Неожиданная встреча

На обратном пути к городу пришлось пройти больше двух миль по низким холмам, и ходьба изгнала было боль из ноги Мэта, но нога разнылась вновь к тому времени, когда путникам с косогора открылся вид на Эбу Дар. Город, раскинувшийся за непомерно толстыми, белыми оштукатуренными стенами, которые ни разу за время своего существования не поддались осадным катапультам, тоже был белым, хотя возвышавшиеся над стенами остроконечные купола были в разноцветную полоску. Здания в белой штукатурке, белые шпили и башни, белые дворцы как будто светились изнутри даже в такой серый зимний день. Кое‑где верхушки башен были разбиты, щерились неровной кладкой, на месте разрушенных зданий виднелись провалы, хотя, по правде говоря, шончанское завоевание особого ущерба не принесло. Шончан оказались слишком стремительны, слишком сильны и овладели городом прежде, чем защитники успели организовать оборону, а редкие очаги сопротивления были подавлены быстро.

Как ни удивительно, падение города мало сказалось на торговле даже в это время года. Шончан поощряли торговлю, только потребовали от купцов, капитанов кораблей и судовых команд дать клятву повиноваться Предвестникам, ждать Возвращения и служить Тем, Кто Возвращается На Родину. Каждодневная жизнь почти не изменилась, и потому возражали немногие. Всякий раз, как Мэт видел просторную гавань, кораблей там становилось все больше. Сегодня днем, казалось, по рядам кораблей можно было пройти от самого Эбу Дар до Рахада, городских кварталов на другой стороне залива, куда Мэт лучше бы не ходил во второй раз. В первые дни, когда Мэт только‑только встал на ноги, он частенько хаживал в порт. Интересовался он вовсе не необычными шончанскими кораблями, чьи паруса как будто имели тонкие прожилки‑ребра, не глядел и на суда Морского Народа, на которых Шончан переделывали оснастку и заменяли команды своими людьми, – он высматривал вымпелы с Золотыми Пчелами Иллиана, или с Рукой и Мечом Арад Домана, или с Полумесяцами Тира. Сегодня Мэт их не выискивал. Он едва скользнул взглядом по гавани. Вертевшиеся в голове игральные кости грохотали, как гром. И что бы они не сулили, вряд ли это ему понравится, считал Мэт. Когда кости предостерегали его таким образом, последующие события редко нравились Мэту.

Из громадной арки в стене вытекал бесконечный поток людей и повозок, и пешеходам приходилось чуть ли не протискиваться в ворота, поскольку в город к тому же, двигаясь не быстрее улитки, вползала плотная колонна фургонов и воловьих упряжек, и тянулась она почти от самого косогора. Все верховые принадлежали к Шончан, кто – смуглый, как Морской Народ, кто – белолицый, как кайриэнцы, но среди прочих они выделялись не только этим. Некоторые из Шончан‑мужчин носили широкие штаны и диковинные узкие куртки с высокими тесными воротниками, подпиравшими подбородок, с рядами нашитых спереди блестящих металлических пуговиц, другие были облачены в свободные, затейливо вышитые кафтаны, длиной не уступавшие женским платьям. Все они были Высокородными, как и женщины в необычного покроя платьях для верховой езды, которые были сшиты, казалось, узкими складочками; их юбки‑штаны открывали взорам щиколотки в цветных сапожках, а широкие рукава свисали чуть ли не до стремян. Кое у кого кружевные вуали оставляли открытыми лишь глаза, скрывая лица от низкорожденных. Большинство всадников, однако, носили ярко раскрашенные доспехи из перекрывавших друг друга пластин. Среди воинов встречались и женщины, хотя из‑за раскрашенных шлемов, напоминавших головы чудовищных насекомых, не разобрать было, кто есть кто. Ладно, хоть среди них не наблюдалось черно‑красных Стражей Последнего Часа. Рядом с ними даже Шончан чувствовали себя не в своей тарелке, и этого Мэту было достаточно, чтобы обходить Стражей стороной.

Во всяком случае, никто из Шончан не обратил внимания на троих мужчин и мальчика, медленно шагавших в город вдоль колонны телег и фургонов. Впрочем, медленно шли мужчины. Олвер же передвигался вприпрыжку. Скорость диктовала им больная нога Мэта, хотя он и старался не показывать остальным, что идет, опираясь на посох. Обычно игральные кости возвещали о событиях, из которых он выскакивал живым лишь чудом, о сражениях, например, о падающем на голову доме. О Тайлин. Он страшился того, что случится, когда кости наконец остановятся.

