Глава 3. Возникновение и ранние формы религии

Истоки первых религиозных представлений предков современного человека тесно связаны с возникновени­ем у них ранних форм духовной жизни. Видимо, это могло иметь место лишь на определенной ступени тран­сформации нижнепалеолитических палеоантропов (не­андертальцев и неандерталоидов) в людей современно­го типа — сапиентных, т. е. разумных, обладающих уже умением рассуждать и потому способных не только к накоплению и осмыслению практического опыта, но и к некоторой абстракции, к реализации чувственных восприятий в сфере духовной, т. е. к работе мысли. Возможно, что еще до завершения процесса сапиентации тысячелетиями накопленная практика охоты — важнейшего момента обеспечения существования — или погребения покойников уже формировала в членах первобытного стада нормы поведения, диктовавшиеся не только целесообразностью, но и верой в существова­ние сверхъестественных сил, которые могут помочь или навредить. Однако это только предположение. Реально подобного рода кардинальные изменения наука фикси­рует лишь с момента завершения процесса сапиентации около 40 тыс. лет назад, когда новый сапиентный человек стал быстро распространяться по планете, ре­шительно вытесняя своих более отсталых предшествен­ников.

Формирование основ религиозного сознания. Физический (антропологический) тип, физиология (прежде всего мозг), нервная, эндокринная и прочие системы биологической и психологической сфер у сапиентного человека достаточно резко отличались от тех, что были свойственны его предшественникам. Это сказалось не только на характере его жизнедеятельности, на распро­странении по ойкумене, но и на уровне его мышления, способностях к абстракции, к сильным эмоциям, к во­ображению, к установлению устойчивых логических связей, как истинных, так и ложных. Сапиентный чело­век, даже первобытный дикарь,— это уже человек ра {30} зумный, мыслящий, способный к определенному анали­зу, осмыслению конкретной ситуации, практического опыта, закрепленного в регулярной деятельности. Но на чем зиждился этот анализ?

Крайне скудный запас знаний, страх перед неведо­мым, то и дело корректирующим эти скудные знания и практический опыт, полная зависимость от сил приро­ды, прихотей окружающей среды и т. п.— все это не­избежно вело к тому, что сознание сапиентного челове­ка с первых же его шагов определялось не столько вытекавшими непосредственно из опыта строго логиче­скими причинно-следственными связями, сколько связями эмоционально-ассоциативными, иллюзорно-фантастическими? Речь идет не о «мыслящем дикаре», не об «абстрактно рассуждающем индивиде». Именно в рамках коллектива, например небольшой орды в 20— 50 человек, в трудовой деятельности (охота, добывание пищи, выделка орудий, оборудование жилища, поддер­живание огня и т. п.), в постоянном социальном обще­нии, в процессе семейно-родовых контактов и событий (обмен женщинами и брачные связи, рождение и смерть) складывались и укреплялись примитивные первичные представления о сверхъестественных силах, повелевающих миром, о духах-покровителях данного коллектива, о магических связях между желаемым и действительным. Становление такого рода иллюзор­но-фантастических представлений можно продемон­стрировать применительно к верхнепалеолитическому сапиентному дикарю двумя важными нововведениями, характерными именно для его эпохи и отличавшими ее от эпохи досапиентных предлюдей.

Во-первых, это практика захоронений. Пещерный сапиентный человек хоронил своих близких в специаль­ных погребениях, причем покойники проходили через обряд определенной подготовки их к загробной жизни: тело их покрывали слоем красной охры, рядом с ними клали предметы обихода, украшения, утварь и т. п. Это означает, что хоронивший своих умерших коллектив уже имел зачаточные представления о загробном су­ществовании. И сколь бы еще смутными ни были эти представления, из них явствует, что загробная жизнь казалась верхнепалеолитическим людям продолжением жизни земной. Другими словами, в эпоху верхнего палеолита уже сложились идеи о существовании наря­ду с реальной жизнью иного мира — мира умерших {31} и духов: считалось, что покойники могут как-то влиять на жизнь живых (чем, в частности, и объясняется особая забота о мертвых).

Во-вторых, это практика магических изображений в пещерной живописи, появившейся именно с началом верхнего палеолита, с возникновением сапиентного че­ловека. Подавляющее большинство известных науке пещерных рисунков — это сцены охоты, изображения людей и животных, либо людей, ряженных в животные шкуры, а то и просто полулюдей-полуживотных. Эти изображения свидетельствуют о том, что первобытные люди верили в существование сверхъестественных свя­зей между людьми и животными, а также в возмож­ность воздействовать на поведение животных с по­мощью магических приемов, посредством обладающих могуществом в мире духов их покойных предков, либо с помощью посредников между живыми и умершими, т. е. различного рода колдунов и шаманов.

