Глава 1. МЕЧТА

МАМА

Автор: Кэтрин Джексон

Знаете, лепестки на некоторых цветах бывают такие мягкие на ощупь, как пуховая подушка. Ну вот, моя мама — как один из этих цветов. Она такая мягкая, такая нежная, такая красивая.

Ребби

Она дала нам столько любви, что мы стали ею. Мы очень простые, тихие, с мягкой речью, в точности, как она.

Джермен

Наша мама — больше, чем мать для нас. Она еще и наш друг.

Джеки

Когда я гляжу на свою маму, я просто начинаю плакать, только оттого, что я переполнена радостью и гордостью, потому что я — ее дочь. Для меня она — красавица, самая невероятная леди, которую мне когда-либо суждено узнать.

Джанет

Что бы я ни решил делать, моя мама знает, что у меня все получится, и она говорит мне об этом. Время от времени сыну нужно это слышать.

Марлон

В мире нет другого такого человека, как моя мама. Всякий, кто знакомится с ней, моего ли возраста, моложе ли, в конце концов начинает звать ее Мамой, потому что у нее золотое сердце.

Тито

Бог в ее жизни на первом месте. Это дало моей маме силы преодолеть жизненные трудности. Она распространила свою любовь к богу на всю семью. Она держала нас всех вместе. Она — основа.

Рэнди

ПРОЛОГ

Латойа

В семье не без урода, всегда кто-то один отличается от остальных.

И это — я.

Латойа Джексон, 1985 год

Латойа, обнаженная, в «Плэйбое»? Я была шокирована, когда до меня дошли слухи. Моя дочь отличалась от своих восьми братьев и сестер, иногда она была подвержена резким переменам настроения. Что же касается одежды и манер, то в этих вопросах она была консервативна настолько, что однажды порвала ношения с подругой, которая начала носить блузки с глубоким вырезом и юбки с разрезом. „Она выглядит отвратительно, точно шлюха,— заметила Латойа, - не желаю иметь с ней ничего общего".

Но чем больше я думала о слухе про „Плэйбой", тем больше убеждалась, что это правда. Та Латойа, которую я увидела в начале 1989 года, должна признать, отличалась от Латойи, которую, как мне казалось, я знала. Я вспомнила ее окружение в 1988 году в Трамп Плаза, Атлантик-Сити, когда она впервые в своей жизни танцевала в сексуальной, вызывающей манере.

- Джек хочет, чтобы я изменила свой имидж, если я хочу добиться успеха в бизнесе,— сказала Латойа, когда я поинтересовалась ее новой программой.

„Джек" —это Джек Гордон, ее менеджер. Он появился в ее жизни в 1987 году, предложив участвовать музыкальном видео-шоу, над которым он работал. Раньше Латойа была убежденной домоседкой, маминой дочкой".

— Латойа, ты проводишь слишком много времени со мной,— говорила я.— Тебе надо чаще выходить.

— Я не знаю, что там делать, мама,— отвечала она.— Кроме того, ты мой лучший друг.

Из музыкального видео-шоу Гордона так ничего и не получилось, но он вошел в жизнь Латойи, осыпая ее цветами и подарками.

РЕББИ. Когда я бывала дома, я слышала, как она говорила о Джеке. Судя по всему, он собирался жениться на ней, но она отказалась. И все-таки ему удалось завладеть ее вниманием.