Почти все покидавшие город фургоны и телеги сопровождали Шончан: они либо правили, либо шли рядом, одетые много проще верховых, и ничего необычного в их виде не было, но те, кто ждал своей очереди войти в город, вероятней всего, принадлежали к жителям Эбу Дар или окрестных городков и деревень: мужчины в длинных жилетах, женщины в юбках, подшитых сбоку так, что виднелись ноги в чулках или цветные нижние юбки. В их телеги и фургоны были впряжены волы. В колонне выделялись чужеземцы – купцы с маленькими караванами запряженных лошадьми фургонов. На юге зимой торговля шла оживленнее, чем на севере, где купцам приходилось бороться с заваленными снегом дорогами, и некоторые из торговых людей явились сюда издалека. Возглавлявшая караван из четырех фургонов коренастая доманийка с красивой темной мушкой на медного цвета щеке, куталась в плащ с цветочным узором и зло глядела на елейного вида мужчину, стоявшего в очереди впереди нее на пять фургонов. Он сидел рядом с возчиком, и под его тарабонской вуалью виднелись длинные густые усы. Вне всяких сомнений, конкурент. Худая кандорка, с крупной жемчужиной в левом ухе и с серебряными цепочками на груди, спокойно сидела в седле, положив руку в перчатке на переднюю луку. Лошади ее упряжек, стоит купчихе оказаться в городе, тоже не минуют своей участи. У местных забирали одну лошадь из пяти, а у чужеземцев, чтобы не подрывать торговлю, – одну из десяти. Правда, за лошадей заплатят и по нынешним временам дадут довольно хорошую цену, но все‑таки совсем не ту, за которую их можно продать на рынке при столь высоком спросе. Мэт всегда обращал внимание на лошадей, хотя бы и машинально. Толстый кайриэнец в куртке такого же унылого цвета, что и у его возчиков, громко сетовал на задержку; гнедая кобыла нервно плясала под всадником. Очень хорошие стати у этой кобылы. Скорей всего, достанется она какому‑нибудь офицеру. Интересно, что же случится, когда игральные кости остановятся?

У широких городских ворот была выставлена особая стража, хотя, вероятно, только Шончан воспринимали ее как таковую. В людском потоке ходили туда‑сюда сул’дам в синих платьях со вставками с изображениями молний, водя за собой на серебристых поводках‑ ай’дамах облаченных в серое дамани. Одной‑единственной такой пары хватило бы, чтобы справиться с любым нарушением заведенного порядка, не считая разве что атаки крупными силами. Впрочем, возможно, они способны были отразить и нападение неприятеля. Однако цель у них была совсем иная. В первые дни после падения Эбу Дар, когда Мэт был еще прикован к кровати, сул’дам прочесали город, выискивая женщин, которых называли Марат’дамани, и теперь стояли на страже, дабы не пропустить их за городские стены. На случай, если таковая женщина обнаружится, у каждой сул’дам на плече висел еще один свернутый серебристый повод. Подобные пары патрулировали и у причалов в порту, встречая все приплывавшие корабли и лодки.

Возле ворот находился длинный помост, и на пиках, на высоте двадцати шагов над землей, торчали обмазанные смолой, но еще узнаваемые головы дюжины мужчин и двух женщин, оказавшихся не в ладах с шончанским правосудием. Символ этого правосудия висел над головами казненных: палаческий топор с косым лезвием, рукоять топора обвивал белый шнур с причудливо завязанным узлом. Прикрепленные под каждой головой таблички гласили, какое преступление привело к такому исходу: убийство или изнасилование, вооруженное ограбление, нападение на кого‑то из Высокородных. За менее тяжкие нарушения закона полагались штрафы, наказание плетьми или обращение в да’ковале. В своих приговорах Шончан были беспристрастны. Ни одного из Высокородных на помосте не было – те из них, кто заслуживал казни, были бы отправлены обратно в Шончан или задушены белым шнуром, – но три головы некогда сидели на шончанских плечах, ибо тяжесть шончанского правосудия равно обрушивалась на людей разного происхождения. Две таблички с крупно выписанным словом «Мятеж» висели под головами женщины, которая была Госпожой Кораблей Ата’ан Миэйр, и мужчины – ее Господина Клинков.

Мэт часто проходил этими воротами, поэтому сейчас едва взглянул на страшную картину. Олвер пропрыгал мимо, напевая песенку. Беслан и Том шли рядом, склонив друг к другу головы, и разок Мэт уловил негромко сказанные Томом слова «рискованное дельце», но ему было все равно, о чем они толкуют. Затем путники вошли в длинный сумрачный тоннель, ведший сквозь стену, и, если бы Мэту и захотелось подслушать, ничего не получилось бы – все звуки заглушал грохот кативших по дороге фургонов. Держась ближе к стене, подальше от фургонных колес, Том с Бесланом, тихонько переговариваясь, ушли вперед, Олвер кинулся за ними, но, когда Мэт вновь шагнул на свет дня, он уперся носом в спину Тома и только тогда сообразил, что спутники его почему‑то остановились у самого выхода из тоннеля. Собравшись одарить Тома с Бесланом каким‑нибудь язвительным замечанием, он увидел вдруг, на что они смотрят. Шедшие сзади пытались оттолкнуть их с дороги, но Мэт, застыв на месте, тоже уставился во все глаза.