Эти связи между людьми и животными, опосредствованные к тому же известным верхнепалеолитическому человеку культом плодородия и размножения (статуэтки женщины-матери с подчеркнутыми половы­ми признаками часто встречаются на стоянках пещер­ных людей, раскапываемых археологами), получили в представлении первобытных коллективов на стадии их трансформации из орд в родовые группы вполне определенное религиозное осмысление. Речь идет о то­темизме.

Тотемизм возник из веры той или иной группы людей в их родство с определенным видом животных или растений, скорее всего первоначально именно тех, что составляли основу пищи данного коллектива. По­степенно он превратился в основную форму религиоз­ных представлений возникающего рода. Члены родовой группы (кровные родственники) верили в то, что они произошли от предков, сочетавших в себе признаки людей и их тотема (т. е. полулюдей-полуживотных, полулюдей-полурастений, различного рода фантастиче­ских существ и монстров). Тотемная родовая группа обычно носила имя своего тотема и свято почитала его. Вначале почитание, видимо, не исключало, а даже предполагало употребление тотемных животных и рас­тений в пищу; причем именно этот факт (т. е. потребле­ние мяса тотема) мог натолкнуть на мысль о родстве человека и его тотема — ведь оба они в конечном счете {32} состояли из одной и той же субстанции. Однако такого рода связи между людьми и тотемами относятся к глу­бокому прошлому, и косвенно об их существовании могут свидетельствовать лишь древние предания, как, например, сохранившиеся среди австралийских аборигенов мифы, свидетельствующие о первоначаль­ной тесной связи между тотемными представлениями и охотой с ее охотничьей магией и маскировкой людей в шкуры животных.

Тотемные представления сыграли огромную роль в процессе формирования родового общества: именно они более всего способствовали отграничению группы сородичей от остальных, возникновению четкого пред­ставления о своих, т. е. принадлежавших к данному тотему, на которых строго распространялись уже выра­ботанные веками нормы и обычаи, и чужих, не принад­лежавших к этому тотему и тем самым как бы стоявших вне всех принятых норм и обычаев данного коллектива. Эта важная социальная роль тотемизма сказалась и на характере эволюции тотемистических представлений. С течением времени, по мере укрепления родовой струк­туры, на передний план стало выдвигаться представле­ние о тотемном первопредке с его смешанным зооантропоморфным обликом, о тотеме как о близком родствен­нике, о брачных связях между человеком и его тотемным родственником. Наконец, возникло представ­ление о реинкарнации, т. е. о возможном перевоплощении человека (в частности умершего предка) в его тотем и обратно. Все это вело, с одной стороны, к усиле­нию культа мертвых предков и веры в их сверхъесте­ственные возможности, а с другой — к изменению отно­шения к тотему, в частности к появлению запретов на употребление тотема в пищу. Возникла система запретов-табу, важнейший из которых относился к за­прещению употреблять в пищу тотем, за исключением тех случаев, когда потребление мяса тотема носило ритуальный характер приобщения к нему и тем напоми­нало о древних нормах и правилах.

Возникший вместе с тотемизмом обычай табуирования стал в условиях первобытной родовой общины важнейшим механизмом регулирования социально-се­мейных отношений. Так, половозрастное табу раздели­ло коллектив на строго фиксированные брачные классы и тем самым исключило половые связи между близкими родственниками. Пищевое табу не менее строго регули {33} ровало характер пищи, которая предназначалась во­ждю, воинам, женщинам, детям и т. п. Ряд других табу призван был гарантировать неприкосновенность жили­ща или очага, регулировать правила погребения, фиксировать права и обязанности отдельных категорий членов общины. Все эти табу бывали необычайно стро­гими. Так, в периоды инициаций, т. е. приобщения юно­шей и девушек к числу взрослых мужчин и женщин, табу запрещало женщинам присутствовать при муж­ских обрядах, а мужчинам — при женских. Некоторые вещи, принадлежавшие вождю, в том числе и пища, также подчас бывали табуированы. Исследователи приводят примеры того, как воспринималось наруше­ние табу.