Гордон предложил моему мужу Джо — менеджеру Латойи — совместно управлять ее делами, утверждая, что он знает, как помочь ей сделать карьеру в звукозаписи. Он настаивал, пока Джо наконец не спросил Латойю, хочет ли она этого. Она ответила „да", и Джо согласился разделить менеджерские обязанности с Гордоном. Сразу же после этого Гордон отправил мою домоседку путешествовать по миру. Не успевали они возвратиться из деловой поездки в Японию, как она объявляла: „Кстати, у меня фотосъемки в Австралии", и почти сразу же они с Гордоном вылетали из Лос-Анджелеса. Только позже я поняла тактику Джека Гордона: он пытался отдалить мою дочь от семьи как в буквальном, так и в переносном смысле. Одновременно Джек проводил и свою собственную «политику удаления», отказываясь предоставлять информацию Джо как управляющему по делам Латойи. Как-то, после очередного спора с Джо, Гордон в разговоре с Фрэнком Дилео — менеджером моего сына Майкла — утверждал, что Джо пытался задушить его пять раз! Это была ложь. „Джек, я была в комнате вместе с вами обоими, тебе известно, что Джо и пальцем тебя не тронул!" — сказала я.

Джеку Гордону удалось оторвать Латойю от семьи. В марте 1988 года журнал «Пипл» сообщил, что Латойя переехала в Нью-Йорк вместе с Гордоном и порвала профессиональные связи с Джо. Оттенок сенсационности сообщению придавали слова Гордона: «Я люблю Джо, как яд», а также критические замечания Латойи по поводу своего отца: «Я никогда не высказывала своего мнения.Если я не соглашалась с ним, он орал на меня». Хотя Латойа почти ежедневно продолжала разговаривать со мной по телефону, наши отношения испортились.Казалось, моя дочь берет уроки Большой лжи у Гордона. Особенно я разочаровалась в ней, когда она с возмущением стала отрицать, что решила написать книгу о семье Джексонов. Я-то знала, что Гордон водил ее от одного нью-йоркского издателя к другому и что она подписала контракт на книгу на большую сумму. „Нет, мама, я не пишу книгу, я не знаю, откуда берутся эти слухи",— бросила она спустя несколько недель. Этот разговор повторялся несколько раз, особенно после того, как я узнала, что Джек Гордон раскрывает «безобразные семейные секреты», распространяя самую большую ложь из всех: о том, что Латойа была изнасилована Джо в возрасте восьми лет! Когда я спросила Гордона, откуда идет это возмутительное обвинение, он заявил, что ему сказала об этом Ребби. „Это неправда!" — задохнулась Ребби, когда я попыта­лась заговорить с ней об этом. Позднее Гордон заявил, что он слышал об этом от Фрэнка Дилео, которому в свою очередь сказал Майкл. Дилео категорически отрицал разговор о чем-либо подобном с Гордоном, а Майкл был вне себя. „Мама,— воскликнул он,— как он может так лгать!" Очевидно, таким образом, Джек Гордон старался вызвать интерес к будущей книге Латойи. А она так и не призналась, что пишет книгу. Мне пришлось прочитать об этом в газете в начале 1989 года. В заметке приводилось одно из ее высказываний: „Книга Майкла очень милая, но легковесная. В моей книге будет то, чего не было в его".

РЕББИ. Если бы кто-нибудь другой в семье только намекнул на выпуск книги, конкурирующей с маминой, именно Латойа кричала бы больше всех о том, как это несправедливо.

Латойа отрицала, что она раздевалась для „Плэйбоя" так же настойчиво, как и то, что она писала книгу. Правду я узнала снова из прессы.

РЕББИ. Могу с уверенностью сказать, что книга моей сестры и разворот в „Плэйбое" ранили мою семью в самое сердце, очень сильно, всех, включая внуков. Лично я была так расстроена, что временами говорила себе: „Я хотела бы быть на другой планете". Мне хотелось сжаться, когда я выходила на улицу, из боязни, что кто-нибудь узнает меня и спросит о Латойе. Сможет ли Латойа вернуться в семью теперь, после того, как она показала свою черствость и равнодушие к нашим чувствам? Я не говорю, что мы не примем ее — наоборот, но сможет ли она посмотреть нам в глаза?

