Социальных

институтов ^ла> У^кР^епляются государства, но превалируют

аскриптивно-партикуляристские нормы сначала личного служения, затем предоставления сословиям привилегий, исключительных прав (на владение землей и др.).

Яркий пример функциональной недифференцированности феодаль­ных институтов — феодальное землевладение: «Поместье было относительно самодостаточным аграрным хозяйством с наслед­ственно закрепленной за ним рабочей силой... Функциональная раз­мытость поместья отражалась в статусе землевладельца, который сочетал в себе роли собственника земли, политического лидера, военного предводителя, судьи и организатора хозяйственной жиз­ни»*. Жак Ле Гофф развивает эту мысль: «Феодальный замок стал центром сеньории, к которому постепенно отходили все формы власти — экономическая, судебная, политическая»**.

Традиционные институты с их малой дифференцированностью, доминированием аскриптивной и п арти куля р и стекой ориентации есть, видимо, неизбежный этап эволюции любого человеческого

* Парсонс Т. Система современных обществ — М, 1997, с 57, см также Блок М Феодальное общество. В кн ■ Блок М Апология истории — М, 1973, гл гл V. ** Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада, с 92

сообщества. С теми или иными поправками характерные черты тра­диционных институциональных взаимодействий отмечались (и от­мечаются) у народов Западной и Восточной Европы, Ближнего и Дальнего Востока, Африки и Латинской Америки.

Однако процесс преобразования традиционных институтов в институты современного общества протекал (и протекает) у раз­личных народов по-разному. Чтобы понять современные судьбы многих народов, необходимо проанализировать трансформации их традиционных институтов.

Не случайно историки считают эпоху феодализма, во время которой происходило становление ныне существующих государств, наций, культур, ключом к пониманию современного состояния того или иного народа. Эпоха перехода от традиционных институ­тов к современным — это во многом время выбора народами пути социально-исторического развития.

Причем определенные предпосылки как бы склоняют к выбо­ру того или иного варианта развития (но не делают его обязатель­ным). Так, своеобразие западноевропейского общества во многом объясняется тем, что социальные институты этого общества в эпоху феодализма возникли на руинах более зрелого в институ­циональном отношении греко-римского мира. При этом феодаль­ные институты явились шагом назад, что еще раз доказывает: история человечества не имеет однозначной направленности, здесь возможны движения вспять, зигзаги, развороты и т.д.

Вместе с тем наличие институционально-нормативных облом­ков именно греко-римского общества, по мнению М. Вебера и Т. Парсонса, сыграло огромную роль в формировании современных институтов западноевропейского типа, во многом определив их конкретную сущность.

Т. Парсонс, анализируя процесс становления современных (мо­дерных) институтов в Западной Европе, отмечает, что этому про­цессу способствовали три основных институциональных «моста» от греко-римского институционально достаточно развитого обще­ства к западноевропейским обществам.

Во-первых, речь идет о западно-христианской церкви, которая, с одной стороны, сохранила идею «царства Божьего» как образца общества, в котором никто не имеет привилегий, все равны перед Богом, оценивающим людей по их делам, достижениям и т.д. Эта идея и ее дальнейшее развитие в протестантизме и стали ценност­но-культурной основой легитимации нового порядка взаимодей­ствия между людьми, формирования новых институтов.

С другой стороны, церковь сохранила институциональную сис­тему своей организации, которая имела единый центр в Риме, была довольно независимой и автономной от государства (чего не было

255

в восточном христианстве), стремилась руководствоваться норма­ми, принципами, которые укрепляли ее, позволяли ей конкуриро­вать с миром и превалировать над ним.

В связи с этим Т. Парсонс особое внимание уделяет требованию Григория VII безбрачия белого духовенства: «В то время как в фе­одальной системе на смену более «личному» принципу феодаль­ной верности стремительно шел принцип наследственности, он ре­шительно изъял из сферы действия последнего духовенство и осо­бенно епископат. Каковой бы ни была мораль белого духовенства в области сексуальных отношений, у священников не могло быть законных наследников, а их приходы и должности не стали инсти-туализированной наследственной функцией, как это произошло с институтами монархии и аристократии... Состояние напряженнос­ти между духовным универсализмом церкви и феодальным мирс­ким партикуляризмом, которое проявлялось в противостоянии орга­низаций религиозного и мирского типа, послужило мощным проти­водействием против соскальзывания западного общества в удоб­ный традиционализм»*.

Во-вторых, большую роль в формировании институционально­го порядка современных западноевропейских обществ сыграли нор­мативные элементы поведения, свойственные средневековому го­роду. М. Вебер подчеркивал значение европейской городской об­щины как одной из стратегических точек развития нового институ­ционального порядка.

