Наука как идеал

Проблема, связанная с этикой Мида, заключается в том, каким образом можно достичь политизации универсалистской морали, не допуская утраты самой сущности морали, как и не сводя дело к внешним моральным обоснованиям проводимой политики. Межче­ловеческое взаимопонимание и свободное от господства волеизъяв-

необязательно в цепи причин. Для того чтобы она появилась, нужен индивидуальный мыслитель и его творческие результаты. Его исход­ным пунктом являются' не солипсистски понятые данные органов чувств, но конфликт его опыта с принятым в обществе объяснением мироздания в характерной для него структуре предрассудков. Коль скоро он не желает отказываться от своего опыта, он должен разработать для его объяснения не просто индивидуальную, но имеющую универсальное значение гипотезу, которая, правда, сама, в свою очередь, должна стать интерсубъективной. Она должна быть воспринята коллективно, ее успех должен получить коллективное доказательство. Мид подчеркивает индивидуальный результат и при этом недооценивает отделимость научного прогресса от отдельного ученого. Мы ничего не найдем у него относительно конкретных интересов, которые определяют направление научного исследования, ни об условиях восприимчивости научных результатов в целях их практического применения. Но таким образом наука оказывается вырванной из ее конкретных взаимосвязей, превращаясь как бы в показатель человеческого прогресса. Трудности научного освоения социальных проблем представляются скорее знаком поддающегося устранению путем просвещения “интеллектуального лага”, чем неспо­собных к рационализации партикулярных интересов. Мид идеализирует здесь науку и не задается вопросом о законах развития производства на базе научных достижений; Мид идеализирует свободную и открытую коммуникацию и не интересуется условиями реализации действительно всеохватной коммуникативной политической организации. Остается открытым вопрос о том, не является ли действительно необходимой для изменения антиципированная общая картина изменившегося состо­яния, а также о том, противоречит ли утопия как “предельное значение” принципиальной бесконечности истории.

Острие этой критики должно быть направлено против того пафоса, который возводит реальное бессилие реформизма в историко-философскую позицию, тем самым дополнительно усиливая ее, главным образом в периоды, когда шансы на улучшение снижаются. “Философия без утопии — как небо без звезд. Она вдохновляет, пока остается темной” [37,р.404]. При этом, однако, не следует отбрасывать содержание рассуждении Мида, касающихся функции научного опыта и его отношения к философии и житейскому опыту.

Указанная проблематика всегда занимала Мида, ибо среди самых ранних его публикаций мы обнаруживаем рассуждения о возмож­ности измерения в психологии или — в статьях о Лассвице [1б,р.173] — первые мысли о том, что абсурдность психологии, ориентированной на пример физики, заключается в том, что опытная база физики создается именно в результате абстракции от всего того, что интересует психологию, так что обратное применение к тому, что утратилось вследствие абстракции, является невозмож­ным. То, что здесь поначалу лишь намечается и больше похоже на критику редукционистской психологии, после 1920 г. становится объектом преимущественного интереса Мида. Он старается выявить становление научного опыта в процессе повседневного именно для

того, чтобы не подменять науку иррационалистским подходом и вместе с тем не прикрывать наукообразными рассуждениями масштабы эстетической и оценочной взаимосвязи с реальностью, равно как и не затушевывать привнесение адекватных предмету научных методов в социальные науки [17]. Названная проблема приобретает для Мида дополнительную актуальность: во-первых, по политическим причинам, а во-вторых, в связи с теми тенденциями, которые выявились в ходе философской переработки теории относительности как важнейшего развития естествования. Мид наблюдает, каким образом теория относительности, с одной стороны, получает релятивистскую интер­претацию и тем самым провоцирует его принципиальную установку на разумное единение, и как она, с другой стороны, в рассуждениях о четырехмерном пространстве-времени вновь выдвигает идею Мйн-ковского, идею мира самого по себе, который был бы статически доступен бесконечному сознанию, подрывая тем самым, в духе натурфилософии, его антидетерминистскую ориентацию на изменение мира и коллективное утверждение картины мира. Это предоставляется ему тем более несостоятельным, что в его глазах именно теория относительности предоставляла шанс стать подтверждением прагмати­ческого понятия науки, способствуя выработке “диалектической” концепции неэлиминируемости субъекта из процесса научного иссле­дования: интерпретация Уайтхеда становится для Мида важнейшим пунктом полемики. Он признает у него наличие продуктивных посылок, но стремится избежать его идеалистических выводов. Не представляется возможным изложить здесь незавершенную вследствие смерти Мида полемику, тем более проанализировать ее. Отметим лишь, что Мид рассматривает понятие перспективы в работах Уайтхеда как важную предпосылку для формулирования нового понятия объективности путем объективирования рассматривающего субъекта;