Как-то, уже в сравнительно недавнее время, один из племенных вождей в Новой Зеландии оставил остатки обеда, которые подобрал и съел член его племени. Когда последний узнал, что он употребил в пищу остат­ки трапезы вождя, что было табуировано, он стал корчиться в мучительных судорогах и вскоре умер. Примеры подобного рода далеко не единичны, причем все они свидетельствуют о том, что закрепленные в табу запреты почитались первобытным человеком в качестве священных и непреложных, нарушение которых неиз­бежно каралось смертью. Сам факт осознания наруше­ния табу парализует волю нарушителя, способность его организма к жизнедеятельности, внушает ему необхо­димость умереть.

Таким образом, тотемизм с его верой в обладающе­го сверхъестественными возможностями тотемного первопредка, с культом своих в противовес чужим, систе­мой запретов-табу оказался исторически одной из пер­вых форм религиозных представлений возникающей социальной общности, родовой общины. На раннем этапе формирования человеческого общества тотемизм выполнял основные функции религии — интегрирую­щую, регулирующе-контролирующую и даже в опреде­ленной степени компенсирующую. Правда, эту последнюю функцию значительно более полно выполняла в то далекое время другая ранняя форма религиозных веро­ваний и представлений — анимизм.

Анимизм — это вера в существование духов, одухотворение сил природы, животных, растений и неодушевленных предметов, приписывание им разума, дееспособности и сверхъестественного могущества. За {34} чатки анимистических представлений возникли в глубо­кой древности, возможно, еще до появления тотемисти­ческих воззрений, до формирования родовых коллекти­вов, т. е. в эпоху первобытных орд. Однако как система достаточно осознанных и устойчивых взглядов религи­озного характера анимизм формировался позже, прак­тически параллельно с тотемизмом.

В отличие от тотемизма, ориентированного на внут­ренние потребности данной родовой группы, на отличия ее от других, анимистические представления имели бо­лее широкий и всеобщий характер, были понятны и до­ступны всем и каждому, причем воспринимались вполне однозначно. Это и естественно: первобытные люди обо­жествляли и одухотворяли не только грозные силы природы (небо и землю, солнце и луну, дождь и ветер, гром и молнию), от которых зависело их существова­ние, но и отдельные заметные детали рельефа (горы и реки, холмы и леса), где, как они считали, тоже води­лись духи, которых следовало задобрить, привлечь на свою сторону и т. п. Даже отдельное заметное дерево, крупный камень-валун, небольшой пруд — все это в представлении первобытного дикаря имело душу, разум, могло чувствовать и действовать, приносить пользу или вред. А раз так, то ко всем этим явлениям природы, горам и рекам, камням и деревьям следовало относиться со вниманием, т. е. приносить определенные жертвы, совершать в их честь молитвенные обряды, культовые церемонии.

Восходящая к анимизму вера в то, что души людей, прежде всего покойников, продолжают свое существо­вание главным образом именно в бестелесной форме, служила как бы соединяющим звеном между групповы­ми тотемистическими и всеобщими анимистическими верованиями и обрядами. Воздавая должное душам покойных предков, первобытные люди тем самым наде­ялись на защиту и покровительство покойников в гигантском мире потусторонних сил.

Таким образом, анимистические и тотемистические верования и обряды сливались в практике первобытно­го коллектива в единый нерасчлененный комплекс, в рамках которого суровые реалии повседневного быта и нелегкой борьбы коллектива за существование нахо­дили свое отражение. Это отражение было иллюзорно-фантастическим, причем функция приведения его в соответствие с реальной жизнью выпадала на долю магии. {35}

Магия — это комплекс ритуальных обрядов, имею­щих целью воздействовать на сверхъестественные силы для получения материальных результатов. Магия воз­никла параллельно с тотемизмом и анимизмом для того, чтобы с ее помощью можно было реализовать воображаемые связи с миром духов, предков, тотемов.

Выше упоминалось о теории Л. Леви-Брюля с ее логическим и пралогическим мышлением. Опираясь на нее, можно заключить, что мышление человека (особен­но первобытного) состоит из двух секторов. Один из них следует строгим законам логического мышления и каузальных связей. По мере накопления знаний о ми­ре его значение возрастает. Второй сектор имеет иной характер: он связан с проблемами, имеющими случай­ный и вероятностный характер, решение которых зави­сит от игры случая или непознаваемых привходящих обстоятельств (будет ли дождь; удачна ли будет охота или война). Этот-то сектор и диктовал первобытному человеку положиться на помощь сверхъестественных сил, он и породил пралогическое магическое мышле­ние, игравшее столь заметную роль в процессе развития религиозного осмысления мира.