В городе, который «был во всем мире совместным поселением до того чуждых по крови местом жительства людей»** формиру­ются принципы, нормы взаимоотношений между людьми, не состоявшими друг с другом в кровно-родственных связях. Это становится веской причиной рационализации норм, принципов, регулирующих взаимодействие между горожанами. Тем самым по­стоянно вытесняются аскриптивно-партикуляристские нормы, со­ответствующие матрицы отношений «отец (владыка) — ребенок (зависимый)», — нарастают достиженчески-универсальные прин­ципы «горожанин — горожанин». Все независимы друг от друга, никто не может претендовать на избирательность отношения к нему. Город, обязательным принципом которого было наличие частной собственности на владение***, наличие рынка, стал точ-

* Парсонс Т. Система современных обществ, с. 59—60.

** См ■ Вебер М Город. В кн: Вебер М. Избранное. Образ общества — М.,

1994, с. 337.

*** Жак Ля Гофф вслед за М. Блоком отмечает, что «феодальная система не

имела в чистом виде понятия собственности, обычно определяемое как право

пользования и распоряжения. С этой стороны земельное хозяйство и вообще

система городской собственности оказались противостоящими (курсив

наш. — А.Э.) феодальной системе Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового

Запада. — М., 1992, с. 91; см. также: Бродель Ф. Материальная цивилизация,

экономика и капитализм XV—XVIII вв. Т 1. Структура повседневности — М.,

1986, с. 509-593.

256

кой роста современных экономических институтов, формирова­ния буржуазии — нового слоя общества, не имеющего сословных гарантий, базирующегося на достижениях в торговле, приобре­тенных капиталах и т.д. Своеобразие социальной организации за­падноевропейского города заключалось и в том, что город являл­ся «скрепленным клятвой братством». «В средние века город был скреплен клятвой «коммуны» и считался в правовом смысле «кор­порацией»*.

Формирование и развитие достиженчески-универсальных прин­ципов организации социальной жизни городской общины прояв­лялось и в организации политической жизни. Речь идет, в частно­сти, о возникновении и организации городского варианта арис­тократии в виде патрициата — высшего слоя горожан, организо­ванного в корпоративное целое. Отличительной особенностью этих групп являлось противопоставление самого принципа их органи­зации феодальному принципу иерархии. Они были организованы в гильдии, среди которых наиболее заметное и влиятельное место занимали гильдии торговцев, но каждая отдельная гильдия, сле­дуя образцу греческого полиса и древнеримского municipium, была в основе своей ассоциацией равных. Городская община представля­ла собой образец организации, противоположной феодализму и созвучной основному направлению будущего развития**.

Третий важный «мостик» от римских институтов к современ­ным обществам — римское государственно-правовое наследие, роль которого в формировании западноевропейских государств обще­известна. Вместо аморфных раннефеодальных государственных об­разований, разъедаемых феодальной раздробленностью, самосто­ятельностью* крупных феодалов, устанавливавших свои законы, права и т.д., формируется государство римского типа, имеющее независимую армию, свой бюрократический аппарат, единый на всей территории закон.

Вместе с тем, как подметил Т. Парсонс, особенности правово­го регулирования, развитие обычного права в Англии в XVI— XVII вв. создали особо благоприятные условия именно в этой стране для перехода от традиционно-феодальных институтов к институ­там современного общества. «Во-первых, это независимость су­дебной власти от короля, впервые проявившаяся в тяжбе верхов­ного судьи, против Якова I, которая в конечном счете окончилась победой судьи.

Во-вторых, это узкокорпоративный (т.е. специализированный, диф­ференцированный. — Л.Г.) характер юридической профессии.

* Вебер М. Город, с. 340—341.

** Парсонс Т. Система современных обществ, с. 58—59.

257

9 Общая социология

В-третьих, это упор на юридическое оформление частных прав интересов, иногда направленное против привилегий государства,! иногда находящееся за пределами обычной сферы деятельности! государственных ведомств. У этого процесса было два аспекта.1 Один относился к «правам англичанина», которые включали судеб-1 ное решение о законности ареста, право на справедливое судеб-1 ное разбирательство с участием защиты, гарантированностьжили-1 ща от произвольных обысков и далее вплоть до свободы слова, собраний и т.д. Другой аспект касался собственности и контрак­та — фундаментальных основ индустриальной революции»*.

Эти институционально-нормативные комплексы: организация западно-христианской церкви и ее идеология; городская община с нарождающейся буржуазией, в число которой могли попасть и вы­ходцы из бедных слоев городской общины; римско-государственная традиция установления всесилия закона и единой власти, охрана прав человека, признание его независимости от произвола государ­ства, право вступать в контрактные отношения и соответствующую ответственность, — как относительно устойчивые системы образцов повседневного поведения стали основными точками роста, кристалли­зации новых институциональных порядков.

