Машинист Васильев

Посвящается моему учителю Андрею Платонову

Олег Петрович Васильев в очередной раз запускал двигатели мощного грузового тепловоза 2ТЭ-116. По корпусу пошла вибрация и стекла задрожали от богатырского рева дизелей. Васильев дал гудок и на малой скорости повел локомотив из депо к товарной станции, где его ждал приготовленный к отправлению состав.

Тем временем Элеонора Владимировна Васильева, жена Олега Петровича, готовила салаты к завтрашнему празднику - тридцатой годовщине со дня их свадьбы. Сейчас она вспоминала своего мужа в те далекие времена, когда они только-только познакомились, когда он еще был молодым помощником машиниста. В те времена, как и положено провинциальной молодежи 60-х, вечерами они бродили по кинотеатрам и паркам, любовались на звезды. Говорили в основном о литературе, Олег был страстным поклонником творчества Андрея Платонова и не скрывал, что выбрал профессию под влиянием его произведений. И действительно, о локомотивах он говорил с большим трепетом, смутно видя в них отражение каких-то таинственных космических принципов, пусть и проведенных через человеческую сущность. Васильев был наделен редкой способностью сливаться в одно целое с машиной, когда все ощущения корпуса стального гиганта тут же передавались телу машиниста, малейшая неполадка в его стальном организме моментально отзывалась резкой болью. Все неисправности он определял необыкновенно быстро и точно, и его локомотив всегда находился в образцовом состоянии. Про Олега Петровича говорили, что он способен с закрытыми глазами разобрать и собрать дизель своего “стального коня”. Ни рабочие, ни инженеры депо Ярославля Платонова не читали, и поэтому сравнивать Васильева с его героями ни у кого не возникало мысли. Впрочем, это было не важно.

Элеонора вспомнила, как переживал Олег семь лет назад, когда его старый тепловоз 2ТЭ-3 списали в металлолом. Он долго ходил вокруг своего “стального коня”, нежно похлопывал его по обшарпанному корпусу и что-то говорил ему в полголоса. Через три дня он с разрешения начальства при помощи газового резака срезал со старого локомотива кабину, и на нанятом за бутылку водки грузовике отвез ее на свой садово-огородный участок. Она стала ругаться: “Вот дурак! И так земли мало, так ты еще эту идиотскую железяку припер! Где картошку теперь сажать будем?!” И тогда Олег страшно рассердился: «Сама ты железяка! Это памятник, памятник моему почившему другу, с которым я одолел не одну сотню тысяч верст!”

К новому локомотиву Васильев привыкал долго и болезненно, его страшно раздражало чувство отчужденности новой машины, которая была подвластна движениям только рук, но не мыслей своего машиниста. Но постепенно Олег сроднился и с 2ТЭ-116, превратив его в продолжение себя. И к нему возвратилось прежнее блаженное ощущение единства с железом.

Старинный город Ярославль огласился пронзительным тепловозным гудком. Тяжелый товарный состав медленно выползал в сторону Рыбинска. Прожектор резал осенние сумерки, высвечивая золотые листья на деревьях, растущих по откосам насыпи стальной магистрали. Чувство исполинской силы приносил рев дизелей. Васильев увеличил скорость хода и повинуясь его воле чаще застучали колеса и быстрее понеслись деревья за стеклами кабины.

Совсем по-другому относился к технике Рыбинский разгильдяй Федя Шишов. Водителем автобуса он работал только потому, что получил эту профессию в армии, а ничего другого делать не умел, да и учиться не хотел. Если бы ему не повезло, и в армии он бы был не водителем, а, скажем, солдатом караульной роты, то пришлось бы ему сейчас работать грузчиком или дворником. Но ему тогда посчастливилось и работал он теперь на достаточно неплохой работе, дающей ему достаточное количество средств для пьянок и совокуплений с женщинами (в Рыбинске он слыл самым известным бабником). И сегодня его пригласили на пьянку, где будет много бухла и девиц легкого поведения.

