Что скрывает вуаль

Морские волны мягко качали «Славу Кидрона», отчего золоченые фонари в кормовой каюте слегка колебались в подвесах, но Туон сидела неподвижно, пока бритва в уверенной руке Селусии скользила по ее голове. В высокие кормовые окна виднелись другие громадные корабли, о носы которых белой пеной разбивались серо‑зеленые валы. Кораблей были сотни, ряд за рядом они тянулись до самого горизонта. В четыре раза больше, чем было оставлено у Танчико. Райагел, Те, Кто Возвращаются Домой. Коринне, Возвращение, началось.

Позади «Кидрона» парил над морем альбатрос, следуя за кораблем, словно подлинное предзнаменование победы, хотя его длинные крылья были не белыми, а черными. И все равно примета благоприятная. Истолкование примет и знамений не зависит от места. Крик совы на заре означает смерть, а дождь с безоблачного неба обещает нежданного гостя, неважно, случилось то в Имфарале или в Норен М’Шаре.

Ежеутренний ритуал бритья умиротворял Туон, а сегодня ей требовалось спокойствие. Прошлой ночью она отдавала приказания, обуреваемая гневом. А в гневе нельзя командовать. Она чувствовала себя почти сей’мосив, словно ее честь претерпела ущерб. Ее равновесие было поколеблено, и это служило дурным предзнаменованием для Возвращения, как и потеря сей’тайр, несмотря на летящего следом альбатроса.

Мягкой влажной салфеткой Селусия стерла остатки мыльной пены, затем протерла кожу сухой салфеткой и наконец мягкой кисточкой припудрила гладкий череп. Потом она отступила в сторону, и Туон встала, сбросив искусно вышитый синий шелковый пеньюар на ковер с сине‑золотистым узором. От прохладного воздуха голая смуглая кожа ее тотчас покрылась мурашками. Четверо из десяти горничных Туон, стоявших на коленях вдоль стен, грациозно поднялись. Хорошо сложенные и миловидные, все они были облачены в прозрачные белые одеяния. При покупке обращали внимание не только на внешность, но и на умения, и обучены они были на славу, а за время долгого плавания от Шончан успели привыкнуть и к корабельной качке. Горничные поспешили за одеждой, разложенной наготове на крышках резных сундуков, и принесли ее Селусии. Та никогда не позволяла да’ковале самим одевать Туон, разве что до чулок и туфель допускала.

Селусия облачила Туон в плиссированное платье цвета старой поделочной кости, и та, глядя в прикрепленное к внутренней перегородке высокое зеркало, не удержалась, чтобы не сравнить ее и себя. Исполненную достоинства красоту Селусии подчеркивали золотистые волосы, светлая кожа, оттенком напоминающая густые сливки, и холодные голубые глаза. Ее можно было бы принять за одну из Высокородных, причем высокого ранга, если бы не выбритая левая половина головы со’джин. Но подобное замечание ее саму немало потрясло бы, она, наверно, даже вскрикнула бы от изумления. Мысль о том, что можно подняться выше определенного положения, приводила Селусию в ужас. Туон знала, что ей самой никогда не обрести столь властной внешности. У нее слишком большие глаза, к тому же светло‑карие. Когда она забывалась и маска строгости слетала с нее, ее лицо в форме сердечка становилось по‑детски озорным. Макушка Туон находилась на уровне глаз Селусии, а ее камердинер была не так уж и высока. Туон не хуже других скакала верхом, превосходно боролась, искусно владела подходящим для нее оружием, но, чтобы произвести впечатление, ей всегда приходилось использовать ум. Этот инструмент она оттачивала с таким упорством, с каким развивала все остальные свои способности, вместе взятые. Хорошо хоть, широкий плетеного золота пояс подчеркивал талию, и ее никто не примет за мальчишку в платье. На Селусию мужчины всегда заглядывались, и слух Туон ловил порой сделанные шепотом замечания о полной груди ее со’джин. Возможно, властность во взоре ей не так уж и нужна, но вот грудь иметь чуточку побольше не помешало бы.