что сохранявшийся у Мида на протяжении всей жизни интерес к учению Аристотеля и к другим немеханистическим теориям природы логически выливается в реабилитацию качественного, не поддающегося количественному выражению опыта природы; что его полемика по проблеме понятия времени берет свое начало в теоретической естествен­нонаучной дискуссии, но при этом имеет своим результатом разработку реконструктивного понятия истории и биографии. Поздние работы Мида имеют много общего с мотивами, встречающимися у Гуссерля, однако они свободны от трансцендентально-философской ориентации последнего;

имея немало точек соприкосновения с трудами Уайтхеда, Мид, однако, не принял его космологии и учения об идеях. Позиция Мида по этим вопросам и, следовательно, в отношении понимания претензий науки на познание требует еще основательного изучения.

того, чтобы не подменять науку иррационалистским подходом и вместе с тем не прикрывать наукообразными рассуждениями масштабы эстетической и оценочной взаимосвязи с реальностью, равно как и не затушевывать привнесение адекватных предмету научных методов в социальные науки [17]. Названная проблема приобретает для Мида дополнительную актуальность: во-первых, по политическим причинам, а во-вторых, в связи с теми тенденциями, которые выявились в ходе философской переработки теории относительности как важнейшего развития естествования. Мид наблюдает, каким образом теория относительности, с одной стороны, получает релятивистскую интер­претацию и тем самым провоцирует его принципиальную установку на разумное единение, и как она, с другой стороны, в рассуждениях о четырехмерном пространстве-времени вновь выдвигает идею Мин-ковского, идею мира самого по себе, который был бы статически доступен бесконечному сознанию, подрывая тем самым, в духе натурфилософии, его антидетерминистскую ориентацию на изменение мира и коллективное утверждение картины мира. Это предоставляется ему тем более несостоятельным, что в его глазах именно теория относительности предоставляла шанс стать подтверждением прагматического понятия науки, способствуя выработке недиалектической» концепции неэлиминируемости субъекта из процесса научного исследования: интерпретация Уайтхеда становится для Мида важнейшим пунктом полемики. Он признает у него наличие продуктивных посылок, но стремится избежать его идеалистических выводов. Не представляется возможным изложить здесь незавершенную вследствие смерти Мида полемику, тем более проанализировать ее. Отметим лишь, что Мид рассматривает понятие перспективы в работах Уайтхеда как важную предпосылку для формулирования нового понятия объективности путем объективирования рассматривающего субъекта; что сохранявшийся у Мида на протяжении всей жизни интерес к учению Аристотеля и к другим немеханистическим теориям природы логически выливается в реабилитацию качественного, не поддающегося количественному выражению опыта природы; что его полемика по проблеме понятия времени берет свое начало в теоретической естествен­нонаучной дискуссии, но при этом имеет своим результатом разработку реконструктивного понятия истории и биографии. Поздние работы Мида имеют много общего с мотивами, встречающимися у Гуссерля, однако они свободны от трансцендентально-философской ориентации последнего; имея немало точек соприкосновения с трудами Уайтхеда, Мид, однако, не принял его космологии и учения об идеях. Позиция Мида по этим вопросам и, следовательно, в отношении понимания претензий науки на познание требует еще основательного изучения.