На улицах Эбу Дар всегда было полно народу, но не столько, сколько сейчас – точно прорвало плотину и людское половодье хлынуло в город. Толпа запрудила улицу впереди от края до края, окружая островки домашнего скота, подобного которому Мэт не видывал: пятнистые белые коровы с длинными высокими рогами, светло‑коричневые козы, покрытые тонкой шерстью, свисавшей чуть ли не до камней мостовой, овцы с четырьмя рогами. И все улицы, до которых дотягивался взгляд Мэта, были забиты не меньше. Фургоны и повозки двигались сквозь людскую массу со скоростью улитки, крики и ругань возчиков тонули в гомоне голосов и в мычании и блеянии скота. Мэт не различал слов, но выговор определить мог. Тягуче‑медленный шончанский акцент. Некоторые из Шончан тыкали соседей в бок и указывали пальцем на кричаще разодетого Мэта. Они, изумленно ахая и охая, тыкали пальцем чуть ли не во всех и вся, точно никогда прежде не видали ни гостиницы, ни скобяной лавки, но Мэт все равно зарычал себе под нос и рывком надвинул шляпу на глаза.

– Возвращение, – пробормотал Том так тихо, что, не стой Мэт у самого его плеча, он бы ничего не услышал. – Пока мы прохлаждались у Люка, прибыло Коринне.

Мэт думал, что это самое Возвращение, о котором столько болтали Шончан, будет вторжением войска. Один из возчиков закричал и замахнулся кнутом с длинной рукоятью на мальчишек, запрыгнувших на борт фургона, – им не терпелось выяснить, что там за растение такое, похожее на виноград, в деревянных, наполненных землей бадьях. В другом фургоне оказался печатный станок, а еще в одном, только что свернувшем в туннель, везли нечто похожее на чаны для варки пива, за которыми следом тянулся слабый запах хмеля. Некоторые из фургонов были обвешаны клетками с курами, утками и гусями странной расцветки; не похоже было, что птицу везут на продажу, скорей, все это походило на переселение фермеров. Да, это и в самом деле было войско, только не такое, какое представлял себе Мэт. С подобным войском сражаться будет потрудней, чем с солдатами.

– Вырви мои глаза, нам надо как‑то пробраться через это столпотворение! – недовольно заворчал Беслан, приподнимаясь на цыпочки и глядя поверх толпы. – Далеко ли до улицы, где народу поменьше?

Мэт поймал себя на том, что вспоминает картину, ненадолго открывшуюся глазам, которую он не успел как следует рассмотреть, – гавань, полная кораблей. Полная кораблей. Их стало больше раза в два или в три с рассвета, когда они отправились к Люка, и несколько кораблей все еще маневрировали под парусами. Это могло означать, что возможности войти в гавань ждет еще больше кораблей. О Свет! Сколько же судов успело разгрузиться с утра? Сколько их стоит в очереди на выгрузку? Свет, сколько народу можно привезти на такой прорве кораблей? И почему они все заявились сюда, а не в Танчико? По спине пробежал холодный озноб. Возможно, это еще и не все их корабли, лишь какая‑то часть...

– Лучше попытаться пробраться переулками и дворами, – сказал Мэт, повысив голос, чтобы спутники услышали его в этом чудовищном гвалте. – Иначе до дворца и до ночи не доберетесь.

Беслан повернулся, бросил на Мэта хмурый взгляд.

– А ты не вернешься с нами? Мэт, если ты опять вздумаешь заплатить за место на корабле... Ты же знаешь, теперь она будет не столь тактична.

Мэт ответил на взгляд сына королевы не менее хмурым взором.

– Я просто хочу немного пройтись, – соврал Мэт. Едва он доберется до Дворца Таразин, как Тайлин примется ластиться к нему и нежничать. Это не так уж и плохо – совсем неплохо, – за исключением одного: Тайлин совершенно не волнует, что кто‑то видит, как она гладит его по лицу и шепчет на ушко свои нежности, – даже если это родной сын! Кроме того, вдруг катящиеся в голове игральные кости остановятся именно в тот момент, когда он окажется рядом с ней? Ведет себя как собственница – это еще мягко сказано. Кровь и пепел, не ровен час, этой женщине взбредет в голову выйти за него замуж! Мэт не хотел жениться, пока не хотел, но на ком женится, он уже знал. И это была вовсе не Тайлин Квинтара Митсобар. Только вот что ему делать, коли она решит по‑другому?