Возникнув в глубокой древности, магия сохраня­лась и продолжала развиваться на протяжении тысяче­летий. Обычно магическими обрядами занимались спе­циальные люди — колдуны и шаманы, среди которых, особенно в глубокой древности, видимо, преобладали женщины. Эти колдуны и шаманы, люди обычно нер­вного, а то и истеричного склада, искренне верили в свою способность общаться с духами, передавать им просьбы и надежды коллектива, интерпретировать их волю. Сам магический обряд приобщения к духам (ша­манское камлание) состоял в том, что посредством определенных ритуальных действий, в каждом случае особых, шаман с бормотанием, пением, плясками, прыжками, со звуками бубна, барабана или колоколь­чика доводил себя до состояния экстаза (если обряд совершался публично, до состояния экстаза вместе с ним обычно доходили и следившие за его действиями зрители, становившиеся как бы соучастниками ритуа­ла). После этого шаман нередко впадал в транс, ничего не видел, не слышал — считалось, что именно в этот момент и происходит его контакт с миром духов.

В глубокой древности магические обряды носили, возможно, более общий характер и были менее диффе {36} ренцированы. Позже дифференциация их достигла значительных размеров. Современные этнографы, в час­тности С. А. Токарев, разделяют магию по методам воздействия на контактную (соприкосновение носителя магической силы — колдуна-шамана или волшебного амулета — с объектом), инициальную (магический акт направлен на объект недосягаемый, в силу чего осуще­ствляется лишь начало желаемого действия, конец ко­торого предоставляется сверхъестественным силам), парциальную (опосредствованное воздействие на воло­сы, пищу и т.п.), имитативную.(воздействие на по­добие объекта). По целям воздействия магия делится на вредоносную, военную, промысловую, лечебную и др.

В целом магия как серия ритуальных обрядов была вызвана к жизни реальными потребностями общества, которые в силу определенных непредсказуемых обстоя­тельств бытия диктовали такого рода путь связи с ми­ром сверхъестественных сил. Однако в то же время магия сыграла немалую роль в закреплении в сознании людей пралогического мышления, что сыграло важную роль в процессе формирования религиозного сознания. Ведь по мере развития магического мышления человеку стало казаться все более очевидным и само собой разумеющимся, что желаемый результат зависит не столько от целенаправленного действия, сколько от привходящих обстоятельств, окутанных магией сверхъестественного. А это вело к тому, что многие конкретные явления и даже отдельные предметы начи­нали восприниматься в качестве носителей магической силы.

Возник первобытный фетишизм, суть которого сво­дится к приписыванию отдельным предметам магиче­ской силы, способной влиять на ход событий и получе­ние желаемого результата. Возникло представление о фетише как вредоносном (таковым считался труп, чем и были вызваны заботы о захоронении, табуирование трупа, обряд очищения после обряда похорон и т. п.), так и полезном.

Фетишизм проявился в создании идолов—предме­тов из дерева, глины и иных материалов и различного рода амулетов, талисманов. В идолах и амулетах виде­ли опредмеченных носителей частицы того сверхъесте­ственного могущества, которое приписывалось миру духов, предков и тотемов. С фетишами такого рода {37} нередко имели дело колдуны-шаманы, когда они воз­действовали на подобие объекта согласно приемам кон­тактной и имитативной магии.

Фетишизм явился как бы завершающей стадией процесса формирования всего комплекса ранних рели­гиозных представлений первобытного человека. В са­мом деле, анимизм с его одухотворением природы и предков и тотемизм с его культом тех же мертвых предков и тотемов означали, что в сознании первобыт­ных людей появилось представление о существовании наряду с миром реальных вещей мира иллюзорного, сверхъестественного, причем в рамках этого второго мира при всей бесплотности его обитателей ум перво­бытного человека видел ту же бесспорную реальность, что и в первом. Практически это означало, что ответ­ственность за действия и события, не обусловленные очевидными причинно-следственными связями и зави­севшие от воли случая, первобытный коллектив возла­гал на потусторонние силы сверхъестественного мира. Для общения с этим миром, привлечения его сил на свою сторону первобытные люди обращались к помощи магии, опора на которую сильно укрепила в их созна­нии сектор пралогического, магического мышления. И наконец, появление фетишей показало, что магическая сила не только имеет свойство перемещаться во времени и пространстве, но и может оказаться в пред­метах реального мира.