На вопросы журналистов, почему она согласилась фотографироваться в обнаженном виде, Латойа заявила: „Я должна прожить свою жизнь для себя, а не для моей семьи". Но она только ухудшила положение, когда сказала, что не кто иной, как Майкл, одобрил ее решение позировать обнаженной. Ничего подобного не было. Майкл дал Латойе новый номер своего телефона, потому что чувствовал, как она одинока. Но после ее заявления он перестал разговаривать с ней. „Я не могу разговаривать с ней, если она продолжает так лгать",— сказал он.

Вскоре после того, как номер „Плэйбоя" с фотографией Латойи на обложке появился в киосках, ее пригласили выступить в программе „Донахью". „Мои родители установили определенные правила,— сказала она,— и одно из них состояло в том, что ты не мог покинуть дом, не выйдя замуж". Но она умолчала, что это „правило" никогда не навязывалось: и Майкл, Марлон, Рэнди и Джанет переехали раньше Латойи, притом будучи холостыми.

После передачи мне позвонила одна знакомая, которая присутствовала при записи программы „Донахью", и сказала: „Заберите вашу дочь от ее менеджера". Она рассказала о том, как Джек Гордон надоедал всем перед началом программа, требуя от Фила Донахью, чтобы он задавал Латойе наводящие вопросы негативного свойства о семье. Нужно ли говорить, что освобождение моей дочери от Гордона было целью всей нашей семьи с тех самых пор, как она переехала в Нью-Йорк, и еще до того, как в национальной прессе сообщили, что Гордон заправлял борделем и отбыл срок в тюрьме за попытку подкупа комиссии по играм штата Невада. Но Джек Гордон, судя по всему, крепко заарканил Латойю, потому что она отказывалась верить чему-либо плохому о нем. Ни мне, ни ее братьям и сестрам не удавалось убедить ее покинуть Гордона и вернуться домой. „Может быть, я слишком опекала своих детей,— думала я,— и недостаточно учила их остерегаться акул в открытом море".

Никогда не забуду сцену в гримерной Латойи в Атлантик-сити. Было это в 1988 году сразу после одного из ее выступлений. Латойа была разгоряченной и вспотевшей, волосы ее были в беспорядке. Джек Гордон выкрикивал: „Быстрее! Спускайся вниз!" Там была Ванна Уайт, и Гордон настаивал, чтобы Латойа позировала вместе с ней немедленно. Моя дочь Джанет, присутствовавшая при этом, разрыдалась.

— Как вы смеете так разговаривать с моей сестрой! — воскликнула она.

— Она сейчас же пойдет вниз! — повторил Гордон.
Когда он вышел из комнаты, Джанет повернулась к Латойе.

— Тойа, как ты можешь позволять так обращаться
с собой? — спросила она.

— Когда устаешь, тебя не волнует, что происходит,— ответила Латойа.

РЕББИ: Положение Латойи в 1989 году было загадкой. „Каким будет следующий эпизод?" — все время думала я.

Публика, вероятно, и сегодня задает себе тот же вопрос. Средства массовой информации уделяли внимание не только Латойе. Их интересовала частная жизнь Майкла. В газетах рассказывалось о „детской ревности Джексонов", о том, как Джо и я стали чужими для большинства наших детей. „Какой несчастной семьей стали эти Джексоны,— представляется мне, говорят люди.— Они не справились со своим успехом". Конечно, если исходить только из той информации о Джексонах, которая появляется в прессе, то можно прийти к такому выводу. Но в этой информации нет истории семьи Джексонов, той истории, которую я прожила. Я расскажу вам эту историю. Она начинается с мечты.