Вдруг Мэт вспомнил слова Тома – «рискованное дельце». Он знал Тома и знал Беслана. Олвер, открыв рот, во все глаза пялился на Шончан, а те во все глаза пялились по сторонам. Олвер уже собрался убежать, чтобы посмотреть на них поближе, но Мэт успел вовремя схватить вырывавшегося мальчишку за плечо и толкнуть в руки Тому.

– Отведи паренька во дворец и займись с ним чем‑нибудь, когда Риселле закончит свои уроки. И забудьте о том безрассудстве, что у вас на уме. Не то ваши головы окажутся на помосте у ворот, а заодно и голова Тайлин. – Да и его собственная. Вряд ли о нем позабудут!

Двое мужчин ответили ему ничего не выражавшими взглядами, что только укрепило подозрения Мэта.

– Наверное, мне стоит прогуляться с тобой, – наконец промолвил Том. – Вот и поговорим. Ты невероятно везуч, Мэт, и у тебя есть склонность, скажем так, к рискованным приключениям. Верно?

Беслан кивнул. Олвер вертелся в руках Тома, стараясь смотреть сразу на весь чудной народ на улице и нисколько не интересуясь, о чем толкуют старшие.

Мэт кисло хмыкнул. Почему люди всегда хотят от него геройства? Раньше или позже, но конец будет один – его убьют.

– Не о чем разговаривать. Беслан, они – здесь. Если ты не смог помешать им высадиться, то ясно как день, что не сумеешь и выгнать. Ранд с ними разделается, если можно хоть в чем‑то положиться на слухи. – В голове его вновь закружились цветные кляксы, изгнав на мгновение стук костей. – Ты же дал эту проклятую клятву ждать Возвращения. Мы все ее дали. – Отказ означал бы кандалы и работу в доках или на расчистке каналов в Рахаде. Отчего, по мнению Мэта, эту клятву и клятвой‑то считать нельзя. – Дождись Ранда. – Цветные пятна снова возникли и пропали. Кровь и пепел! Придется, видно, перестать думать о... О некоторых людях. Опять закружились цветные пятна. – Все еще будет хорошо, дай только время.

– Ты не понимаешь, Мэт, – с горячностью заявил Беслан. – Да, мать по‑прежнему сидит на троне, и Сюрот говорит, что она будет править всей Алтарой, а не только Эбу Дар и его окрестностями. Намекает и на что‑то большее. Но мать вынудили пасть ниц и поклясться в верности какой‑то женщине по ту сторону Океана Арит. Сюрот говорит, мне нужно жениться на ком‑нибудь из Высокородных и обрить голову по бокам, а мать слушает ее. Пусть Сюрот прикидывается, что они ровня, но мать вынуждена слушать, когда говорит Сюрот. И что бы там Сюрот ни говорила, на деле Эбу Дар больше не наш, и остальное нашим уже не будет. Может, и не получится прогнать их силой оружия, но можно сделать так, что в этой стране им будет очень горячо. Белоплащники уже ученые, на своей шкуре узнали. Спроси у них, что они называют «Алтаранским Полуднем».

Мэт мог и сам догадаться, никого не спрашивая. Он прикусил язык, чтобы не сказать юноше, что в Эбу Дар сейчас шончанских солдат больше, чем было Белоплащников во всей Алтаре во время Белоплащниковой Войны. Да и хорошенькое место они нашли языками чесать, – улица, где полным‑полно Шончан, пусть даже большинство из них фермеры и ремесленники.

– Нет, я понимаю, ты так горяч, что готов свою голову на пику посадить, – тихо произнес Мэт. Так тихо, как только мог, но стараясь, чтобы его все‑таки услышали в оглушительной мешанине голосов, мычания и блеяния скота, гусиного гогота. – Тебе известно об их Слухачах. Им вполне может быть вон тот парень. Который на конюха смахивает. Или вон та тощая женщина – с узелком за спиной.

Беслан ожег пару таким тяжелым от ненависти взглядом, что Мэт сказал ему – будь они на самом деле Слухачами, могли бы донести на него за один этот взгляд.

– Может, ты запоешь иначе, когда они до Андора доберутся, – прорычал Беслан и двинулся через толпу, отталкивая в сторону всех, кто попадался на пути. Мэт не удивился бы, начнись в скором времени на улице драка. Он задумался, чего же Беслану надо.

Том повернулся, собираясь вместе с Олвером пойти за Бесланом, но Мэт поймал его за рукав.