По этой причине Шишов страшно торопился поскорее закончить свой последний рейс. Предвкушение горячих глотков водки и горячих женских тел не давало ему покоя, и когда в деревеньке Крапивино он подогнал свой “ЛиАЗ” для посадки пассажиров, сердце Федора уже бешено колотилось. “Только бы не опоздать!” - думал он. “А то приду, когда водка выпита, все бухие, и уже распределяют девиц между собой!” Он посмотрел на часы. Боже, уже половина десятого, а приглашен он на десять! Необходимо во что бы то ни стало умудриться доехать до Рыбинска за тридцать минут.

Федя оглянулся в салон. Туда ввалилась пьяная компания молодых рыбинцев, выбравшихся в последний раз перед длинной зимой на свежий воздух для того, чтобы насладиться “огненной водой” и женскими телами, а заодно и грибочков пособирать. В компании было три парня и четыре девчонки, парни оживленно о чем-то говорили, а девчонки весело хихикали. Шишов позавидовал им злой, нехорошей завистью: “-Вот они уже нагулялись, наотдыхались, натрахались, а мне - везти их, и из-за них я лишен этих радостей!” Федя почесал нос и подумал, что он еще может наказать горе-туристов, напугав их резкой быстрой ездой, а сам при этом успеет добраться до своих друзей и получить-таки все ему причитающееся.

-Помнишь, как вчера ты пьяный на Ксюху в палатке полез, а пятки наружу выставил, а я давай пятки тебе хворостинкой щекотать! - рассказывал один турист другому. На это вся компания ответила дружным смехом.

-Ну что, давайте теперь все ко мне, я один сейчас дома живу, родители в Ярославль уехали, - предложил еще один турист, на что компания ответила всеобщим согласием. Чтобы не слышать больше их разговоров, Федя завел мотор.

Сверкая фарами автобус понесся сквозь ночной мрак. Шишов вдавил педаль газа почти до упора, и машина разогналась до девяноста километров в час. Это на проселочной-то дороге! На автобус со всем своим содержимым страшно подпрыгивал, как будто хотел улететь к небу, а на поворотах его борта пролетали в считанных миллиметрах от придорожных деревьев. На одном из таких изгибов Федька едва разминулся с выросшей на самом краю проселка сосной. Пассажиров злостно мотало из стороны в сторону, один из них даже уронил на пол бутылку пива, а другого треснуло свалившимся на пол рюкзаком. При встрече с ухабами и поворотами девушки отчаянно визжали, а парни прикрикивали: “О, бля!” Однако разгоряченным алкоголем приятелям такая езда страшно нравилась, ибо какой же русский не любит быстрой езды? Всякое крепкое удовольствие лежит на грани страдания, и поэтому одно из самых сильных наслаждений очень близко к самому кошмарному страху - страху смерти. Сейчас вся компания сильно приблизилась к этому ужасу, но в свою смерть так и не поверила, ибо все были прочно уверены в водительских способностях Шишова и в том, что он не собирается совершить суицид, прихватив их всех на тот свет вместе с собой. На одном из особенно крутых виражей, когда автобус чуть было не перевернулся через крышу, он даже услышал за своей спиной аплодисменты и крики: “Браво, маэстро!”, а один длинный паренек крикнул свое пожелание: “Молодец! Гони так и дальше!” “Маэстро” тем временем выгнал свой автобус на шоссе и погнал с еще большей скоростью, благо встречных и попутных машин почти не было. Шины мягко шуршали по асфальту, и злобная тряска по ухабам сменилась мягким чувством полета, от чего пассажиры перешли в расслабленное состояние. В одном месте, правда, пришлось с большой виртуозностью обгонять бензовоз, даже чуть-чуть царапнувшись об его заляпанный нефтепродуктами борт и ободрав краску, но по сравнению с проселочными ухабами это выглядело сущим пустяком.

- Когда приедем, надо будет попросить у водилы книгу жалоб и записать туда огромную благодарность! - предложил кто-то из туристов.

- Правильно! - сказал другой, - Такого аттракциона нигде не найдешь!

Было ясно, что в памяти туристов это экстремальное путешествие домой ярким рубином вольется в корону памяти о самом походе. Конечно, от этого заключительного этапа похода не останется даже фотографий, но разве воспоминания о пережитых ощущениях не лучше любых, даже самых высококачественных фотографий? Впереди мелькнули огоньки железнодорожного переезда, за которым уже начинался Рыбинск.