Глава 1. МЕЧТА

Ребенок был мечтателем. А мечтой было вырваться из Индианы и стать „звездой" в Калифорнии. Этим мечтателем была я. А мечтала я — стать актрисой. В сороковых годах еще продавали тетрадки с фотографиями кинозвезд на обложках. Я всегда покупала больше тетрадок, чем мне было нужно. С сестрой Хэтти мы ходили на субботние дневные сеансы в театр „Марс" в Врсточном Чикаго. Я следила за карьерой моих любимых артистов: Дины Дурбин, Кэтрин Грэйсон, Барбары Стануик, Пэгги Райэн, Джейн Уизерс. А еще я мечтала стать певицей. Пение в крови у моей семьи. Родители рассказывали о моем прапрадеде, Кендалле Броунсе, рабе, о его удивительном голосе, доминировавшим над всеми остальными голосами, когда во время службы он пел в маленькой деревянной церкви в округе Рассел, Алабама. Его голос был таким сильным, что летом, когда открывали окна, его слышали в каждом доме. Я любила слушать, как поют в местной баптистской церкви. В седьмом — восьмом классах мы с Хэтти тоже пели в школьном хоре. Но больше всего я любила музыку кантри. Я хотела стать профессиональной певицей музыки кантри.

Мой отец, Принс Скруз, познакомил меня с музыкой кантри. Сам он обожал слушать по радио „Супертайм Фролик", из Чикаго, и „Зе гранд Оул Опри". Порой он дурачился, играя на своей старой фанерной гитаре, пел песни, которые выучил, слушая радио, а мы с Хэтти подпевали ему. Мне нравилась музыка кантри потому, что во многих песнях рассказывались какие-нибудь истории. После негритянской музыки, я думаю, это самая задушевная музыка из всех. Мы с Хэтти пели по дороге в школу, дома, когда мыли посуду.

— Прекратите это пение! — кричала моя мачеха Мэтти, не любившая музыки кантри.— Мало мне радио, так я еще должна слушать эту музыку из ваших ртов. Я делилась с Хэтти своими мечтами стать „звездой" в Голливуде, но никогда не говорила об этом родителям. Вероятно, я держала это при себе, потому что в нашем доме не принято было говорить о своих мечтах, ни мать, ни отец никогда не говорили о своих мечтах. Мысленно, возвращаясь назад, я не могу сказать, чтобы они были довольны жизнью. Им обоим приходилось много работать: отец был проводником пульмановских вагонов, мать работала на дому.

Я так и не стала ни актрисой, ни певицей музыки кантри. Помешала этому моя болезнь — полиомиелит. Я заболела в 1931 году, в возрасте полутора лет. В то время эту болезнь называли детским параличом. Мои родители не знали, что это такое, не знал, очевидно, и доктор, к которому меня возили в Монтгомери, Алабама. Единственное, что он мог сделать, это упаковать мою искривленную левую ногу в деревянный лубок. И только в 1934 году, когда мы переехали из крохотного городка Рузерфорд в Алабаме в Индиану, мои родители узнали настоящий диагноз. Мою ногу оперировали дважды в Мемориальной детской больнице на Саут-Бенд, когда мне было семь и шестнадцать лет. Для восстановительного лечения после каждой операции мой отец носил меня на руках до станции Саут-Шо и затем, по прибытии на Саут-Бенд,— еще шесть кварталов до больницы. Это была любовь! Мне пришлось носить лубок в течение семи лет. И все же одна нога у меня осталась короче другой. Я должна была носить ботинок на платформе. В школе меня дразнили из-за моего башмака на платформе и доводили до слез. Я ненавидела выходить к доске во время урока, боясь, что одноклассники будут смеяться надо мной. „Оставьте мою сестру в покое!" — кричала на них Хэтти. Всякий раз, когда меня обижали, она вставала на мою защиту,

Чувство непохожести на других сделало меня стеснительной и замкнутой, совсем не похожей на мою сестру, которая всегда была душой компании. Если бы я обладала ее характером, то, возможно, проявила бы больше настойчивости и стала бы заниматься шоу-бизнесом, несмотря на хромоту.