5. История влияния Мида

Влияние Мида на развитие социологии определяется прежде- всего и исключительно его преподавательской деятельностью в Чикаго. В течение целого ряда лет, начиная с 1900-х годов, он читал здесь курс по социальной психологии, который впоследствии стал

тельной составной частью курса обучения продвинутых студентов-социологов. Резонанс был двояким: с одной стороны, беспомощность перед лицом теоретической сложности предмета и кажущейся абстрактной оторванности от жизни, а с другой — восхищение по поводу появления первого приемлемого обоснования социальной психологии. Нет никакого сомнения в том, что влияние Мида на современную социологию определяется только тематикой этого курса, а отнюдь не всем его творчеством. Это имело своим следствием чрезвычайно узкий подход к оценке Мида, давая повод к несправедливой критике и незаслуженным восторгам.

Социологические выводы из своей посылки Мид делает не самостоятельно. Правда, его полемика с Кули свидетельствует о том, что он всегда был открыт для эмпирического анализа общественных явлений, применения статистических методов, а также для проблем объективации опыта в научно-исследовательском процессе. Тем не менее его основная посылка рассчитана на применение и дальнейшее развитие самостоятельными «ученика­ми». Выяснение соотношения между ними и Мидом могло бы стать предметом отдельного исследования. Здесь мы не можем обращаться к этой задаче. Ее решение к тому же затрудняется тем, что существовала так называемая «чикагская школа», в которой нераз­рывными узами были связаны между собой такие влиятельные направления, как, например, школа Дьюи, функциональная психо­логия, эмпирическая и социал-реформистская социология, «инсти­туционализированные» экономисты [4]. Поэтому можно дать лишь общую характеристику теоретической ситуации, в которой пользо­валось влиянием и учение Мида,

Мид воспринимался как противник индивидуалистской традиции американской социологии, который не только, подобно Дюркгейму, разрабатывал теорию общества исходя из принципа разделения труда и, подобно Россу, признавал утверждение социального контроля в качестве важной предпосылки для функционирования процесса общественной жизни, но который был в состоянии показать, каковы основные линии, по которым шло это утверждение [32]. При этом Мид оставался подлинным социологом, поскольку он подходил к решению данной проблемы не с позиций биологии и не индивидуально-психологи чески, а именно так воспринимался подход Фрейда. Признать единство индивидуализации и социали­зации — значит определить место Мида в истории социологии.

Самым значительным из непосредственных учеников Мида, кто развернул свою научную деятельность еще при жизни учителя, несомненно, является Элсворт Фэрис. Он продолжил дальнейшую разработку главным образом мотивационно-теоретических основ учения Мила. Работы этого автора еще ждут своего открытия. Спустя несколько десятилетий учение Мида оказало свое влияние на имевшие важное значение для чикагской социологии работы У.Томаса, прежде всего в части разработки биографического метода, выделения субъективного определения ситуации, субъективного, жизненно-исторического значения действия, а также в плане

интереса к проблемам; угрозы идентичности вследствие процессов общественного развития.

Собственно воздействие Мида заявило о себе лишь после—его смерти, в поколении тех учеников, наиболее известным теоретиком и организующим центром которых был Герберт Блумер. Акценты к тому времени были уже расставлены. Это был уже не антиинди­видуалистский подход, но, напротив, отстаивание субъективности и интерсубъсктинности в противовес бихевиоризму и структурно-фун­кциональной теории — именно такие черты характеризовали возникающую школу «символического интеракционизма» [2J, Со­гласно Блюму, «символический интеракционизм» базируется на трех посылках: во-первых, он исходит из того, что люди «обраща­ются с предметами на основе тех значений, которыми эти предметы обладают для них»; во-вторых, «что значение таких предметов выводится из социального взаимодействия, в которое люди вступают между собой, или возникает из него; в-третьих, зги значения используются, применяются и изменяются в ходе интсрпретативного процесса, к которому человек прибегает в своем взаимодействии с встречающимися ему предметами* [1, с. 81]. Приняв эти посылки за исходный пункт, Блумер вышел за рамки всех теорий факторов, которые стремились трактовать действующего человека только как исполнителя внешних или внутренних сил. Напротив, у него в центре внимания оказываются творческие интерпретаторские ре­зультаты деятельности субъектов в процессе взаимодействия. Ко­нечно, и сама эта концепция оказывается ограниченной во многих отношениях и обнаруживает расхождения с теорией Мида. Несом­ненно, верно то, что люди обращаются с предметами исходя из их значений, которые не заключаются просто в предметах или субъекте как таковом, проистекают из отношения субъекта к предмету. Однако это отношение не является делом произвольной, пусть даже и социально обусловленной, дефиниции, но имеет свои основания в потребностях организма и в собственной структуре предметов. Следовательно, если Мид руководствуется моделью испытывающего потребности организма, то у Блумера человеческие потребности неопределенно растекаются в сфере общественной интерпретации. Вместе с тем подобно тому, как на основании того факта, что человеческие потребности не в полной мере предопределены при­родой, но подчинены связи и структурированию в рамках социали­зации, можно сделать вывод о том, что для этих процессов не существует заданных природой рамок, мы не можем также утвер­ждать, что согласно второй посылке значение предмета возникает в процессе взаимодействия только потому, что способность к взаимодействию является предпосылкой для конституирования объ­ектов и деятельного обращения с ними. Мид описывает утверждени. значения в коллективном взаимодействии с природой, однако н: как оторванное от обращения с предметом языковое согласи относительно придаваемого предметам смысла. Здесь символически интеракционизм не учитывает понятия инструментальной дсяте.~ иости и труда, а следовательно, не обеспечивает достаточного