Трудно сказать, какой из этих «мостиков» оказался важнее.

Например, рынок сыграл огромную революционизирующую роль! в развитии экономических институтов. Ведь рынок — это конкурен-1 ция тех, кто предлагает свой товар, и, чтобы продать свой товар в условиях конкуренции, надо сделать его качественным, дешевым. Рынку безразлично, кто произвел этот товар — для него важны до-1 стижения, качество, а это возможно лишь в условиях дифференци­ации производства, специализации хозяйственной деятельности.

Эти «мостики», точки роста, кристаллизации нового институ­ционального порядка повседневности способствовали как нарас­танию новых достиженчески-универсальных норм регуляции ин­ститутов, так и их дифференциации.

Пунктирно обозначим траектории этих процессов. Экономика уверенно развивается, формируются не только чисто экономи­чески-хозяйственные предприятия, учреждения (мануфактуры и т.д.), но и хозяйственные, присущие лишь экономическим ин­ститутам нормы регуляции.

Рационализация норм экономических взаимодействий испытывала противодействие не только со стороны комфортного аскриптивно-го традиционализма семейно-родовой регуляции (ориентация на рынок, прибыль буквально разрывает аскриптивность), но и со сто­роны религии, которая фактически сама устанавливала «регулятив­ные нормы» жизни традиционного (феодального) общества и по­этому препятствовала становлению специализированных норм для

* Парсонс Т. Система современных обществ, с 87. 258

экономики, политики, науки, образования. Церковь стремилась регу­лировать нормы жизни на основе религиозно-моральных канонов, и экономике пришлось вступить в идеологический спор с религи­озными установлениями о «моральности» ростовщичества. Поло­жительное решение этого вопроса стало легитимной основой фор­мирования внутри экономических институтов финансовых институ­тов, что резко ускорило развитие экономики.

В политических социальных институтах при безусловном сохра­
нении таких аскриптивных черт, как престолонаследие, сословная
организация общественно-политической жизни, наследственность
аристократии, являвшейся политической элитой, резко усиливает­
ся тенденция универсализма, предусматривающего установление
единого мощного государства с всесилием закона и в то же время
охрану сословно-наследственных прав. Характерная для раннего
феодализма нерасчлененность власти и (экономического) богат­
ства, власти и управления хозяйством начинает постепенно сме­
няться тенденциями дифференциации. Богатство может оказаться в
руках у более удачливых буржуа, банкиров, которые ссужают день­
ги не только аристократам, но и королю, вступающему с ними в
договорные отношения кредита, залога и т.д.
^^r,r,r-i4i-Ljii_Lir- Логика социально-исторического анализа ин-
(МОДЕРНЫЕ) ститутов определяет те критерии, показатели,

институты в соответствии с которыми в социологии при-

нято анализировать современные (модерные) ин­ституты — институты, возникшие в результате коренных пре­образований общественной жизни, произошедших в странах За­падной Европы в последние два-три столетия. Хотя в различных странах мира в зависимости от специфики культуры, традиций институциональные изменения воплощались в различные спе­цифические (национальные) формы, общее направление разви­тия институтов (от традиционных к модерным, от доминирова­ния кровно-родственной мотивации кдостиженчески-универсаль-ной ориентации на другого человека), по крайней мере в Запад­ной Европе, сохраняется. Конечно, эти тенденции в разных стра­нах проявляются с разной быстротой и в различных националь­но-исторических формах*.

Первая группа признаков модерных институтов (индустриаль­ного общества), взятых как идеальный тип:

• безусловное доминирование во всех основных сферах обще­ственной жизни (кроме семьи) достиженческой регуляции. В эко-

* Так, в Голландии особую роль в становлении модерных институтов, очевидно, сыграл фактор урбанизации в 1515 г горожане составляли 51% населения Голландии, в 1795 г. — 65% (Бродель Ф Материальная цивилизация, экономи­ка и капитализм, XV—XVIII вв. Т. I — М., 1986, с 514)

259

номике доминируют деньги и рынок с его режимом свободной кон­куренции (вместо натурального хозяйства, бартерного обмена и т.д.), в политике внедрены демократические институты, для которых ха­рактерны конкурентно-достиженческий механизм (всеобщие вы­боры, многопартийность, гражданское общество и т.д.), универса­лизм закона, равенство всех перед ним;

• развитие института образования, цель которого — распрос­
транение компетентности, профессионализма, что становится ба­
зовой предпосылкой развития других институтов достиженческо-
го типа.

Доминирование достиженческой нормативной регуляции стало важнейшим (если не главным) фактором высокой динамичности индустриального общества, научно-технического прогресса и т.д.