– Если сможешь, Том, охлади его пыл. И свой тоже, что бы вы там ни надумали. По‑моему, вы с ним уже давно вслепую бреетесь. Только будьте осторожнее с бритвой.

– Моя голова холодна, и я стараюсь остудить его, – сухо ответил Том. – Но он не может сидеть сложа руки – это его страна. – На жестком лице появилась слабая улыбка. – Говоришь, не станешь рисковать, но ведь станешь! И когда рискуешь ты, по сравнению с этим все, что мы с Бесланом способны предпринять, кажется вечерней прогулкой по саду. С тобою рядом даже брадобрей слеп. Пойдем, паренек, – сказал он, усаживая Олвера на плечи. – Если опоздаешь на урок, Риселле может и не разрешить тебе примостить голову на свою «подушечку».

Мэт мрачно посмотрел Тому вслед. Тот, с сидевшим на шее Олвером, шагал куда быстрее, чем Беслан. Что Том имел в виду? Он никогда не рисковал, только если не было иного выхода. Никогда. Мэт глянул мельком на тощую женщину, на малого в испачканных навозом сапогах. Свет, они ведь и впрямь могли оказаться Слухачами. Любой может им быть. У Мэта тотчас же зачесалось между лопаток, словно за ним следили.

Он долго шагал по улицам, на которых народу и фургонов становилось тем больше, чем ближе он подходил к причалам. В лавках на мостах закрыли ставни, уличные торговцы свернули свои одеяла, акробаты и жонглеры, которые обычно устраивали свои выступления на каждом перекрестке, тоже ушли – для них попросту не было места. Шончан были всюду, их было очень много, и пожалуй, только один из пяти оказывался солдатом. Тех даже без доспехов нетрудно было отличить от фермеров и ремесленного люда – по развороту плеч и твердому взгляду. Тут и там по улицам шли группки сул’дам с дамани; вокруг них всегда оставалось свободное пространство, даже большее, чем вокруг солдат. Это не было проявлением страха, во всяком случае, со стороны Шончан. Те с уважением кланялись женщинам в синих платьях с изображениями молний на красных вставках и одобрительно улыбались, когда пара проходила мимо. Беслан выжил из ума. Шончан не прогонишь ничем и никак. Такое под силу разве что большой армии, в которой будут Аша’маны, вроде той, что, по слухам, сражалась с Шончан на востоке с неделю назад. Или же человеку, который вооружен секретами Иллюминаторов. Чего, во имя Света, Алудра хочет от колокольного мастера?

Мэт прилагал все усилия, чтобы ненароком не выйти на улицы, откуда открывался вид на причалы. Хватит, этот урок он уже усвоил. Ему нужно только одно – поиграть в кости, причем желательно, чтобы игра затянулась далеко за полночь. Чтобы ко времени его возвращения во дворец Тайлин уже уснула. Игральные кости она у Мэта отобрала, заявив, будто ей не нравится, что он играет, хотя сделала она это после того, как он уговорил ее сыграть на фанты. Он тогда еще лежал в постели. К счастью, кости везде найдутся, а с его везением лучше уж играть чужими костями. К несчастью, когда выяснилось, что она не собирается платить проигрыш и отпустить его – Тайлин прикинулась, будто не понимает, о чем он вообще говорит! – Мэт воспользовался выигранными фантами, чтобы отплатить той же монетой за ее неприличные выходки. И тут он дал маху, хоть и повеселился на славу. Когда фанты кончились, Тайлин разошлась еще пуще, не в пример прежнему.

Но в тавернах и в общих залах гостиниц, куда заглядывал Мэт, народу было – не протолкнуться, едва хватало места поставить кружку, не то что кости метнуть. Шончан смеялись и пели, эбударцы угрюмо косились на них и мрачно молчали. Мэт спрашивал у всех кабатчиков и содержателей гостиниц, не найдется ли у них какая‑нибудь каморка, но все как один отрицательно качали головами. Иного, вообще‑то говоря, Мэт и не ожидал. Еще до появления новой волны Шончан нигде нельзя было снять комнату. Тем не менее его начало охватывать уныние, и он понимал удрученных иноземных купцов, которые, уткнувшись в кубки с вином, гадали, как им, не имея лошадей, вывезти из города свои товары. У Мэта хватало золота, чтобы заплатить Люка, и еще осталось бы, но деньги хранились в сундучке в Таразинском дворце, и он не собирался даже пытаться забрать все золото сразу – достаточно было того раза, когда дворцовые слуги принесли его обратно с причала, связанного, точно добытого на охоте оленя. И всего‑то он успел сделать, что поговорить с несколькими капитанами! Если Тайлин узнает, а она наверняка узнает, что он пытался улизнуть из дворца и золота при нем было больше, чем нужно, чтобы провести вечер за игрой... О, нет! Ему нужна какая‑нибудь комнатенка, угол на чердаке или в мансарде, хотя бы со шкаф размерами, да что угодно, куда можно было бы понемножку перепрятывать золото. Или же нужно сыграть в кости. Либо так, либо этак. Однако в скором времени Мэт понял, что, невзирая ни на какое везение, сегодня у него не получится ничего. И в голове по‑прежнему продолжали с грохотом катиться игральные кости.