Таким образом, в сознании первобытных людей в процессе становления родового общества выработал­ся довольно четкий, стройный и обширный комплекс ранних религиозных представлений. Суть его сводилась к тому, что мир сверхъестественного с его огромными потенциями, свободной волей и магической силой явля­ется неотъемлемой и чуть ли не основной частью реаль­ного бытия человека. Именно силы.этого мира регули­руют законы природы и общества и поэтому должное уважение к ним — первейшая обязанность коллектива, если он хочет нормально существовать, быть обеспечен­ным пищей, находиться под чьей-то защитой. Это пред­ставление о мире стало со временем само собой разуме­ющимся, естественным, в его русле долгие десятки тысяч лет протекала вся духовная жизнь общества — по крайней мере до эпохи неолита, а для более отста­лых народов и много позже, в отдельных случаях вплоть до наших дней. {38}

Первобытная мифология. Комплекс верований и представлений первобытного человека, как и вся его реальная жизнь со всеми ее трудностями, про­блемами и достижениями, находили свое отражение в устной традиции, которая, закрепляясь в умах и обрастая со временем фантастическими деталями, способствовала рождению мифов, возникновению первобытной мифологии.

Мифо-поэтическое творчество всегда было тесно связано с духовной жизнью и религиозными пред­ставлениями людей. Это легко понять: коль скоро основой духовной жизни первобытного человека бы­ли его родство с тотемом, культ умерших предков, одухотворение мира или перенесение магической си­лы на идолы и амулеты, то неудивительно, что цен­тральное место в мифологии занимали зооантропоморфные предки или обоготворенные герои, которым под силу любые чудеса. С именами так называемых культурных героев в мифах обычно ассоциировались важнейшие изобретения или нововведения, будь то добывание огня или установление форм семьи и бра­ка, изготовление оружия и орудий труда или учреж­дение правил инициации. Большое место в первобыт­ной мифологии занимали и космогонические сюжеты, т. е. предания о происхождении земли и неба, солнца и луны, растений и животных, наконец человека. В мифах отчетливо прослеживается влияние тотемизма: духи нередко обладают волшебным свойст­вом перевоплощаться, менять свой облик; обычным делом считаются брачные связи между человеком и жи­вотным, а то и фантастическим монстром.

В первобытной мифологии в образной форме обычно запечатлевались те важнейшие связи между жизнью и смертью, природой и культурой, мужским началом и женским, которые ранее всего осмыслялись человеком в процессе его наблюдений, изучения законов мира. Анализ этих важнейших противостояний, как и вообще основных мифологических сюжетов, является ныне од­ним из важных источников для реконструкции древней­ших этапов истории человека, для познания тех важ­ных закономерностей, которые были характерны для жизни первобытного человека. В частности, этот ана­лиз позволяет ставить вопрос о той большой роли, которую играли в первобытном обществе культурные влияния и заимствования. {39}

Заимствования и взаимовлияния культур. Специалистам хорошо известно, сколь замкнуты были первобытные коллективы, как четко действовала основная социальная оппозиция «свои — чужие», закрепленная нормами тотемизма. Естественно, это в немалой степе­ни ограждало данную этническую общность от влияний извне. И все-таки эти влияния не только существовали, но и, просачиваясь через самые узкие щели, оказывали немалое воздействие как на материальную, так и на духовную жизнь людей. На примере мифологии эти влияния и связанные с ними культурные заимствования особенно наглядны.

Едва ли сходные мифологические сюжеты возника­ли у каждого небольшого племени самостоятельно и не­зависимо от того, чем располагали его соседи. Как раз напротив: несмотря на тотемные оппозиции, общение с соседями всегда открывало каналы для влияний, тем более в сфере духовной культуры. Сюжеты мифов рас­пространялись и легко воспринимались теми, чей уро­вень культуры, бытия, духовной жизни и религиозных представлений хоть сколько-нибудь соответствовал от­раженным в том или ином мифе сюжетным поворотам. Конечно, это не означало, что от племени к племени через континенты кочевали одни и те же имена, детали рассказа, повороты фабулы. Все это частично меня­лось, обрастало добавлениями, перемешивалось с уже существующими местными преданиями, принимало иную окраску, новую концовку и т. п. Другими словами, каждый народ вносил в предание нечто свое, так что оно со временем становилось именно его мифом. И все же основа сюжета сохранялась, что довольно легко реконструируется сегодня специалистами в области структурной антропологии, в частности известным французским ученым К. Леви-Строссом.