Вторая группа признаков — дифференциация и автономизация институтов, что проявляется:

• в отделении экономики и от семьи, и от государства (со­
хранена лишь налоговая связь государства с экономикой
и законодательно-правовое регулирование экономической
деятельности), формировании специфических норматив­
ных регуляторов экономической жизни, обеспечивающих
эффективную хозяйственную деятельность.

Происходит внутренняя дифференциация политических инсти­тутов, ярким свидетельством которого является разделение зако­нодательной, исполнительной и судебной власти. Образование от­деляется от религии, приобретая безусловно светский характер;

• в ускорении процесса возникновения новых социальных
институтов.

Так, экономические институты находятся в состоянии постоянной дифференциации и специализации (машиностроение, топливно-энергетические комплексы, перерабатывающая промышленность и т.д.), возникают и укрепляются финансовые институты, которые, в свою очередь, специализируются в зависимости от функций (инве­стиционные фонды, пенсионно-накопительные банки и т.д.); управ­ление хозяйством отделяется от его владения, возникает институт менеджмента; дифференцируется владение (наряду с чисто се­мейными возникают акционерно-корпоративные формы владения); в образовании возникает стройная система высшего образования, профессионально-технического образования, система повышения квалификации и др. Подобное происходит и в здравоохранении, социальной сфере и т.д.

Каждый из новых институтов имеет собственные четкие пра­вила, нормы, призванные обеспечить регулярное выполнение на высоком (конкурентоспособном) уровне своих профессио­нальных обязанностей. В результате дифференциация, помножен­ная на достиженчество, резко повышает адаптационные способ-

I

260

ности сфер общественной жизни, общества в целом к новым вызовам истории, внешней среды, обеспечивает высокую дина­мичность, новаторство, отзывчивость на новое, большую эф­фективность и стабильность, устойчивость институциональной структуры общества;

• в усилении автономии социальных институтов, которая про­
является не только в относительной независимости органи­
заций, учреждений данного социального института, специ­
фичности его правил, норм, но и в способности института
к саморазвитию, инновациям в целях повышения эффекта
(так, из общего образования развился социальный инсти­
тут высшего образования);

• в усилении взаимозависимости сфер общественной жиз­
ни, которая проявляется тем сильнее, чем глубже специа­
лизация и автономия институтов. Возникает эффект нара­
стания целостности общества, его системности по мере внут­
реннего усложнения его основной структуры.

§ 4. Особенности становления институтов российского общества (наброски социологического анализа)

Какова специфика российских институтов? Какие институ­ционально-нормативные «мостики» использовало наше общество в своем продвижении от традиционно-патриархального состоя­ния до современного?

Этот вопрос имеет большое значение для понимания судеб нашей страны, ее особенностей, проблем и достижений. Но ответ на него затруднен, по крайней мере не является однозначным — в частности, потому, что если западноевропейское общество, ис­тория его институциональных основ, становления и развития его нормативно-регулятивных устоев повседневной жизни составля­ли предмет исследований многих поколений социологов (от Г. Спен­сера, Э. Дюркгейма, М. Вебера до Т. Парсонса и Р. Мертона, а сегодня П. Бурдье, И. Валлерстайна и др.), то история же отече­ственных социальных институтов, их своеобразие фактически мало подвергались серьезному научно-доказательному анализу социо­логов.

Мы не претендуем на анализ, тем более решение этой, безу­словно, одной из важнейших проблем отечественной социологии, а ограничимся лишь обозначением некоторых пунктиров.

Как и во всех феодальных странах, в России были явно выраже­ны черты аскриптивно-партикуляристской организации: престоло­наследие монаршей власти, принципы личного служения, сослов-

26 7

ные привилегии, передаваемые по наследству, крепостной строи и т.д. Но мы не будем останавливаться на этих всеобщих аспектах, а сфокусируем внимание на исторических особенностях становления социальной организации российского общества.

Прежде всего огромное значение имела эпоха объединения рус­ских земель после татаро-монгольского нашествия, эпоха форми­рования и укрепления централизованного российского государ­ства (XV—XVIII вв.), когда во многом были заложены основные нормативно-регулятивные устои российского общества, его веду­щих институтов: государства, религии, экономики.

Как уже упоминалось, формирование западноевропейских го­сударств в постфеодальную эпоху происходило на основе греко-римского государственно-правового наследия. Своеобразные ос­колки греко-римской цивилизации существовали не только в виде буквальных развалин римских «акведуков», крепостей. Речь идет прежде всего о нормативно-институциональном наследии, суще­ствовавшем наяву, в практике повседневных взаимоотношений людей, заселявших Западную Европу в виде определенных пра­вовых традиций, обычаев ведения хозяйства, заведенного поряд­ка вещей, которые во многом послужили своеобразным катализа­тором, зачатком западноевропейских модерных нетрадиционных институтов.