От залихватской езды успокоился и сам Шишов. На часы он смотрел теперь с удовольствием: “Успеваю, даже с избытком!” Полностью изменилось и его отношение к пассажирам. Теперь он уже чувствовал к ним своеобразную благодарность, даже любовь, подобную той, которую артист ощущает по отношению к своим поклонникам.

От похвал лицо Федьки расцвело румянцем, а рот растянулся в улыбке. Давно его никто так не хвалил! Начальство ругает за отвратительное техническое состояние машины, которую он почти никогда не чинит. Пассажиры же ругают Шишова за то, что он плохо подводит автобус к остановке, то мимо проедет, а то не доедет, и им приходится тащить тяжелые чемоданы лишние пять-десять метров. А Федор, будь он неладен, еще возьмет, да так их и не дождавшись уедет восвояси. А еще любил Федька мимо остановок на большой скорости проезжать и, обернувшись, наблюдать за злыми лицами людей, так и не дождавшихся долгожданного транспорта.

А тут - впервые им довольны!

Впереди замигали огоньки переезда. Шишов понимал, что сейчас он въедет в город и навсегда расстанется со своими поклонниками, и поэтому решил напоследок преподнести им еще один лихой трюк. Чуть-чуть сбавив скорость он въехал на переезд. “Ничего, сейчас наверняка идет товарняк, а они медленно ходят”, быстро сообразил он. Где-то поблизости раздался резкий тепловозный гудок.

Автобус резко подпрыгнул на первой рельсе и... Мотор заглох. Федя несколько раз судорожно повернул зажигание, надавил на сцепление, на газ - никакого толка! В это время кабина и салон озарились светом близкого прожектора и за стеклами правой стороны салона и кабины выросло могучее рыло тепловоза, вынырнувшего из-за поворота. Пассажиры, до последней секунды сохранявшие доверие к Федьке, наконец, поняли, что происходит что-то очень нехорошее. Побледнев, как меловые тряпки, они дружно вскочили со своих мест. Только одна девушка, парализованная неожиданно напавшим страхом, продолжала еще доли секунды неподвижно смотреть в окно. Ее глаза встретились с глазами Олега Петровича.

За пять минут до этого момента Васильев ощутил какую-то неясную тоску в правой половине головы и тут же, расшифровав значение этого ощущения, сказал своему помощнику: “Андрюха, сходи во вторую секцию и посмотри компрессор, барахлит он чего-то”. Андрей вышел, а Олег продолжил вести состав, оставшись в кабине один. На повороте он сбросил скорость до шестидесяти километров в час и дал гудок. За окном - темнота, моросит мелкий осенний дождик, видимости никакой. И тут в свете прожектора неожиданно вырос стоящий на расстоянии в десять метров автобус, он даже успел разглядеть женское лицо в его окне. “Господи!!!” - прокричал Васильев и еще ничего не поняв, дернул что было сил рукоятку тормоза в экстренное торможение. От резкого рывка Олег грохнулся головой в стекло кабины, и на мгновение потерял сознание.

Раздался отчаянный скрежет сокрушаемой стали, смешанный со зловещим шипением тормозов. Автобус мгновенно смяло как самую тонкую картонку. У тяжелого грузового состава даже на малой скорости тормозной путь составляет около километра. Автобус проволокло по путям десять метров и отбросило прочь, отчего он перевернулся вверх колесами. Тут же полыхнул разлившийся бензин, к равнодушным небесным звездам добавилась звезда трагическая, земная...

Машинист Васильев поднялся со своего места и потер ушибленный лоб. “Хорошо, что поезд не пассажирский, и что Андрюху я в дизельный так вовремя отправил”, - почему-то подумал он. В это время пришел помощник. “Петрович, что случилось?” Вместо ответа Васильев открыл дверцу кабины и вылез в ночной мрак. Повреждение тепловоза было небольшим, с него только чуть-чуть ободралась краска и разбился один из фонарей.