понимания языковых символов; в результате он сводит обществен­ные отношения только к отношениям взаимодействия. Если, таким образом, символический интеракционизм в отличие от Мида зату-шевъ^вает масштабы внутренней природы человека, его потребности, а также взаимодействия с внешней природой в целях поддержания жизни членов общества, то для него оказывается затруднительным использовать свой правильный исходный пункт в отношении «со­вместных действий» не только применительно к группам, которые сами определяют свою цель и распределяют между собой задачи, но и применительно к связям в масштабах всего общества в целом. Что касается именно этих связей, то необходимо признать, что коллективное обеспечение жизни делает необходимыми такие императивы, которые уже не связаны со свободным решением, а также обеспечение систематической увязки человеческих действий; в поле зрения оказывается общество как объективная структура, которая не может быть произвольно изменена; группы, институты, нормы должны исследоваться с точки зрения их функций в этой общественной структуре, а не только в плане их собственной внутренней структуры. Будучи неспособным к построению концеп­ции общественной системы, символический интеракционизм стано­вится обратной стороной плохой альтернативы: макроанализ, мис­тифицирующий самостоятельность институтов как необходимую, и микроанализ, который ограничивает конституитивную субъектив­ность частными сферами. Обнаруживается, что попытка обогатить исторический материализм достижениями символического интерак-ционизма не позволяет избежать возврата к аутентичному Миду.

Эти достижения заключаются во введении в область социологи­ческого анализа «микросфер», а также в критическом использовании традиционных методов эмпирических социальных исследований. И в том, и в другом случае в основе лежит последовательная концепция предмета социологических наук на базе модели челове­ческой деятельности. До сих пор предпочтительными эмпирически­ми областями научных исследований представителей символическо­го интеракционизма остаются психопатологические или криминаль­ные формы отклоняющегося поведения, формирование субкультур и внутрисемейные интсракционистскис процессы. В характере подхода проявляется преимущество этой установки. В центре внимания находятся не статистические корреляции результатов деятельности и признаков личности действующих лиц, но процесс определения социально релевантных обозначений (значение слова «криминальный» или «душевнобольной» и т.д.), процессуальная взаимосвязь интеракционистских явлений, субъективное определе­ние ситуации и планирование деятельности, биографические пара­метры всех человеческих действий, функциональная необходимость неформальных структур, открытость протекания процессов — иными словами, все параметры, которые должны рассматриваться не как малозначимые, неопределенные признаки, но как показатели и характеристики социальной деятельности, В том же направлении рассматривается и значение символического интеракционизма для

иетерике-материалистичсской историографии. Если в ней^ сами субъекты, их повседневная жизнь, процессы обучения и формы самоорганизации, социальные' движения и политизация действи­тельно произрастает из жизненных проблем, то должен быть преодолен устаревший антипсихологизм, и это преодоление должно быть защищено посредством передовых методических подходов от чисто субъективно-ассоциативных попыток.

