выдвинуть ее впереди корпуса с задачей быстро перерезать с юго‑востока железные дороги и шоссе, ведущие в Париж.

К сожалению, мои предложения отклонили. Мне сообщили, что армия ждет указаний о дальнейшем наступлении. 1‑я кавалерийская дивизия была затем у меня отобрана и переподчинена I армейскому корпусу, находившемуся во втором эшелоне, с тем чтобы она могла при любых обстоятельствах по‑прежнему прикрывать севернее Сены фланг на Уазе. Так, к моему сожалению, эта прекрасная дивизия не получила задачу, которая так подходила именно ей!

Вечером 11 июня произошли два события, которые, по моему мнению, подтвердили правильность наших соображений. В расположении 58‑го пехотного полка 6‑й дивизии был сбит самолет, у летчика которого был найден приказ, содержавший данные об отступлении противника на широком фронте. Следовательно, необходимо было следовать за ним по пятам. С другой стороны, 46‑я дивизия донесла, что против нее ведется крупная танковая атака – признак того, что наше пребывание южнее Сены было явно очень неприятным для противника. Дальнейшая проволочка со временем могла не усилить для него эту неприятность, а лишь уменьшить ее.

Утром 12 июня 46‑я дивизия, только что отбившая с большими для себя потерями атаку, донесла, что противник сосредоточивается перед ее фронтом, и срочно просила помощи (в донесении говорилось о ПО вражеских танках). Я решил на свой страх и риск начать наступление всеми тремя дивизиями. Но едва только я отдал приказ, как появился командующий армией. Хотя он и одобрил мое намерение, но полагал все же, что ввиду отсутствия новых оперативных указаний от ОКХ лучше подождать. Он был озабочен, конечно, главным образом тем, что мой корпус будет действовать впереди один. Он отдал, поэтому строгий приказ не продолжать наступление за линию Эвре – Паси – приказ, который еще раз был подтвержден для верности в вечернем приказе по армии.

Наступление 27‑й дивизии, действовавшей слева, проходило успешно, 46‑я же дивизия донесла, что она не может выступить. На южном берегу она не имела в достаточном количестве артиллерии, боеприпасов, продовольствия. Кроме того, она должна была отражать атаки танков, правда, их было всего 50–60.

В следующие дни бой опять принял характер преследования. 13 июня II армейский корпус справа от нас также форсировал Сену. В этот день наш штаб разместился в небольшом замке, который принадлежал известной писательнице Колет Дарвиль. К сожалению, она отсутствовала. Я переночевал в ее спальне, которая одновременно служила салоном, была очень элегантно обставлена и по старым традициям имела собственный выход в парк. Мы с удовольствием воспользовались бассейном в парке.

14 июня нас посетил главнокомандующий сухопутными силами [генерал Вальтер фон Браухич]. Я сообщил ему об успехах корпуса, что он принял к сведению, но ничего не сказал о дальнейших целях.

15 июня генерал‑полковник фон Клюге сообщил мне, что армия теперь должна овладеть городом Ле‑Ман. Необходимо стремительно преследовать противника, не ожидая соседей. Нам это было ясно, что так надо поступать, давным‑давно!

16 июня дивизии корпуса снова натолкнулись на линии Ферте – Видам – Сенонш – Шатенёв на организованное сопротивление. Это были части 1‑й, 2‑й и 3‑й механизированных дивизий, которые действовали во Фландрии, были эвакуированы из Дюнкерка и снова выгрузились в Бресте. Кроме того, вновь появились части двух колониальных бригад (спаги) и одной марокканской дивизии. Вечером сопротивление противника было сломлено. И здесь прекрасное впечатление оставили части 6‑й дивизии, которые я посетил при объезде всех дивизий. Вечером мы получили от армии приказ, где нам указывалось направление: Ле‑Ман – Анжер на Луаре. I армейский корпус должен выдвинуться слева от нас, и 46‑я дивизия должна быть передана ему. XV танковый корпус, за исключением одной дивизии, которая должна была овладеть Шербуром, получил направление на нижнюю Луару, с тем чтобы «образовать там плацдармы». Вот в чем, оказалось, заключался оперативный план.

17 июня стало известно об отставке Рейно и о назначении старого маршала [Арни] Петена[113]. Должен ли был он организовать сопротивление или политики хотели предоставить старому заслуженному солдату Первой мировой войны право подписать капитуляцию?

Поступивший 18 июня приказ фюрера требовал самого энергичного преследования, что для нас тоже не было новостью. Далее, в нем требовалось быстрое занятие «старых имперских областей Туль, Верден, Нанси», заводов Крёзо и портов Брест и Шербур. Мы совершили форсированный марш, в котором один полк прошел 78 км. Моторизованный передовой отряд под командованием полковника [Фрица] Линдемана достиг района западнее Ле‑Ман. Я переночевал в замке Бонетабль средневековой роскошной постройки. Впереди, за валом с подъемным мостом – фронтальная стена с четырьмя большими башнями со стенами толщиной в три метра. Сзади – двор, в углах которого также возвышались две башни. Наряду с замками на Луаре, которые мне вскоре пришлось увидеть, это было самое великолепное строение, которые я видел во Франции. Внутреннее убранство также было великолепным, в замке еще находилась часть прислуги. Владелец замка, г‑н Рошфуко герцог Дуденьский[114], к сожалению, бежал.