Россия была лишена подобного наследия и если и могла заим­ствовать у римского общества какие-либо устои (используя вос­точно-римское, византийское наследие), то это заимствование но­сило преимущественно «книжно-умозрительный» характер, так как на российской территории никогда не было византийских городов, население никогда не жило по византийским законам, нормам, обычаям (хотя священнослужители давали некоторые зна­ния, которые служили возможными ориентирами).

В течение нескольких веков институциональный порядок рос­сийского общества в той или иной степени находился под влия­нием устоев Золотой Орды.

П.Н. Милюков, один из самых тонких и наблю­дательных российских историков, тяготевших к масштабному осмыслению отечественной исто­рии, отмечал, что, «изучая культуру любого за­падноевропейского государства, мы должны от экономического строя переходить сначала к со­циальной структуре, а затем уже к государствен­ной организации. Применительно же к России удобнее использовать обратный порядок, т.е. прежде ознакомиться с развитием государственности, а затем с развитием социального строя, поскольку в России государство обусловило общественную

организацию, тогда как на Западе, наоборот, общественная орга­низация обусловила государственный строй»*.

Последуем его совету. Каковы же были закладывавшиеся осно­вы государства как решающего института российского общества?

Византийская (восточно-римская) традиция имперской власти, как считают современные исследователи**, была унаследована от Рима, где государство считалось высшей и незыблемой ценностью, а император господином, неограниченным правителем, но обязан­ным подчиняться универсальным законам. Сильное централизован­ное государство в римском варианте всегда основано на универ­сальном, едином для всех законе. Как неоспоримая обязанность, повинность признавалось византийскими императорами служение народу на основе закона, на основе справедливости.

Еще одно своеобразие византийского порядка государственно­го устройства: византийский император считался господином го­сударства, но (в отличие от восточных деспотий) не собственни­ком государства. Он не воспринимал государство св*оей вотчиной, собственностью, которой мог бы распоряжаться произвольно, по своему усмотрению.

Далее. Своей идеологической основой Византийское государ­ство признавало христианство, поэтому светская и духовная власть были слиты, а император считался не только мирским правите­лем, но и фактически высшим Главой церкви, имеющим право смещать и назначать ее предводителей. В отличие от Восточной Римской империи в Западной Европе признание христианства основой государства делало церковь и организационно, и полити­чески, и экономически ощутимо независимой от королевской вла­сти.

Отметим и другое обстоятельство. В Византии феодалы не обла­дали юридически закрепленными привилегиями — они определя­лись на основе личной верности и службы императору, который мог менять эти привилегии по своему усмотрению. Не были зак­реплены и сословные привилегии купцов, ремесленников. Как и в Риме, в Византии поощрялись торговля и ремесло. Но и куп­цов, и ремесленников контролировали и опекали — они получа­ли гарантированные заказы от армии, двора, но и подвергались произволу чиновников.

Теперь о России. В период объединения русских земель, форми­рования московского государства очень многое было заимствовано у Византии, преемницей которой считала себя Москва («Третий Рим»). И это проявлялось не только во внешне ритуальном осуще-

* Милюков П Н Очерки по истории русской культуры. — М, 1992, с. 23. **См, например' Хачатурян В М История мировых цивилизаций — М., 1998.

263

ствлении государственной власти, но и в духовной жизни — Мос­ква переняла православную (византийскую) версию христианства. Из рук византийских священнослужителей Россия получила догма­ты христианства, его письменную культуру, религиозные ритуалы, обряды.

Вместе с тем в результате многих иных воздействий, и прежде всего практики золотоордынской организации власти, с которой непосредственно (а не умозрительно) сталкивалось российское общество, были сформированы стандарты, нормы, ощутимо от­личавшиеся от римско-византийских обычаев устройства государ­ственной власти.

Если византийский император служил народу на основе зако­на, обязан был подчиняться универсальным законам, то в Рос­сии легитимация норм, традиций власти протекала в духе восточ­ных деспотий. Формировалось представление о власти самодерж­ца, который не ограничен никакими законами, произволен в своем властвовании.

Василий III, заложивший во многом фундамент царской власти, свя­зывал с титулом «государь» представление о неограниченной влас­ти в своей земле: «Чи ни волен яз князь великий в своем княже­нии?» По словам австрийского посла Герберштейна, Василий III пре­восходил властью всех монархов в мире: «Всех одинаково гнетет он жестоким рабством». Иван Грозный, внук Василия III, закрепляет по­рядок о том, что основным свойством самодержавной власти явля­ется ее неограниченность. В переписке с бежавшим в Литву князем Курбским Иван Грозный утверждал: «А российское самодержство изначала сами владеют всеми государствами, а жаловати если сво­их холопей вольны, а и казнити вольны же есмы».