– Да будет на вас Свет, – пробормотала Селусия довольным тоном, и да’ковале поспешили вернуться на свои места. – Каждое утро, с того самого дня, когда впервые выбрили вашу голову, вы делаете одно и то же. Прошло уже три года, и неужели вы все еще думаете, что я могу оставить хоть волосок?

Тут Туон сообразила, что водит рукой по выбритой голове. В поисках щетины, с печалью призналась она себе.

– Если бы оставила, – промолвила Туон с напускной суровостью, – я велела бы тебя наказать. В расплату за все те разы, что ты меня угощала розгой.

Селусия, застегивая низку рубинов на шее Туон, рассмеялась.

– Если вы отплатите мне за все сразу, то я никогда больше сесть не смогу.

Туон улыбнулась. Мать Селусии преподнесла свою дочь в качестве колыбельного дара Туон, Селусии суждено было стать ее нянькой и, что намного важнее, ее тенью, тайным телохранителем. Этому Селусию обучали первые двадцать пять лет жизни, причем для второй ипостаси ее готовили в секрете от всех. В день шестнадцатых именин Туон, когда голову девушки выбрили впервые, она сделала Селусии традиционные подарки от своего Дома: маленькое поместье – за проявленную заботу; прощение – за порку, без которой нет воспитания; по мешку с сотней золотых монет‑тронов – за каждый раз, что ей приходилось наказывать подопечную. На Высокородных, собравшихся на прием, где Туон впервые представили как взрослую, произвело незабываемое впечатление количество мешков с золотом – их оказалось немало, многие из присутствовавших такого богатства не имели. В детстве Туон была... очень непослушной, не говоря уже о ее упрямстве. И последний традиционный подарок: Селусии предложили выбрать для себя любую должность. Туон не знала, кто был потрясен больше, она сама или толпа любопытных, когда эта горделивая женщина вместо власти и высоких должностей попросила место камердинера Туон, место ее главной горничной. И, конечно же, место ее тени, хотя об этом было сказано уже не прилюдно. Туон была очень обрадована.

– Возможно, понемножку, растянув лет на шестнадцать, – сказала Туон. Глядя на свое отражение в зеркале, она подольше задержала на лице улыбку, чтобы сделалось ясно: ужалить она не собиралась, затем сменила улыбку на строгое выражение. Она чувствовала к женщине, вырастившей ее, бульшую привязанность, чем к родной матери, которую видела в детстве всего дважды в год, и к братьям и сестрам, которые с первых ее шагов учили ее сражаться за расположение матери. На сегодняшний день двое из них в этих боях погибли, а трое пытались убить ее. Сестру и брата обратили в да’ковале, и их имена вычеркнули из записей и архивов столь же решительно, как если бы открылось, что они способны направлять. И даже сейчас положение Туон было далеко не безопасным. Один‑единственный неверный шаг, и ей грозит гибель, а то и много худшая участь – голую, ее продадут на публичных торгах. Благословение Света, когда она улыбается, то по‑прежнему выглядит на шестнадцать лет! В лучшем случае!

Посмеиваясь, Селусия повернулась к туалетному столику и сняла с покрытой красным лаком стойки плотно прилегающий головной убор из золотистых кружев. Редкие кружева оставят на виду ее бритую голову и всем скажут, что Туон – Ворон‑и‑Розы. Возможно, она и не сей’мосив, но ради Коринне она должна восстановить душевное равновесие. Следовало бы попросить Анат, ее Соэ’фейя, о наказании, однако после неожиданной смерти Нефери минуло менее двух лет, и Туон до сих пор чувствовала себя с ее преемницей неуютно. Что‑то подсказывало ей, что она должна сама себя наказать. Возможно, она видела знак, который предпочла не понять. На корабле вряд ли найдутся муравьи, но жучки нескольких видов встречаются.

– Нет, Селусия, – тихо промолвила Туон. – Вуаль.