Утром 19 июня, чтобы попасть в передовой отряд Линдемана, я проехал 50 км, не увидев ни одного немецкого солдата. Я прибыл в Ле‑Ман, куда в качестве победителя 70 лет назад вступил мой дед, и осмотрел там великолепный собор. По дороге мне встречались отряды французских солдат, которые двигались на восток без оружия, и целый артиллерийский дивизион со всеми орудиями и машинами, сдавшийся Линдеману. Армия противника явно начала распадаться. Несмотря на это, отряд Линдемана задержался перед участком реки Майен у Лиона – Анжера. На противоположном берегу были обнаружены вражеские пулеметы, обстреливавшие мост, и танки. Линдеман тщетно пытался подавить их огнем одной батареей 100‑мм орудий, бывшей в его распоряжении. Я направился в сторону от моста на передний край у реки и выяснил, что, очевидно, в стороне от моста вообще не было противника или здесь были очень небольшие силы. Я порекомендовал одному командиру роты, который, по‑видимому, выжидал на берегу, оставит ли противник мост, форсировать реку ниже по течению. Если он захочет, я буду его сопровождать. Это предложение подействовало. Через некоторое время солдаты роты, раздевшись, прыгнули в реку, переплыли ее и без всяких потерь достигли берега. Мост, на подступах к которому, к сожалению, уже лежали убитые, был захвачен! Я оставался еще в передовом отряде, пока он не начал продвижения на противоположном берегу, и затем возвратился на свой командный пункт. Все же противник несколькими танками и пулеметами задержал отряд на Майене 8 часов. Сразу же по прибытии на командный пункт я отослал моего первого адъютанта обер‑лейтенанта Графа вновь к Линдеману со строгим приказом передовому отряду еще ночью перейти Луару. Действительно, он застал этот отряд готовящимся перейти на отдых на этом берегу. Адъютант добился однако того, чтобы отряд перешел реку ночью, причем он сам сел в первую надувную лодку.

Ночью на КП корпуса прибыли донесения от обеих дивизий о том, что передовые отряды переправились через Луару. Я тотчас же выехал вперед и был поражен величием реки, которая на западной переправе у Инграда была около 600 м ширины и имела сильное течение. На высоком мосту были взорваны два пролета. В этом промежутке надо было навести понтонный мост, причем ввиду разницы в высоте в 9 м пришлось использовать крутые сходни. Позже было страшно трудно съехать по этим сходням на автомашине. Во всяком случае, тяжелые машины надо было перевозить, что было довольно трудно при такой ширине реки, сильном течении и наличии многих отмелей.

У другой переправы около Шалона дело было проще, поскольку река здесь разделялась на три рукава. Мосты через оба северные рукава оказались в наших руках невредимыми, в связи с этим надо было навести мост только через последний рукав шириной 160 м. Здесь я наблюдал своеобразную дуэль. Утром французские солдаты показывались на том берегу только невооруженными. К вечеру же перед обоими мостами появились тяжелые танки. Наши части, выдвинутые на другой берег, не смогли их сдержать, т. к. орудия и зенитная артиллерия не могли быть еще переброшены туда. Так, на переправе у Шалона я увидел, как одновременно на нашей стороне изготовилось к открытию огня 88‑мм зенитное орудие, а на другой стороне – тяжелый танк, и оба одновременно открыли огонь. К сожалению, наше орудие было тотчас же подбито. В тот же момент, однако, появилось наше легкое противотанковое орудие, которое удачным попаданием в самое уязвимое место неприятельского 32‑тонного танка[115]подожгло его.

Вечером я остановился в замке Серран, расположенном недалеко от Шалона. Это было огромное роскошное здание, окаймленное мощными башнями и подковой окружавшее парадный двор. Вокруг замка был устроен ров. Замок принадлежал герцогу Тремую, князю Тарентскому[116]. Это одно из самых видных имен старой Франции. Последний титул герцоги унаследовали около 1500 лет назад, породнившись с фамилией Анжу в Неаполе. Но им не удалось там занять трон, которым завладел Фердинанд. Один из членов семьи Тремуй вместе с Байардом были единственными лицами, имевшими прозвание «рыцаря без страха и упрека». В замке хранилось, особенно в чудесной библиотеке, много исторических документов еще тех времен, когда его владельцы были сторонниками Стюартов. Весь нижний этаж был, однако, недоступен, т. к. здесь была сложена, как и в других замках, мебель королевского дворца в Версале. Сам я разместился в одной из комнат в башне, на верхнем этаже, которая была устроена как салон для grand lever [117], с великолепной кроватью под восьмиметровым балдахином. Рядом находилась роскошная комната для одевания с чудесным потолком в своде. Замок, отделанный с фасада белым камнем и имевший четыре огромные башни из серого камня, был расположен в огромном парке. Великолепная парадная лестница со сводчатым потолком в стиле ренессанса вела в залы первого этажа, чудесно украшенные картинами и гобеленами. Понятно, что здесь, как и во всех других местах, мы внимательно относились к чужой собственности и бережно с ней обращались.

К 22 июня нам удалось переправить 6‑ю и 27‑ю дивизии на южный берег Луары. Передовые отряды продвинулись еще глубже. Множество французских солдат сдавалось в плен.

23 июня мы получили известие о том, что за день до этого было подписано перемирие в Компьенском лесу. Кампания во Франции окончилась. В своем приказе по корпусу я поблагодарил солдат подчиненных мне дивизий, которых «не защищал ни один танк и не везла ни одна машина», за их самопожертвование, героизм и отвагу. Они смогли благодаря успешному наступлению организовать преследование противника на глубину 500 км, которое по праву носит название «марш‑бросок к Луаре». «Колесо истории повернулось?!» Но от Компьена 1918 г. до Компьена 1940 г. лежал долгий путь[118]. Куда он поведет нас дальше?

Глава 7