Специалисты уже достаточно давно доказали, что количество основных мифологических сюжетов невели­ко — эти сюжеты не только хорошо изучены, но даже и пронумерованы. Не вдаваясь в детали, стоит заме­тить, что такого рода генеральное единство сюжетов хорошо видно на примере мифов о мироздании, в том числе построений на тему о так называемом мировом дереве, мировой оси, мировой горе, о возникновении вещей и существ, включая человека, в результате рас­членения тела первозданного великана и т. п. Немало общего в космологических и космогонических мифах, {40} в представлениях о загробном мире, о небесах и небо­жителях. Речь не идет о том, что все сюжеты возникали где-то в одном месте, а оттуда распространялись. Име­ется в виду иное: где бы и что бы в интересующем нас плане ни возникало — рано или поздно оно станови­лось достоянием всех тех, кто был подготовлен для восприятия упомянутого новшества. Это касается и ве­ликих открытий в материальной сфере (колесо, земле­делие, обработка металла и т.п.), и нововведений в сфере идей, о чем сейчас и идет речь. Сфера идей отнюдь не ограничивается мифологией.

Заимствование сходных идей и представлений, взаимовлияние культур и уравнивание культурного потенци­ала за счет использования достижений вырвавшихся вперед народов всегда было законом развития челове­чества. Если бы этот механизм взаимодействия не рабо­тал и каждому народу приходилось бы заново все изо­бретать, картина мира была бы совершенно иной. Ре­зультатом действия механизма диффузии культурных достижений можно считать и то, что в конечном счете одни и те же формы примерно в одинаковом комплексе характеризовали религиозные представления сапиентных людей уже на стадии верхнего палеолита.

Этнографы и религиоведы немало внимания удели­ли анализу этого комплекса у первобытных племен и народов Австралии, Океании, Африки, ряда районов Азии и Америки, т. е. там, где местные народы в силу тех или иных причин не дошли в своем развитии до практики регулярного производства пищи. Результаты изучения показали, что при всех огромных различиях в образе жизни для народов, о которых идет речь, характерно и нечто общее — в первую очередь упомя­нутый уже комплекс раннерелигиозных представлений. Речь идет о комплексе как таковом. Детали этого ком­плекса были весьма разными. Различалась и иерархия предпочтений.

Так, например, у аборигенов Австралии наиболее предпочтительным элементом комплекса был тотемизм с разработанной системой табу. Именно на примере австралийских аборигенов и их верований и был изучен тотемизм, следы и признаки которого затем специали­сты обнаружили едва ли не у всех отставших в своем развитии народов. Среди многочисленных народов Си­бири и Дальнего Востока (хорошо изученных в интере­сующем нас плане отечественными учеными, прежде {41} всего Л. Я. Штернбергом) явно доминировала магия с ее бросающейся в глаза шаманской обрядностью. Шаман у этих народов всегда являлся центральной и наиболее уважаемой фигурой, его рекомендациям и указаниям следовали почти беспрекословно, его авто­ритет считался непререкаемым. Что касается народов Африки, то они отличались своей склонностью к фети­шизму. Обилие идолов и амулетов, равно как и анимистическое одухотворение предметов и сил природы,— все это до недавнего времени было характерно для большинства негритянских народов, особенно из числа сравнительно отсталых.

Однако выдвижение на передний план какой-либо части комплекса не означает, что та или иная группа племен, тот или иной регион не был знаком с остальны­ми его элементами. Можно найти много различий в де­талях, акцентах, предпочтениях, в обрядах и культах, в изображениях и амулетах, но при всем том в принци­пе комплекс будет одним и тем же, состоящим из тех же элементов: тотемизма, анимизма, магии, фетишизма, мифологических преданий. И объясняется это принци­пиальное единообразие именно безотказным действием механизма культурной диффузии.

Как известно, эпоха верхнего палеолита с харак­терными для нее первобытными родовыми коллектива­ми охотников и собирателей, умевших лишь присваи­вать дары природы, пришла к концу около 10— 12 тыс. лет назад, когда на смену ей появились вначале мезолит, а затем земледельческий неолит. На протяже­нии нескольких тысячелетий протекал сложный про­цесс перехода от общества присвоения, когда перво­бытный человек в суровой борьбе с природой добывал скудные средства для своего существования, к общест­ву нового типа, основанному на регулярном производ­стве пищи, т. е. на земледелии и домашнем скотоводст­ве. Этот процесс именуется неолитической революцией, потому что связанные с ним радикальные преобразова­ния сыграли роль революционного переворота в исто­рии общества.