Селусия неодобрительно поджала губы, но молча положила чепец на стойку. Ей было предоставлено право говорить откровенно, без обиняков, разумеется, при закрытых дверях, но она понимала, когда можно высказать свое мнение, а когда лучше промолчать. Туон пришлось ее наказывать всего лишь дважды, и, Свет свидетель, она сожалела о том не меньше Селусии. Не произнеся ни слова, ее камердинер достала длинную легкую вуаль, накинула ее на голову Туон и закрепила узкой золотой плетеной тесьмой, усаженной рубинами. Еще прозрачнее, чем одеяния да’ковале, вуаль нисколько не скрывала лица Туон. Но она скрывала самое главное.

Набросив на плечи Туон длинную, шитую золотом синюю накидку, Селусия отступила в сторону и низко поклонилась, кончик ее золотистой косы коснулся ковра. Стоявшие на коленях да’ковале склонились в поклоне, уткнувшись лицами в палубу. Уединение подошло к концу. Каюту Туон покинула в одиночестве.

Во второй каюте выстроились шесть ее сул’дам, по трое с каждой стороны, их подопечные стояли на коленях перед ними, на широких отполированных досках палубы. При виде Туон сул’дам горделиво выпрямились, на красных вставках их юбок змеились серебряные молнии. Одетые в серое дамани стояли на коленях прямо, преисполненные собственной гордости. За исключением бедняжки Лидии, которая скорчилась, всем телом прижавшись к коленям и уткнувшись заплаканным лицом в палубу. На рыжеволосую дамани сердито глядела державшая ее повод Ианелле.

Туон вздохнула. Виновницей ее вчерашнего гнева была именно Лидия. Нет, не так, та вызвала у нее гнев, но за свои эмоции Туон отвечает сама. Она приказала дамани предсказать свое будущее и, когда ей не понравилось услышанное, велела побить ее палкой. Совершенно напрасно и глупо.

Наклонившись, Туон взяла Лидию за подбородок – ее покрытые красным лаком длинные ногти коснулись веснушчатой щеки – и заставила подняться и сесть на пятки. Отчего та вздрогнула и снова разразилась слезами. Туон осторожно смахнула слезинки с ее глаз, а потом заставила дамани встать на коленях прямо.

– Ианелле, Лидия – славная дамани, – промолвила Туон. – Смазывай ее рубцы настоем сорфы и давай отважник, пока они не исчезнут. И до тех пор каждый раз каждой еды она будет получать сладкий заварной крем.

– Как прикажет Верховная Леди, – официально ответила Ианелле, но слегка улыбнулась. Все сул’дам симпатизировали Лидии, и наказывать дамани Ианелле не нравилось. – Если она растолстеет, я буду выводить ее на пробежки, Верховная Леди.

Лидия повернула голову, целуя ладонь Туон, и пробормотала:

– Хозяйка Лидии очень добра. Лидия не растолстеет.

Проходя между двух шеренг, Туон поприветствовала каждую сул’дам, сказав несколько слов, приласкала каждую дамани. Те шестеро дамани, которых Туон взяла с собой, были у нее лучшими, и они отвечали хозяйке любовью, улыбаясь ей так же приветливо, как и она им. Они старались изо всех сил, горя желанием оказаться среди тех, кому окажут предпочтение. Толстеньким, с соломенно‑желтыми волосами сестричкам Дали и Дани вряд ли требовались указания сул’дам. Чаррал, чьи волосы были такого же серого оттенка, что и глаза, по‑прежнему оставалась самой ловкой и проворной в плетении. Сэра, у которой в завитых черных волосах краснели тонкие ленточки, была самой сильной и гордостью не уступала сул’дам. Кроха Майлен, ростом ниже даже самой Туон. Среди всей шестерки Туон особенно гордилась Майлен.