Вместе с Хэтти и несколькими подругами мы основали клуб для старшеклассников, назвав его „Блю Флэймз" (так называлась одна из песен Вуди Хермана). Один-два раза в месяц мы устраивали „вечеринки голубого света" у кого-нибудь дома, приглашая друзей на танцы. Именно на вечеринке я впервые встретила Джо Джексона. Он недавно приехал в Восточный Чикаго, но мы уже многое узнали о нем от друзей. Он переехал с матерью из Окленда, Калифорния, где они жили с его отцом, работавшим учителем. Джо уже не учился в школе и подыскивал работу на одном из сталепрокатных заводов. Он был по-настоящему хорош собой — брюнет с серыми глазами и бронзовой кожей. Когда я впервые увидела его, у меня буквально перехватило дыхание. Я не танцевала с ним на первой вечеринке, но когда мы встретились на „вечеринке голубого света" в другой раз, он заметил меня, и мы много танцевали, но только медленные танцы. Из-за своей ноги я не могла танцевать быстро. Я старалась не подавать вида, что влюбилась в него по уши. Тогда еще считалось дурным тоном для девушки дать понять молодому человеку, что он ей нравится.

Вскоре Джо, к моей глубокой печали, женился на другой девушке. Но их брак оказался недолгим: не прожив и года, они расстались. „Знаешь, кому ты нравишься? — сказала мне Хэтти как-то после того, как я узнала, что он развелся.— Этому парню, Джо Джексону. Он попросил меня сказать тебе об этом". Услышав об этом, я, однако, не позволила себе никаких восторгов.

Однажды на Рождество Джо появился в нашем доме. Увидев его, я раскрыла от удивления рот. Он подарил мне ожерелье из горного хрусталя и такие же браслет и серьги. Мы немножко поболтали, и он ушел. Я поняла, что действительно нравлюсь ему. „Он славный парень",— заметила моя мать. Два или три дня спустя Джо позвонил по телефону и пригласил меня погулять. „Я подумаю",— ответила я. Он позвонил на следующий день и спросил: „Ты решила?" Я сказала — да. Он приехал на машине, которую недавно купил, и мы отправились в театр в Гари.

Вскоре наши встречи стали постоянными. Мне все нравилось в Джо: его внешность, манеры, его спокойный, уравновешенный характер. Но особенно мне нравилось то, что он, как и я, был мечтателем. Он мечтал начать новую жизнь в Калифорнии. „Кэйт,— говорил он,— когда-нибудь я увезу тебя туда". Он боксировал в „Золотых перчатках" и, может быть, думал, что кулаки помогут ему вырваться со сталепрокатного завода. Я не поощряла эти его мысли. Мне казалось, что боксом нельзя зарабатывать средства на жизнь.

Четвертого мая, на мой день рождения, мать Джо испекла мне торт. В середину его Джо поместил подарок для меня — кольцо с изумрудом, моим любимым камнем. Шесть месяцев спустя, пятого ноября 1949 года, мы поженились. Джо был двадцать один год, мне — девятнадцать. Вместо шикарного ранчо в Голливуде, о котором я мечтала всю свою юную жизнь, мы поселились в щитовом домике с двумя спальнями в черном квартале Гари. По иронии судьбы, дом находился на углу улицы Джексон. Он стоил восемь с половиной тысяч долларов. Чтобы заплатить первый взнос — пятьсот долларов, мы заняли двести долларов у моего отца.

Мне очень нравилось быть домовладелицей, и меня не огорчало, что в нашем доме было мало мебели — раскладной диван да стол. Кроме того, в доме были плита и холодильник. Первые два месяца мы спали на диване. Но вскоре моя мать подарила нам спальный гарнитур. Я уже ждала ребенка. Поскольку надо было платить за дом, решили, что я буду рожать дома, чтобы сэкономить деньги. На родах присутствовали моя мать, тетка Джо и доктор. Джо не разрешили войти в комнату. Позже он признался мне, что подсматривал в окно. Роды продолжались с субботы до трех часов утра в понедельник, двадцать девятого мая, когда я, наконец, родила дочь Морин.