Религиозные представления эпохи неолита. Неолитическая революция резко изменила образ жизни лю­дей, оказавшихся в сфере ее воздействия. Человек научился выращивать одомашненные им злаки, созда­вать запасы пищи, и это привело его к оседлому образу жизни, к практике строительства прочных помещений, {42} прежде всего жилищ и амбаров. Человек приручил животных и научился пользоваться продуктами жи­вотноводства, не только мясом, но и молоком, и шер­стью. Знакомство с производством пищи и строительст­вом вызвало к жизни появление новых необходимых материалов: человек научился обрабатывать глину, из которой стал выделывать сосуды для хранения пищи и питья, строить свои жилища. Несравненно лучше, чем его верхнепалеолитические предшественники, человек эпохи неолита владел и обработкой камня, включая шлифовку и полировку каменных изделий,— это важ­ное отличие и дало наименование всей эпохе (неолит — новый каменный век, т. е. век новых приемов обработки камня).

Новые производственные возможности открыли пе­ред земледельцами неолита новые горизонты. Земле­дельцы селились более компактными и многочисленны­ми группами, чем это было доступно их предшественни­кам. Защищенные от нападения врагов и диких зверей поселки разрастались и окружались дочерними поселе­ниями. Спокойная и обеспеченная пищей жизнь способ­ствовала увеличению рождаемости и выживанию детей. Быстро увеличивавшееся население расселялось на но­вые земли.

Изменившийся образ жизни создал новые условия для развития религиозных представлений. Потребности земледелия, необходимость, долгого терпеливого ожи­дания урожая и важность точного исчисления времени, циклов годовых сезонов — все это оказалось причиной принципиально нового интереса земледельческих пле­мен к небу и земле, солнцу и луне, дождю и ветру, т. е. к тем силам природы, от которых зависело теперь благосостояние земледельца. А это значит, что зависи­мость от могущественных духов стала заметнее и ощу­тимее, мольбы и жертвы в их честь начали приноситься чаще, а представления об их сверхъестественных воз­можностях все возрастали. В результате древние ду­хи — объект анимистического культа — постепенно превращалось во все более могущественных богов, в чью честь создавались алтари и храмы, кому денно и нощно служили специально выделявшиеся из коллек­тива земледельцев специалисты-служители, будущие жрецы.

Трансформировались и древние тотемистические представления. Земледельцы, чье благосостояние уже {43} не зависело от результатов охоты, не нуждались в почи­тании зверя. Однако представления о тотемистическом родстве с животными продолжали сохраняться в памя­ти поколений, что находило свое отражение в перенесе­нии зооморфного облика на некоторых из возвысивших­ся божеств, многие из которых имели либо голову, либо часть тела какого-либо животного, птицы или рыбы. Сохранялись и даже более красочно разрабатывались в мифологических преданиях представления о родстве предков данной общности с почитаемыми ею божества­ми, заместившими собой древние тотемы.

Видоизменился и характер фетишизма. Идолы могущественных богов приняли вид крупных статуй, помещавшихся близ алтарей либо в храмах, где в их честь приносились жертвы, в том числе и кровавые. Иногда вместо идолов по-прежнему употреблялись условные предметы-символы — обелиски, валуны, группы кам­ней. Восходя крайним фетишам, эти фигуры и соору­жения символизировали собой святилища, которые счи­тались причастными к божеству и близ которых возно­сились молитвы, совершались ритуалы.

Изменилась и магия. На смену примитивным прие­мам колдунов, стремившихся наслать порчу на врагов, обеспечить удачную охоту или добиться от духов вы­полнения желаемого, пришли гораздо более строгие и тщательно разработанные обряды общения с божес­твами, включая нормы ритуала, порядок принесения жертв и молитв. В основе их лежала все та же древняя магия. Однако появились и некоторые нововведения, близкие ей по духу и углублявшие ее возможности, обогащавшие арсенал ее методов и целей.

Одним из таких нововведений была мантика,т. е. система гаданий и предсказаний, близкая магии и основанная на тех же магических принципах и прие­мах. Но цель ее иная — не вызвать желаемые действия, а лишь узнать о них. Возможно, в зачаточном виде мантические гадательные обряды практиковались и до эпохи неолита, но как завершенная система гаданий мантика сформировалась именно в это время, причем появление ее было вызвано увеличившимся значением роли божеств и их воли в жизни земледельцев. Трепе­тавшие перед созданными ими же могущественными богами, земледельцы неолита были крайне заинтересо­ваны в их благожелательном отношении. Принося жер­твы и мольбы божествам сил природы или обожес {44} твленным предкам, они хотели иметь хотя бы некоторую уверенность в том, что их жертвы и мольбы достигают цели, что они не напрасны, что божество или обожествленный предок окажут им требуемую помощь, согласятся выполнить просьбу. Но как узнать об этом? Вот здесь-то и приходила на помощь мантика со всем арсеналом ее средств.