Многие сочли странным, что по достижении совершеннолетия Туон прошла испытание на сул’дам, хотя никто не посмел возразить. Не считая матери – но и та, помолчав, позволила проверку. Разумеется, о такой немыслимой вещи, как стать сул’дам, и речи быть не могло, но обучением дамани Туон занималась с тем же удовольствием, что и выездкой лошадей, и добилась больших успехов и в том, и в другом. Доказательство чему – Майлен. Светлокожая, маленького роста дамани была полумертвой от ужаса и потрясения, отказывалась есть и пить, когда Туон купила ее на причале в Шон Кифаре. Все дер’сул’дам тогда уже отчаялись, говоря, что долго ей не протянуть, но теперь Майлен улыбнулась, преданно глядя на Туон снизу вверх, и подалась вперед, чтобы поцеловать ей руку еще раньше, чем та потянулась погладить дамани по темным волосам. Когда‑то кожа да кости, сейчас она была даже слегка пухленькой. Державшая ее повод Катрона не сделала замечания, наоборот, позволила своему обычно строгому черному лицу расплыться в улыбке и пробормотала, что Майлен превосходная дамани. Это была правда, ныне никто не поверил бы, что когда‑то Майлен именовала себя Айз Седай.

Прежде чем уйти, Туон отдала несколько распоряжений относительно питания и упражнений дамани. Сул’дам знали свое дело, как и остальные двенадцать, сопровождавшие Туон в плавании, иначе их не взяли бы на службу, но она полагала, что, владея дамани, ты обязан проявлять к ним живейший интерес. Туон знала особенности и причуды каждой из них как свои пять пальцев.

Туон переступила порог внешней каюты, и выстроившиеся вдоль стен Стражи Последнего Часа в лакированных доспехах кроваво‑красного и темно‑зеленого, почти черного, цветов замерли неподвижно. Если можно сказать «замерли» о статуях. Этим мужчинам с суровыми лицами и еще пятистам таких же, как они, вменялось в ответственность оберегать Туон. Все до единого были готовы умереть, защищая ее. Если она погибнет, их тоже ждет смерть. Каждый из Стражей был добровольцем, каждый лично испрашивал позволения охранять ее. Заметив вуаль, капитан Музенге приказал только двум воинам сопровождать Туон на палубу, где по обе стороны двери ее ждали две дюжины огир‑Садовников в красно‑зеленом. Огир держали перед собой громадные топоры, украшенные черными кистями, а их мрачные глаза даже здесь выискивали возможную опасность. Они не умрут после гибели Туон, но они тоже просили разрешения охранять ее, и она без колебаний вручила бы свою жизнь в эти огромные руки.

Холодный ветер, туго натянув ребристо‑полосатые паруса на трех высоких мачтах «Кидрона», гнал корабль в сторону земли – на приближавшемся темном берегу Туон уже различала холмы и мысы. Палубу заполняли одетые в тончайшие шелка мужчины и женщины – все Высокородные, что были на корабле; они не обращали внимания на трепавший их плащи ветер так же, как и на сновавших туда‑сюда босых мужчин и женщин из экипажа. Кое‑кто из знати даже слишком нарочито не замечал экипаж, как будто те могли бегать по кораблю, через каждые два шага падая на колени и кланяясь им. Приготовившиеся пасть ниц Высокородные, заметив вуаль Туон, отвесили ей вместо этого легкие поклоны, как равные равной. Остроносый Юрил, которого все считали ее секретарем, опустился на одно колено. Разумеется, он и был ее секретарем, но также и ее Дланью, главой ее Взыскующих. Женщина по имени Макура простерлась ниц и поцеловала палубу, но несколько тихих слов Юрила заставили ее вновь подняться на ноги. Она смущенно покраснела, разглаживая плиссированные красные юбки. Тогда, в Танчико, Туон не была уверена, стоит ли брать ее на службу, но женщина умоляла ее униженно, как какая‑нибудь да’ковале. Почему‑то она до мозга костей ненавидела Айз Седай и, несмотря на уже полученную за весьма ценные сведения награду, надеялась нанести им еще больший ущерб.