Ничем не ограниченная, никакими законами не регулируемая власть самодержца — такова нормативно-регулятивная основа фун­кционирования государства. Это государство произвола. И в этом коренное институциональное отличие российской государствен­ной традиции от греко-римской, которая как в западно-римской, так и в восточно-римской (византийской) версии всегда призна­вала единство сильного государства и законности. В Западной Ев­ропе именно опора на римскую государственную традицию, рим­ское право становилась одним из главных средств борьбы против произвола удельных феодалов. Сильная королевская власть вела к утверждению универсальных норм и стандартов социальной регу­ляции. Король подчинялся и уважал свой закон так же, как и любой его подданный. (Вспомним хотя бы тяжбу судьи Коука про­тив английского короля Якова I — представить себе такое для Рос­сии даже в XX в. — невозможно.)

В России усиление государства вело к усилению не универсализ­ма, а произвола. В.О. Ключевский вслед за СМ. Соловьевым отме-

264

чал, что московские самодержцы управляли своим государством, как вотчиной; они считались собственниками всей земли, могли лишить земли, средств к существованию, жизни любого; могли сбри­вать бороды, заставлять своих поданных разучивать европейские танцы и т.д. Именно выбор восточно-деспотического варианта вла­сти, согласно которому государь — это собственник, владелец го­сударства, судеб людей, во многом, как мы предполагаем, опреде­лил многие особенности развития социальных институтов россий­ского общества.

Так, в России гораздо медленнее, чем на Западе, законода­тельно оформлялись сословные права основных слоев населе­ния, которые могли бы гарантировать представителям этих со­словий определенные привилегии и обязанности, переходящие по наследству. Подобный наследственный (аскриптивный), но универсалистский принцип мог бы противостоять произволу са­модержца, который был заинтересован в более примитивном ас-криптивном принципе — принципе личного служения, личной преданности. Укоренение норм личной преданности в течение многих столетий создавало незащищенность даже вьйсших слоев общества перед произволом самодержца. Вместе с тем это зак­репляло и определенную культурную традицию власти, соглас­но которой верность, близость к государю, властелину, руково­дителю становилась главным условием личных достижений.

Например, служилое дворянство, казалось бы, являлось привилеги­рованным сословием. Но земля, права передавались представите­лям этого сословия условно, на основе принципа личного служе­ния. Царь мог забрать землю, лишить наследников прав на нее. Только Петр I в 1714 г. предоставил помещикам право переда­вать по наследству поместье, которое до тех пор принадлежало им условно. Окончательно право собственности дворян на вот­чинные земли и другие их сословные права и обязанности были законодательно оформлены в 40—80-х гг. XVIII в. Городские жители, так называемое третье сословие, фактически вплоть до «Грамоты городам» (1775 г.) не имели ясно очерченных прав, привилегий, а значит, определенных гарантий от произвола власти, ее представителей. Жесткая централизованная власть, имев­шая право контролировать все и вся, мешала созданию мощных коммунальных движений, которые в Западной Европе завершились оформлением городских хартий, юридически закрепляющих их сво­боду.

Неограниченная власть самодержца, произвол власти, отсут­ствие законных гарантий, прав и обязанностей существенно сни­жают уровень организованности общества, предсказуемости со­циальной жизни, усиливают хаос. Люди лишаются тех преиму­ществ, которыми обладает социальное, организованное, упоря­доченное. Все это тормозит развитие процесса институализации

265

социальных связей. Социальные институты как гаранты предска­зуемости, гарантированности, а вместе с ними и все общество, на протяжении столетий имеют примитивные, элементарные фор­мы. Личность, ее права мало что значат как для государства, так и для самой личности. Не создает ли такая практика социальных взаимодействий неуверенность в завтрашнем дне, стремление жить одним днем, невостребованность рационального планирования своей деятельности, надежду на «авось», социальную пассивность, упование на доброго и мудрого царя, а не на себя, свою энергию, рассудок?

Формируется снисходительное отношение к высшему регуля­тивному механизму социальной жизни — закону, который не уважает даже сам властелин, а ведь хорошо организованное об­щество базируется на законе как неоспоримой святыне. Мощь и сила государства направляется не на эффективную организацию людей по определенным правилам, а на принуждение людей к поведению, желательному для государя, власти. Власть рассмат­ривается не как высшая ответственность, а как возможность подчинять себе людей.