Далеко позади жарким костром пылал автобус. Олег Петрович со всех ног бросился к месту происшествия. Но, добежав, он понял понял, что под этим искореженным металлом живых остаться не могло. Постояв над обломками и посмотрев в небо, куда вместе с дымом и жаркими волнами воздуха устремились души погибших, Васильев перекрестился и вернулся в тепловоз.

Разумеется, в данной ситуации машинист абсолютно ни в чем не виноват, и никаких юридических претензий к Олегу Петровичу возникнуть не могло. Однако...

Элеонора Владимировна торопилась домой - сегодня Олег возвращается из рейса. До нее дошли слухи о какой-то аварии на железнодорожном переезде, из-за которых ее сердце билось частой дробью. Когда она пришла в свою квартиру, то увидела дорожную сумку мужа в прихожей. Но сам он почему-то не вышел ее встречать. Элеонора пошла в комнату.

Господи! Олег молча сидел за круглым столом, на котором были разложены фотографии совершенно незнакомых ей людей, вырезанные из газеты и смотрел в его центр. Элеонора Владимировна подошла к мужу и начала трясти его за плечо: “Олег, кто эти люди? Что случилось?”, но никакой реакции в ответ не последовало. Она еще долго трясла Васильева, задавала ему различные вопросы, так и не получая на них ответа. Обезумев от неожиданного, непонятно откуда взявшегося страха Элеонора принялась рыдать, носиться по квартире и звонить по телефону сыну. Сын вскоре примчался и тоже долго пытался растрясти отца - не помогло. Элеонора принесла ватку, смоченную раствором аммиака и сунула Олегу под нос - тот же эффект. Так около четырех часов они перебирали все возможные средства, но не одно из них так и не оказало желаемого действия. Когда силы сына и матери иссякли, они были вынуждены вызвать “скорую помощь”.

- Кататоническая форма шизофрении в стадии обострения, - отчеканил врач складный как латинский афоризм диагноз, - Надо в больницу ехать, а то так он и с голоду помереть может.

- Ну что ж, в больницу так в больницу, - обреченно промолвила Элеонора Владимировна.

Тем временем Олег Петрович уже ясно видел восьмерых человек, сидящих вокруг стола. Он был девятый. “Я с вами! Я ваш! Я отправил вас туда, так заберите меня с собой!”, бормотал он.

Но его никто никуда не забрал. Пролежав четверть года в психбольнице, Васильев был выписан. С работы его, разумеется, отправили на пенсию по состоянию здоровья, но он из-за этого не особенно переживал.

На Рыбинском кладбище стоят в один ряд восемь могил, одна из которых постоянно осквернена и загажена родственниками лежащих в остальных семи. На поминках у родных и близких покойных имеется обычай подойти к могиле Шишова, разбить об нее бутылку, написать нецензурное слово, помочиться или сделать еще что-нибудь нехорошее. “Так его, распиздяя!” - орут они. “Угробил наших детей, так еще валяешься рядом с ними, никакой совести у тебя нет! Выкопать тебя отсюда надо, да в выгребной яме утопить!”

И потом они еще долго обкладывают матом юриспруденцию за то, что она не выносит приговоров покойникам и до сих пор, несмотря на все достижения науки, не нашла способов наказания провинившихся душ. Кажется, что борьба с могилой “виновника”, а не светлая память о почивших близких приводит их в это место.

Отчего же могила шофера все еще цела?

Вечером всегда на кладбище появляется бородатый старик. Со словами “Прости их, не ведают они, что мы все теперь одно, неразрывное! Хоть я еще и здесь, но это только так кажется, а на самом деле я уже с вами!” приводит он эту могилу в прежний порядок. Потом он неспешно проходит мимо остальных могил и потихоньку разговаривает с ними. “Вы мои, мои навеки! Замолвите за старика словечко на Том Свете, умоляю вас, замолвите!” Потом он долго смотрит на изготовленный им самим из железа кабины старого тепловоза памятник, где изображен автобус с крыльями, несущийся в Рай. “Да, именно так и было!”, бормочет он себе под нос.

Так коротает свои денечки пенсионер Васильев.