Подолгу Мэт нигде не задерживался, и не только потому, что не находил желаемого. Его броский наряд, которого застеснялся бы и Лудильщик, притягивал все взоры. Кое‑кто из Шончан понимал так, что Мэт тут гостей развлекает, и ему пытались всучить деньги, чтобы он спел! Раз или два Мэт даже поддавался на уговоры, но, едва услышав его голос, народ требовал вернуть уплаченное. Некоторые эбударцы, с заткнутыми за пояс кривыми ножами, полные гнева, который не могли излить на Шончан, подумывали сорвать зло на этом фигляре – только рожи размалеванной не хватало, чтобы он выглядел совсем как шут знатного господина. И Мэт, едва заметив мужчин, бросавших на него угрожающие взоры, немедля нырял на запруженную улицу. Он уже испытал на своей шкуре, что для хорошей драки пока не созрел, и слабым утешением могло послужить то, что голова его убийцы будет красоваться возле городских ворот.

Он, где мог, давал себе роздых – на брошенной у переулка пустой бочке, на редких скамеечках перед таверной, где еще находилось место приткнуться. Однажды удалось посидеть на каменной ступеньке крыльца, пока вышедшая хозяйка дома метлой не сбила с него шляпу. Живот чуть ли к хребту не прилипал, и у Мэта уже начало появляться чувство, что все только на его чересчур яркий наряд и глазеют, а влажный холодный ветер пробирал до самого нутра, и только кости, сыграть в которые ему так и не удалось, по‑прежнему гремели в голове, что твои лошадиные копыта. Ему казалось, что раньше они так громко никогда не грохотали.

– Ничего не остается, только возвращаться! Опять быть проклятой собачонкой королевы! – прорычал Мэт и, тяжело опираясь на посох, поднялся с поломанного деревянного ящика, валявшегося на обочине. Несколько прохожих посмотрели на него так, словно лицо у него и впрямь было шутовски размалевано. Он проигнорировал их. Он – выше этого. И не станет лупить их посохом по голове, как они того заслуживают со своими вытаращенными глазами.

Улицы по‑прежнему были забиты, и, как понял Мэт, до дворца, пробиваясь сквозь эти толпы, он доковыляет только к ночи. Может быть, Тайлин к тому времени уснет. Может быть. В животе у Мэта раздалось громкое урчание, почти заглушившее рокот костей. Если он слишком припозднится, с нее ведь станется приказать кухонным слугам не кормить его.

Через десяток тяжело давшихся в толкучке шагов Мэт свернул в переулок, узкий и сумрачный. В отличие от улиц, переулок замощен не был. Штукатурка на лишенных окон стенах потрескалась, кое‑где отвалилась, обнажив кирпичные проплешины. В воздухе висело зловоние, смрад разложения, и Мэт надеялся, что под сапогами хлюпает все‑таки грязь, и пахнет столь тошнотворно именно она. Да и людей тут не было. Можно идти скорым шагом. Или тем, что сегодня у него так называлось. Он не чаял дождаться того дня, когда снова сможет пройти несколько миль, не страдая от боли, не дыша, как запаленная лошадь, и не опираясь на палку. Кривые переулки, такие узкие, что Мэт задевал плечами стены, пересекали город во всех направлениях, сплетаясь в причудливый лабиринт, в котором немудрено заблудиться, не зная дороги. Но Мэт ни разу не свернул не туда, даже когда тесный, изогнутый проход вдруг разветвлялся на три или даже четыре переулочка, которые, казалось, все тянулись приблизительно в нужном направлении. Не сосчитать, сколько раз Мэту в Эбу Дар приходилось избегать ненужных глаз, и он знал эти закоулки как свои пять пальцев. Впрочем, что было очень странно, его не оставляло ощущение, будто за ним следят. И появилось это чувство у него тогда, когда его вынудили надеть эту треклятую одежду.