РОССИЙСКИЙ Теперь несколько слов о городе, который на За-

город паде был главным источником развития дости-

женческой ориентации, нового типа институци­ональных норм. Город — это объединение чуждых по крови людей, в основе взаимодействия которых рациональные критерии пользы, успеха, качества и т.д. Центром города является рынок, на котором горожане обменивали произведенную продукцию между собой, между городом и деревней, данным городом и другими городами, областями. Не случайно в городах-полисах Древней Греции зарож­дались юридические институты и поведенческие комплексы, став­шие нормативно-регулятивной основой современных (модерных) институтов. Именно в городах средневековой Европы возникли го­родские рынки и университеты — «рассадники» знаний, профес­сионализма и компетентности...

В 1630 г. в России горожане составляли лишь 2,5% населения, в 1724 г. — 3, в 1897 г. — 13%. Сравните с Голландией: 50% горожан в 1515 г.; 65% — в 1795 г., или с Японией: 22% горожан в 1750 г.*

Но каковы по своему качеству русские города? (Хотя и количе­ство горожан, т.е. носителей иных, не аскриптивно-родовых стан-

* Бродель Ф Материальная цивилизация: экономика и капитализм, XV— XVIII вв. Т I 1986, с. 514.

266

дартов, во многом определяет процессы эволюции традиционных институтов к современным (модерным) устоям повседневности.)

М. Вебер и Ф. Бродель разработали взаимодополняющие друг друга типологии городов. По мнению Ф. Броделя, существуют следующие типы городов:

• открытые города, которые не отличаются от своей округи
и даже смешиваются с ней, — это города античного об­
разца, открытые в сторону своих деревень и равные им,
индустрия в них только зарождалась. Это исторически ранние
города (тип А);

• замкнутые города, которые закрыты в буквальном смысле
этого слова; их стены в гораздо большей степени определя­
ли границы сущности, нежели владений — это средневеко­
вые города Западной Европы. Пройти за их крепостные сте­
ны — это было то же, что пересечь государственную грани­
цу. Это был иной мир, с иными стандартами, нормами по­
ведения, и пришелец долго мог оставаться в этом мире чу­
жаком, деревенщиной. Здесь правили купцы, ремесленни­
ки, точнее, цехи, гильдии. Ощутимо было развито незави­
симое от феодала, князя самоуправление, в котором зада­
вали тон известные горожане (тип В);

• города, находившиеся под опекой, подчинявшиеся государю и
государству, — это города современного типа, где сильное
централизованное государство установило свою власть, сделало
независимые города частью единого государства, привело
их к покорности, сохранив, если город прошел этап второ­
го типа, его самоуправление и т.д. (тип С)*.

Ф. Бродель, размышляя о том, к какому типу отнести русские города, приходит к выводу: «Мы могли бы сказать о промежу­точном положении между А и С, когда не сложился средний этап эволюции. И государь оказался тут как тут наподобие молодца из сказки»**.

М. Вебер, идеи которого, по признанию Ф. Броделя, и были положены в основу его анализа, выделяя «княжеские города» (или княжеские и вотчинные города), отмечает, что такой город базируется на патриархальных и политических доходах как осно­ве покупательной способности крупных потребителей, которые могут быть: 1) должностными лицами, обладающие законными или незаконными доходами, или 2) вотчинниками и носителя­ми политической власти, расходующими ренту с внегородских земель или иные... доходы (примером чиновничьего города мо-

Бродель Ф Указ соч, с 547—558 ** Там же.

267

жет служить Пекин, вотчинного города — Москва до отмены крепостного права)*.

Итак, судьба средневекового русского города существенно от­личается от судьбы средневекового западноевропейского города — русский город не испытал в своем развитии тех свобод, комму­нальных сообщностей, цехов, гильдий, присущих городам-комму­нам, торговым городам Северной Италии, Западной Европы меж­ду Луарой и Рейном и т.д.

П.Н. Милюков отмечал, что русский город не был естествен­ным продуктом внутреннего экономического развития страны. Промыслы и торговля из-за своего незначительного развития впол­не могли пока обходиться и сельским укладом жизни — город нужен был государству. Это было место, «огороженное», укреп­ленное, военный оборонительный пункт. Здесь находились на­чальство — стояла воеводина изба — тюрьма для «колодников», в городе жили приказные люди для управления и ратные люди для обороны в случае осады. Дома, которые находились внутри горо­да, назывались осадными. Вне города, на «посаде», жило торгово-промышленное население. Позднее возле посада появляются и сло­боды.

Итак, «русский город был прежде всего правительственным и военным центром. В целой половине России, на юг от Оки все без исключения города... появлялись именно как оборонительные пун­кты...»**.

Историческое своеобразие русских городов оказало значитель­ное влияние на эволюцию социальных институтов российского общества. Ведь городской тип организации социальной жизни, основанный на рациональном расчете, качестве, умении, про­фессионализме, тип хозяйствования, присущий городу, ориенти­рованный на рынок, товарно-денежный обмен, специализиро­ванное производство на заказ, слой людей, который эти нормы, стандарты жизни, хозяйствования воплощает, и являлись глав­ными носителями нетрадиционных институциональных порядков. Судьба русских городов и вместе с этим судьба русской индуст­риальной экономики во многом определяли характер, глубину пре­образования традиционных институтов.