Символические интеракционисты выступали и выступают в качестве критиков методологии эмпирического социального анализа, который забывает о коммуникативном характере самих социальных исследований и усматривает в приближенной к естественным наукам методике полную гарантию объективности. Правда, столь большая дистанция от реальной социологической науки привела их к серьезной изоляции, тем более что они были не в состоянии четко поставить проблему объективности применительно к практикуемым ими методам. А эти методы как раз и были наиболее близки исследуемой социальной реальности: непосредственное наблюдение и использование биографического материала. Блумер подчеркивает даже необходимость обсуждения результатов анализа с объектом исследования, правда, больше по техническим, чем по принципи­альным соображениям; символический интеракционизм не превра­щается в «эмансипаторское социальное исследование», так как ему недостает систематического утверждения своего положения в -систе­ме общественных взаимосвязей, кроме того, отсутствует установка на совместное преодоление системообусловлснных недоговоренно­стей исследователями и исследуемыми; он ориентируется преимч-щественно на низшие слои, положение которых должно быть улучшено, не обнаруживая, однако, предпосылок к их самопомощ> и не показывая необходимости научного обоснования самодеятель­ных форм сопротивления.

О чрезвычайно слабой позиции Блумера свидетельствует укло­нение от проблемы объективности познания, проявляющееся именно тогда, когда подчеркивается различие перспектив и ценностей ученого-исследователя; это особенно заметно перед лицом легит»-мационного нажима со стороны развивающейся социологической науки в части доказательств научности методов и подходов. '. учетом этой ситуа ции другие формы раз в ития представител г* символического интеракционизма представляются мне понятныкв. Школа Манрсрда Куна [П;321, из которой вышло огромное чисж частных эмпирических исследований, характеризуется тем, что о*а полностью восприняла нормы неопозитивистской научной теор; не акцентировала своих различий с теорией Мида. По?~ возникаст необходимость перевода всех понятий символи'к - -интеракционизма в прогнозные переменные величины эмпирии., исследований. Вырванные из контекста положения Мида rozif ются эмпирической проверке и либо принимаются в ка пригодных, либо, будучи фальсифицированными, отвергают поддающиеся проверке фрагменты теории, как, например, тика понятий «Я» (I) и «Сверх-Я» (Me) отбрасываются как

Получаемые таким путем результаты редко выходят за пределы обычной бихевиористской психологии. Сфера самооценки и отноше­ния к,себе самому вводится в методику психологического тестирования в усовершенствованном виде, что, однако, учитывая потенциал теории Мида, представляется весьма «тощим» результатом.

В сравнении с этим устранение вопроса об объективной прове­ряемости полученных результатов хотя, возможно, с эмпирической точки зрения является более продуктивным, однако представляет собой все же не что иное, как еще одну попытку уйти от ответа. Сюда же я отнес бы и эссеистские работы Ирвинга Гофмана, которые, будучи написаны в весьма доходчивой форме, приобрели большую популярность и надолго' сформировали в обыденном сознании образ символического интеракционизма. Здесь сочетаются увлекательные, построенные на обширной экспериментальной базе анализы, например, структуры лечебных учреждений с чрезвычайно проблематичной, идеологизированной картиной общества, которая мистифицирует сущность человека как якобы нацеленную на постоянное самоизображение, представляя общественные отношения как недоступные влиянию индивидов и неизмененные. К Миду, равно как и к научному анализу вообще, все это имеет мало отношения.

Феноменологическая социология представляет собой еще одну форму, в которую может перейти символический интеракционизм, мало что при этом выиграв. Переезд Блумера из Чикаго в Калифорнию в 1952 г, подготовил условия для интеграции школы Мида в ту новую волну академической социология, которая в последнее десятилетие пришла в конфликт с господствовавшей социологией, лицо которой определял Парсонс. Здесь мы не можем обстоятельно рассматривать эту социологию. Подобно тому как феноменология была проблемной реакцией на объективистскую психологию, так и феноменологическая социология была полезной в качестве реакции на Парсонса, оставаясь при этом сомнительной: отсутствие понятия общественных взаимосвязей, сведение практики к интерпретации и попытки априорного выявления структур обы­денного сознания — таковы огромные отличия от теоретических посылок Мида. Наряду с классическим символическим интеракци-онизмом наиболее значительным было усвоение мидовой концепции интеракционизма именно со стороны представителей теории Пар­сонса. Мид явился для Парсонса поводом для перехода от осново­полагающей модели одинокого действующего лица к диаде «эго— альтер», ставшей центральным пунктом в его теории социализации. Парсояс пытался также увязать понятие Мида о принятии на себя роли с концепциями Фрейда таким образом, что выявлялись мотивационные движущие силы взаимодействия. Правда, Парсонс отказывался признавать экспериментально-открытый характер вза­имодействия. В его теории поэтому теория Мида застывала в виде гаранта взаимности поведенческих ожиданий, представляемой в качестве извечно существующей. Существование общих систем символов, а не их конституирование — вот фундамент его