Мэту пришлось не раз и не два пробиваться через толпы людей и животных, чтобы нырнуть из одного переулка в другой, а порой – пересекать мосты, где люди шли стеной, но вскоре он почти добрался за дворца – из запруженных народом улиц он за это время миновал бы в лучшем случае только три. Торопливо двинувшись в затененный проход между ярко освещенной таверной и закрытой крепкими ставнями лавкой, где торговали лакированными изделиями, Мэт гадал, что отыщется на кухне. Попросторней прочих – в нем разошлись бы и три человека, настроенные по‑дружески, – переулок этот вел к площади Мол Хара, почти к самому Таразинскому дворцу. В дворце расположилась Сюрот, и повара старались превзойти себя – с тех пор, как она после первой же трапезы приказала угостить большинство из них плетью. Может, в кухне найдутся устрицы со сливками, жареная золотистая рыба или кальмар с перцами. Через десять шагов в сумраке нога его наступила на что‑то скользкое и не хлюпнувшее и Мэт, охнув, полетел в подмерзшую грязь, извернувшись в последний момент так, чтобы не грохнуться на больную ногу. Куртка тут же промокла насквозь, впитав ледяную влагу. Оставалось надеяться, что это всего лишь вода.

Мэт снова охнул, ибо на плечи ему опустились сапоги. Какой‑то человек свалился на него и, ругаясь и скользя, пролетел дальше по переулку и приземлился на одно колено. Если бы не стена таверны, в которую он уперся, лежать бы и ему тоже в грязи. Глаза Мэта успели привыкнуть к тусклому свету, и он разглядел неприметного худощавого мужчину. Вроде как с большим шрамом на щеке. Нет, это был не человек. Тварь, которая – Мэт видел это собственными глазами – голой рукой вырвала горло у его товарища и, выдернув из своей собственной груди нож, метнула клинок обратно в Мэта. И не споткнись Мэт, это создание, спрыгнув откуда‑то сверху, оказалось бы сейчас прямо перед ним. Может, то, что он – та’верен, сработало‑таки в пользу Мэта, хвала Свету! Все это пронеслось у него в голове за те краткие мгновения, пока голам вставал и поворачивал к нему голову. Глаза твари злобно сверкнули.

Мэт с проклятием подхватил выпавший дорожный посох и неловко метнул его, как копье, в сторону врага. Целя в ноги, в надежде выгадать время, если тот вдруг споткнется. Но будто бескостная тварь, как вода, перетекла вбок, уклоняясь от брошенного посоха, скользя сапогами по грязи, а потом бросилась к Мэту. Однако этой задержки хватило. Метнув во врага посох, Мэт тут же нашарил под рубашкой медальон в виде лисьей головы. Оборвав кожаный шнурок, он выхватил медальон из‑за пазухи. Голам кинулся на Мэта, и тот отчаянно взмахнул медальоном. Серебро, холодившее кожу на груди Мэта, мазнуло протянутую руку голама, послышалось шипение, будто жарили бекон, и пахнуло горелым мясом. Стремительная, как ртуть, рычащая тварь пыталась уклониться от вертевшегося перед нею медальона и дотянуться до Мэта. Если только схватит, считай, Мэт мертв. На этот раз голам не стремился поиграть с ним, как то было в Рахаде. Продолжая размахивать медальоном на шнурке, Мэт угодил лисьей головой по другой руке, попал вскользь по лицу, и каждый раз слышалось шипение и пахло горелым, словно бил он раскаленным железом. Оскалив зубы, голам попятился и пригнулся, растопырив пальцы, готовый прыгнуть при малейшей слабине.

Мэт, быстро вращая медальоном, неуклюже поднялся на ноги, напряженно следя за чудовищем, столь похожим на человека. Он желает твоей смерти так же сильно, как хочет заполучить ее, с улыбкой сказала ему в Рахаде эта тварь. Сейчас она не болтала и не улыбалась. Мэт не знал, «она» это или «он», но видел все ясно, как сквозь прозрачное стекло. Вот он, едва стоящий на ногах. Голень и бедро горят огнем, болят ребра. Не говоря уж о плече, на которое спрыгнул этот гад. Нужно выбраться обратно на улицу, к людям. Может быть, толпы народу отпугнут тварь. Надежды мало, но иного выхода Мэт не видел. До улицы недалеко. Он слышал гомон голосов, нисколько не ослабленный расстоянием.

Мэт сделал осторожный шаг назад. Нога вновь скользнула на чем‑то вонючем, и Мэта кинуло к стене таверны. Лишь судорожное размахивание серебряной лисьей головой заставило голама отступить. Голоса на улице были так дразняще близки. Но с тем же успехом они могли звучать и в Барсине. Барсин давным‑давно мертв, и Мэт скоро тоже будет мертв.

– Он там, в переулке! – выкрикнул какой‑то человек. – За ним! Быстрее! А то уйдет!

Мэт не отрывал взора от голама. Тварь кинула несколько взглядов в сторону улицы за спиной Мэта и заколебалась.