Никогда не забуду: когда впервые я взглянула на нее, то ужаснулась. „Я погубила своего ребенка!" — вскричала я. Ее голова имела странную форму, что-то вроде конуса, она выглядела, как старый герой мультфильмов Денни Дэнуит. Но доктор уверил меня, что девочка в полном порядке и что ее голова со временем округлится. Джо хотел мальчика. „Ладно,— сказал он,— может, следующий будет мальчик". Но, когда он впервые взял ребенка на руки, я увидела, что он гордится своей девочкой. Рождение Морин, или Ребби, как мы вскоре стали называть ее, изменило мою жизнь: я почувствовала себя „взрослой". Я не могу описать любовь, которую я чувствовала к своей малышке, не могу выразить это словами. Спустя год я подарила Джо мальчика, которого он так хотел. Перед родами я гостила у моей матери в Восточном Чикаго. Четвертого мая, в день своего рождения, я объявила ей, что отправляюсь в больницу Святой Екатерины, чтобы родить ребенка. Все прошло благополучно. Джо был в экстазе. Он решил сам назвать ребенка. Но, когда я услышала, что он выбрал ему имя Зигмунд, я растерялась: „Мой ребенок будет ненавидеть это имя, но если Джо оно нравится..." К счастью, отец Джо, Самуэль Джексон, приехавший на четвертый день после рождения мальчика из Калифорнии, сразу же стал называть его Джексоном Бой. Вскоре мы сократили это имя до Джеки Бой, а затем до Джеки. (Но когда впоследствии Джеки узнал, какое имя ему хотели дать вначале, оно так ему понравилось, что он назвал своего сына Зигмундом.)

Теперь, когда в семье появилось двое детей, Джо старался работать как можно больше. Продолжая работать крановщиком на заводе Инланд-Стил в Восточном Чикаго, он с братом Лютером подрабатывал по совместительству в основанной ими вокальной группе „Фальконз" *.

* В русском переводе „Соколы".

Я не знала, что Джо любит петь, пока мы не поженились. Я часто вспоминаю наше первое Рождество, когда мы с Джо, лежа поперек кровати, пели рождественские песни. Однако в отличие от меня Джо был равнодушен к музыке кантри. Он увлекался популярным в те годы Рэнд Б *. Оказалось, что он даже немного играет на электрогитаре. Когда-то я мечтала выйти замуж за музыканта, но, когда выходила замуж за Джо, я и не подозревала, что моя мечта осуществится.

Джо мечтал о славе и состоянии. Группа „Фальконз" регулярно репетировала в нашей гостиной, оттачивая свое мастерство, создавая собственные песни. Одна из мелодий, написанных Джо, называлась „Тутти-Фрут-ти". Вскоре после того, как он ее написал, Литтл Ричард выпустил свою классическую пластинку под тем же названием.

Группа выступала на нескольких площадках в Гари под аккомпанемент нанимаемого музыкального ансамбля. Одна из площадок находилась в Глензон-парке. Я гордилась, наблюдая за выступлением Джо и его друзей. В то время как они выступали, посетители парка танцевали на открытом воздухе, явно наслаждаясь музыкой.

Хотя „Фальконз" и произвела некоторое впечатление на местную публику, успех ее был недолговечный. Группа практически распалась, когда один из ее членов, Пуки Хадсон, ушел, чтобы основать „Спаниелз". Группа Пуки совместно с репертуарным агентом Виджей Ре-кордз записала песню „Спокойной ночи, любимая, спокойной ночи". В версии „Спаниелз" эта песня не была хитом, а вот благодаря Макгир Систерз она попала в десятку лучших.

Когда „Фальконз" распалась, Джо не пытался создать новую группу. Но он продолжал играть на гитаре для собственного удовольствия. Семья росла, и у него уже не было ни времени, ни сил, чтобы следовать своей мечте. Тогда мы еще не знали, что через несколько лет наши дети снова разбудят мечты в каждом из нас.

* Ритм'энд'блюз.