концепции. «Коммуникация обретает значимость для Парсонса только на уровне системных процессов обмена, то есть на более высоком, чем взаимодействие, уровне». Подобная форма восприятия теории Мида особенно характерна для судьбы терминов, которыми оперирует его теория. Теория ролей превращается из -модели практического взаимопонимания и коллективного самоопределения в конформистскую концепцию детерминированности отдельного человека чужими ожиданиями. Изучение малой группы не привело к распространению социологии на феномены непосредственного взаимодействия, но ограничилось созданием ряда примеров, под­тверждающих бихевиористские законы, претендовавшие на то, что их якобы основанная на законах природы действенность имеет силу и в отношении крупных общественных взаимосвязей,

В Германии восприятие теории Мида до сих пор было чрезвы­чайно слабым. Гелен в своей «Антропологии», начиная примерно с 1950г., оставил Мида весьма высоко, правда, не общаясь к систематическому рассмотрению интерсубъективистской посылки Мида [5 J. Хабермас показал превосходство Мида над выросшей из его теории бихевиористской семиотикой Морриса; он разделяет те основные понятийные рамки теории социализации, которые были разработаны Мидом и Парсонсом [б ]. Сам я использовал положения Мида в качестве исходного пункта критического анализа различных школ в области теории ролей [9 J,

Возобновление требования эмансипации в педагогике, психология развития, проявляющая интерес к развитию идентичности, освобож­денная от бихевиористской теории обучения социо-лингвистика, преобразование в духе интеракционизма психоаналитической теории, прогрессивное развитие в области языково-аналитической философии и многое другое [10] — все это подготовило ныне почву для более широкого изучения творчества Мида. Только такой эмпирически ориентированный, всесторонний анализ творчества Мида соответство­вал бы подлинной значимости и ориентации этого «классика».

ЛИТЕРАТУРА

Biumer H. Per melhodologische Standon des symbolischen Inlerakltonismus
AHtagswissen, Inierakiion imd gesellschaflliche Wirklichkeii. Reinbek, 1973. Bd. 1. S
SI.

Biumer If. Social psychology // Man and society / Ed. E.P. Schymidi. N.Y,, 193*
P, 144-198.

Dewey J, The reflex arc concept in psychology // Psycho!. Rev. 1896. № 3.

Paris R.E.L Chicago sociology, 1920—1932. Chicago, 1967//Rucker D. The Chicar
progmatists. Minneapolis, 1969.

Gehlen A, Der Mensch. Frankfurt a.M., 1971.

6. Habermas J. Zur Logik der Sozialwissenschaff. T~ubingen, 1967. 7- Joas H. Die gegenwartrge Lage der soztologischert Rollentheorie. Frankfurt a.M., 19~5 S.36-40.

8, Joas H. Thesen iibber Feuerbach imd Marx: Tntersubjeklivital und historisc-r-
Materialismus //Ansatze zur raaterialistischen Sprachlheorie / Hrsg. A.Leist. Kror>_ -
1975. S. 46-54.

9. Joas H. Zur gegenwa'rtigen Lage der soziologischen RoJlenlheorie... Frankfurt a.M
10- Kohlberiig 1. Privalsprache: Vier Studien und ein theoretischer Ubcrblick // K\ -

L. Zur kognitiven Entwicklung des KJndes. Frankfurl a.M., 1974. S, 256-335

Глава двенадцатая

Date: 2015-09-24; view: 347; Нарушение авторских прав