– Мне не велено попадаться на глаза. Меня видят лишь те, кем я снимаю жатву, – бросила она Мэту, – так что ты проживешь подольше. Чуть‑чуть дольше.

Круто развернувшись, голам бросился бежать по переулку, оскальзываясь на мерзлой грязи, однако за таверну он свернул тем же быстрым текучим движением.

Мэт побежал за ним. Он не мог сказать почему. Но тварь пыталась его убить и попытается вновь, и Мэт разъярился не на шутку. Значит, она собирается убить его, когда ей угодно, да? Если медальон мог ранить эту гадину, возможно, он способен ее и уничтожить.

Добравшись до угла таверны, Мэт увидел голама в тот самый миг, как тот оглянулся и увидел его. И снова тварь на миг замешкалась. Задняя дверь таверны была приоткрыта, оттуда доносился шум пьяного веселья. В стене здания напротив таверны виднелась щель от выпавшего кирпича, и тварь сунула туда руки. Мэт одеревенел. Вряд ли голаму нужно оружие, но если он там что‑то спрятал... Окажись у него в руках хоть какое‑то оружие, и Мэту не выстоять. Голам засунул руки в щель до самого плеча, затем туда же отправилась и голова. У Мэта отвисла челюсть. В дыру проскользнула грудь голама, мелькнули ноги, и он исчез. В щели размером, может, с две ладони Мэта.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал кто‑то тихо рядом с Мэтом, и тот вздрогнул, поняв, что уже не один. Говоривший оказался сутулым беловолосым стариком с большим крючковатым носом, торчавшим посреди печального лица. За спиной незнакомца висел узелок. И он прятал в ножны под курткой очень длинный кинжал.

– Я видел, – глухо сказал Мэт. – В Шадар Логоте.

Иногда обрывки его собственных воспоминаний, которые Мэт считал утраченными, всплывали из ниоткуда, и одно из них только что, когда он смотрел на исчезавшего в стене голама, выскочило на поверхность. Но было это воспоминание из тех, которым лучше бы так и оставаться в забвении.

– Из побывавших там мало кто уцелел, – заметил старик, рассматривая Мэта. Его морщинистое лицо почему‑то казалось знакомым, но Мэт никак не мог его признать. – Что же привело вас в Шадар Логот?

– Где ваши друзья? – сказал Мэт. – Люди, которым вы кричали?

В переулке, кроме них двоих, никого не было. Гомон на улице не ослабевал, и никого, как видно, не взволновали крики, что кто‑то уйдет, если не поторопиться.

Старик пожал плечами.

– Не уверен, что кто‑нибудь вообще слышал мой крик. Они и друг друга‑то не слышат. Но я подумал, что крик отпугнет этого приятеля. Однако, глядя на это... – Махнув рукой в сторону щели в стене, он невесело рассмеялся, показав редкие зубы. – Пожалуй, у нас с вами везение, как у самого Темного.

Мэт поморщился. Он слышал о себе такие слова слишком часто, и они ему не нравились. Главным образом потому, что он не был уверен – а вдруг это правда.

– Может, и так, – пробормотал он. – Простите меня. Наверное, нужно представиться человеку, который спас твою шкуру. Я – Мэт Коутон. Вы недавно в Эбу Дар? – Притороченный на спине узелок придавал незнакомцу вид странника. – Вам будет непросто найти ночлег.

Мэт осторожно пожал протянутую узловатую руку. Пальцы были шишковатыми, как будто все кости одновременно сломали когда‑то, и они плохо срослись. Тем не менее пожатие старика оказалось сильным и уверенным.

– Мэт Коутон, я – Ноэл Чарин. Да нет, я тут уже довольно давно живу. Но на моем тюфячке на чердаке «Золотых уток» теперь изволит почивать толстый иллианский торговец маслом, которого этим утром выставили из комнаты, чтобы сдать ее шончанскому офицеру. Я рассчитывал сегодня устроиться на ночлег в этом переулочке. – Потерев большой нос кривым шишковатым пальцем, он хохотнул, как будто ночевка в переулке под открытым небом была для него пустяком. – Не впервой мне спать без особых удобств, пусть даже и в городе.

– Думаю, я сумею предложить вам кое‑что получше, – сказал Мэт, но все остальное, что он собирался сказать, замерло на языке. До него вдруг дошло, что игральные кости все так же катаются в голове. Он забыл о них, когда голам пытался его убить, но они все еще подпрыгивали, все еще не останавливались. Если они предупреждали о чем‑то похуже голама, то Мэту совсем не хотелось этого знать. Только он все равно узнает. Нет никаких сомнений. Он узнает – когда будет уже слишком поздно.

Date: 2015-09-22; view: 256; Нарушение авторских прав