Поклонившись Высокородным, Туон поднялась на ют в сопровождении шедших на шаг позади двух Стражей Смертного Часа. Ветер принялся играть с непокорной накидкой, а потом, прижав вуаль к лицу, перебросил ее через голову. Это неважно; главное – сам факт ношения вуали. Ее личный стяг с изображением двух золотых львов, запряженных в древнюю боевую повозку, развевался на корме, под ним шестеро рулевых с трудом управлялись с длинным румпелем. Знамя с Вороном‑и‑Розами наверняка убрали, как только кто‑то из экипажа, первым увидевший ее вуаль, передал известие вышестоящим. Капитан «Кидрона», широкоплечая, закаленная штормами женщина с белыми волосами и невероятно зелеными глазами, склонилась в поклоне, как только туфелька Туон ступила на ют, а затем вновь обратила свое внимание на вверенный ее командованию корабль.

Возле поручней стояла Анат, вся в черных шелках, и ее словно бы нисколько не волновал пронизывающий ветер, хотя Туон не видела на ней ни плаща, ни накидки. Даже будь эта стройная женщина мужчиной, она считалась бы высокой. С красивого, черного, как уголь, лица смотрели большие черные глаза, взгляд которых пронзал словно шило. Соэ’фейя Туон, ее Говорящая Правду, назначенная Императрицей – да живет она вечно! – после смерти Нефери. Что было довольно неожиданно – ведь у Нефери имелась обученная и готовая ее заменить Левая Рука. Но когда Императрица держит речь с Хрустального Трона, слово ее – закон. И хотя своей Соэ’фейя вроде как не должно бояться, Туон немножко побаивалась Анат. Подойдя к ней, Туонухватилась за поручень и вынуждена была разжать руки, чтобы не обломать покрытый лаком ноготь. Подобная примета сулила бы очень большое невезение.

– Итак, – промолвила Анат, и слово это острым гвоздем вонзилось Туон в череп. Высокая женщина хмуро смотрела на девушку сверху вниз и не скрывала презрения в голосе. – Ты прячешь лицо, и теперь ты просто Верховная Леди Туон. Хотя всем по‑прежнему известно, кто ты такая на самом деле. И долго ты собираешься продолжать этот фарс? – Полные губы Анат сложились в презрительную усмешку, она коротко взмахнула тонкой рукой. – Я полагала, что избиением дамани то идиотство кончилось. Ты просто глупа, если считаешь, будто из‑за подобной мелочи у тебя будет опущенный взор. Что она такого сказала, из‑за чего ты рассердилась? Похоже, никто не знает, в чем дело, кроме того, что это какая‑то твоя прихоть. Жаль, меня там не было.

Туон усилием воли заставила себя держать руки на поручне неподвижно. Пальцы, казалось, вот‑вот задрожат. Она попыталась сохранить на лице маску спокойной серьезности.

– Я буду носить вуаль до тех пор, Анат, пока не увижу знак, который скажет мне, что пора ее снимать, – промолвила Туон, сумев придать голосу бесстрастность. Чистое везение, что никто не подслушал загадочных слов Лидии. Всем было известно, что дамани способна предсказывать будущее, и если бы кто‑то из Высокородных услышал сказанное ею, за спиной Туон все уже шептались бы о ее судьбе.

Анат хрипло рассмеялась и вновь принялась выговаривать девушке, какая она глупая, на сей раз в деталях. Причем в очень подробных деталях. Голос понизить она и не подумала. Капитан Техан смотрела прямо вперед, но глаза ее, блестевшие на изборожденном морщинами лице, чуть из орбит не вывалились. Туон вежливо слушала Анат, хотя щекам с каждой секундой становилось все жарче и жарче, так что ей даже показалось, что вуаль вот‑вот вспыхнет.

Многие Высокородные называли своих Глашатаев Соэ’фейя, но Глашатаи Высокородных были со’джин и знали, что, несмотря на звание Соэ’фейя, их могут наказать, коли сказанное придется хозяевам не по вкусу. Говорящей Правду нельзя приказывать, ее нельзя никоим образом принуждать или наказывать. От Говорящей Правду требуют говорить чистую правду, какой бы горькой она ни была, хочешь ты ее слышать или нет, и она обязана сделать все, чтобы ее услышали. Эти Высокородные, что называли своих Глашатаев Соэ’фейя, считали Алгвина, последнего мужчину, восседавшего на Хрустальном Троне почти тысячу лет назад, сумасшедшим – потому что он сохранил жизнь своей Соэ’фейя и оставил ее на посту после того, как она перед всем двором залепила ему пощечину. В традициях семьи Туон они понимали не больше пучеглазой капитанши. Выражение лиц Стражей Последнего Часа, наполовину скрытых нащечниками шлемов, нисколько не изменилось. Они – понимали.