Итак, город был детищем государства, а не внутренней логики развития хозяйственной жизни, глубокого разделения ремесла, тор­говли, с одной стороны, и земледелия — с другой. В России на протяжении столетий ремесло институционально нередко было

* Вебер М. Город, с. 312.

** Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры.

268

соединено с земледелием. Крепостной безземельный крестьянин мог оставаться дома, став кузнецом, заниматься извозом, торговать в разнос, уходить на заработки, но не становиться при этом городс­ким жителем. Чаще же всего речь шла о сочетании сельскохозяй­ственного производства с каким-либо промыслом (особенно в зим­нее время).

Но государство само создавало для своих нужд не только города, но и промышленность, индустрию, которая «кормила» эти города. Развитие экономики, ее новых институционально-нормативных форм не столько подготавливалось изнутри, сколько организовывалось го­сударством. Но на свой лад. Задачи обороны, внешней политики чаще всего были основным фактором развития экономики.

В годы правления Петра I развитие промышленности преимуще­ственно осуществлялось не за счет свободного рыночного товаро­оборота, купли-продажи, наема свободных работников, а сверху. Российская промышленность, мануфактуры, заводы и т.д. еще очень долго не являли собой новый тип нормативно-институцио­нальной регуляции. Это был по сути не городской, а вотчинно-феодальный тип промышленности с приписанными крепостны­ми, внерыночной ценовой регуляцией, льготами от государства и т.д. Соответственно в этой промышленности слабо проявлялись достиженчески-конкурентные нормы, стандарты: казенная промыш­ленность, опекаемая государством, живущая на государственный заказ, без конкуренции на рынке труда и капитала.

Подобное развитие экономики подчиняло ее государству; по­литические институты оказались слиты и господствовали над эко­номическими, нормы политических институтов определяли целе­сообразность, эффективность экономических. Нет ни свободной конкуренции, ни свободного ценообразования — есть политичес­кий контроль и опека.

Зародышевый характер городского рынка, рыночного обмена, собственно рыночных институциональных норм, господство го­сударства, его опека и контроль — все это во многом предопреде­лило тип хозяйствования, нормы предпринимательского поведе­ния, упование на государство, его защиту, опеку, а не на соб­ственную предприимчивость, инициативу и активность. Все это закладывало определенные нормы, стандарты взаимоотношений предпринимателей, купцов с государством, формировало безыни­циативность, боязнь политической самостоятельности. Так было в XVIII в., так было в начале XX в., так есть и в конце XX в.

Город, созданный и опекаемый государством, созданная и опе­каемая государством промышленность не могли не породить пас­сивное в социальном смысле городское население. Яркой чертой средневекового западноевропейского города является самоуправ-

269

ление, готовность отстоять свои интересы в борьбе с удельными баронами, феодалами, королями. Российское же городское сосло­вие фактически было выпестовано, создано государством. Даже са­мим выделением в особую общественную группу и своим корпора­тивным устройством оно было целиком обязано правительству. Правительство хотело дать городскому сословию те элементы само­стоятельности, которых не выработала русская история, для чего, используя формы средневековой европейской свободы, поделило его на гильдии и цехи. Но городское корпоративное устройство в России в гораздо большей степени, чем дворянское, по оценке П.Н. Милюкова, оказалось мертвой формой.

Российские города ни по своему количеству, ни по своему качеству вплоть до 1861 г. не были носителями эффективных мо­дерных достиженчески-универсальных норм институциональных

взаимодействий.

* * *

Подведем некоторые итоги. Итак, доминирование государствен­ного произвола над обществом обусловило существенное своеоб­разие развития российских социальных институтов, которое мы ощущаем и поныне, — это и тип политического властвования, принятый в нашем обществе и в годы самодержавия, и в советс­кое время, и сохранившийся во многом до сих пор; и неуважение к личности, ее правам со стороны власти; и неразвитость граж­данского общества, способности и готовности социальных слоев граждан заявить и отстоять свои права; и ориентация на государ­ственный контроль за экономикой и т.д.

На первый взгляд, поражает, что данный способ организации общественной жизни легитимен, т.е. признан обоснованным как властителем, так и опекаемыми. Однако это вполне объяснимо: неуважение личности со стороны властей возможно лишь при ус­ловии неуважения самой личностью своих прав, своего достоин­ства. Значение анализа истории социальных институтов в том, что он приоткрывает завесу над тайной становления норм, стандартов взаимодействия людей в повседневной жизни.

Date: 2015-09-24; view: 331; Нарушение авторских прав