– Благодарю тебя, но в наказании я не нуждаюсь, – вежливо промолвила Туон, когда Анат наконец закончила разглагольствования.

Однажды, после того как Туон прокляла Нефери за ее глупую смерть – та упала с лестницы, – она попросила новую Соэ’фейя исполнить для нее эту свою обязанность. Проклясть мертвого – причина достаточная для того, чтобы несколько месяцев быть сей’мосив. Анат оказалась чуть ли не нежна, на свой странный лад, хотя Туон и проплакала несколько дней, не будучи в состоянии накинуть даже сорочку. Но не поэтому девушка отказалась сейчас от предложения; наказание должно быть серьезным, иначе для восстановления равновесия оно бесполезно. Нет, она не встанет на легкий путь, потому что уже приняла решение. И, вынужденно признала Туон, потому что ей хотелось пойти наперекор совету Соэ’фейя. Хотелось вообще ее не слушать. Как заметила Селусия, Туон всегда отличалась упрямством. Отказаться же выслушать свою Говорящую Правду было бы совсем гадким поступком. Возможно, ей, в конце концов, и придется согласиться с Анат, если не удастся восстановить душевное равновесие иным способом. Рядом с кораблем вынырнули и свистнули три длинных серых дельфина. Три, и больше они не выныривали. Держаться избранного курса.

– Когда мы высадимся на берег, – сказала Туон, – нужно воздать почести Верховной Леди Сюрот. – Держаться избранного курса. – И необходимо разобраться с ее честолюбием. Она совершила с Предвестниками больше, чем мечтала Императрица, да живет она вечно, но столь громадный успех часто порождает сообразные честолюбивые мечты.

Раздраженная сменой темы, Анат выпрямилась, сжала губы. Глаза ее сверкали.

– Уверена, у Сюрот одно желание – исполнять все, что в интересах Императрицы, – коротко сказала она.

Туон кивнула. Сама она вовсе не была столь уверена. Подобная уверенность даже ее могла привести в Башню Воронов. Возможно, ее‑то – в первую очередь.

– Мне нужно отыскать способ как можно скорее связаться с Возрожденным Драконом. До Тармон Гай’дон он обязан преклонить колени перед Хрустальным Троном, иначе все погибло. – Именно так, со всей очевидностью, гласили Пророчества о Драконе.

Настроение Анат вмиг изменилось. Улыбаясь, она едва ли не собственническим жестом положила руку на плечо Туон. Пожалуй, это было слишком, но ведь она – Соэ’фейя. Жест мог всего лишь показаться Туон таковым.

– Ты должна быть осторожна, – вкрадчиво, тихим голосом промолвила Анат. – Он не должен узнать, насколько ты для него опасна. А потом ему будет слишком поздно бежать.

У нее нашлись и другие советы, но слова Анат пролетали мимо Туон. Она слушала и слышала, однако в них не было ничего такого, чего бы она не слышала уже сотни раз. Впереди Туон различала вход в огромную гавань. Эбу Дар, откуда развернется Коринне, как оно уже началось из Танчико. При этой мысли девушку охватили радостное возбуждение и трепет предвкушения исполнения заветной мечты. За своей вуалью она была просто Верховной Леди Туон, рангом не выше, чем многие прочие из Высокородных, но в душе она всегда оставалась Туон Атаэм Кор Пейндраг, Дочерью Девяти Лун, и она явилась сюда, дабы по праву вернуть то, что было украдено у ее прародителя.

Date: 2015-09-22; view: 308; Нарушение авторских прав