В отличие от сравнительно примитивных магических обрядов, доступных любому шаману, мантика требова­ла более высокого культурного уровня. Исполнявший обряд гадатель должен был следовать достаточно сложной системе условных символов, расшифровка ко­торых только и могла дать ответ на конечный вопрос: удовлетворено ли божество, готово ли оно дать четкий ответ на посланную ему просьбу. Система символов бывала различной — от элементарного жребия до весь­ма сложного сочетания линий, трещин, точек и черто­чек. Гадания могли производиться по полету птиц, траектории движения брошенных предметов и т. п. Но сложность профессии гадателя была не только в уме­нии производить обряд.

По мере развития общества и усложнения социаль­ных связей в коллективе неолитических земледельцев вставали новые и более сложные проблемы. Мало было уже только произвести гадание о том, выпадет ли так нужный земледельцу дождь. Важно было узнать, не пойдет ли на деревню войной соседнее племя, стоит ли заключить союз с ним, сулит ли удачу намечаемая экспедиция и т. п. Все эти и множество других вопросов, имевших отношение более к политике, нежели к сфере сверхъестественного, входили в компетенцию гадателя, от которого зависело правильно сформулировать во­прос и однозначно расшифровать полученный ответ. Это вело к тому, что ряды профессионалов-гадателей пополнялись за счет наиболее привилегированных и компетентных представителей уже выделявшейся в коллективе земледельцев социальной верхушки.

Кроме мантики в эпоху неолита получил дальней­шее развитие культ плодородия и размножения. Вобрав в себя многое из древних тотемистических представле­ний, этот культ как бы слил воедино плодородие земли, размножение домашнего скота и плодовитость женщи­ны-матери. Отправления культа (чаще всего весной, но иногда и осенью) обычно сопровождались пышными ритуальными торжествами в честь божеств и духов, {45} имевших отношение к этому культу. Обряды и ритуалы при этом красочно обрамлялись фаллическими эмбле­мами и символами, что должно было подчеркнуть зна­чимость мужского оплодотворяющего и женского пло­доносящего начала, а также великие творческие потен­ции их соединения.

К числу символов, о которых идет речь, относились раковины каури, по форме напоминавшие вульву и вы­соко ценившиеся в качестве жизнеутверждающего аму­лета. К их числу относились широко распространенные среди неолитических земледельцев керамические фи­гурки женщин с подчеркнутыми половыми признаками, а также, хотя и реже, фигурки женщин с младенцем на руках. Наконец, та же символика в обилии встречается в орнаментальной росписи сосудов, где можно увидеть множество овальных или треугольных изображений вульвы, схематические изображения оплодотворяюще­го землю дождя и т. п.

Культ плодородия, размножения, оплодотворения со временем нашел отражение и в мифологии: в преда­ниях все чаще стали встречаться могущественные бо­жества, принимавшие мужское или женское обличье, вступавшие друг с другом в брачные связи, порой весьма сложные, с различными приключениями, обма­нами, перевоплощениями и т. п. Особенно щедро мифо­логические сюжеты описывают связь бога с женщиной: именно от этой воображаемой связи, корни представле­ний о которой восходят к тотемизму, рождались легендарные герои, оказывавшиеся затем первопредками или правителями той или иной этнической общности.

Еще одним важным культом, получившим новое содержание в эпоху неолита, был культ умерших пред­ков. Этот культ был известен и прежде: считалось, что души умерших обитают в мире сверхъестественных сил и оттуда могут влиять на жизнь живых, особенно вследствие их родственных связей с тотемом. С начала неолита этот культ заметно усложнился.

Во-первых, упрочилось представление о том, что не только бесплотный дух умершего, но и какая-то части­ца его материальной субстанции переходит в загробный мир, где для поддержания ее существования необходи­мо все то, что имел и чем пользовался человек при жизни на земле. Это нашло свое отражение в характере неолитических захоронений: погребения являют собой своего рода склады, в которые вместе с покойником {46} помещены его вещи — одежда, орудия и оружие, сосу­ды с пищей и питьем, различная утварь, украшения и т. п. При этом для захоронения отбиралось все самое лучшее, а сосуды из числа погребальной керамики были выделаны особенно тщательно и, как правило, испещ­рены сложной и причудливой росписью ритуального характера, насыщенной различного рода символикой.

Во-вторых, стала более заметной разница в отноше­нии к умершим в зависимости от их социального поло­жения, т. е. места и роли их в первобытном коллективе неолитических земледельцев. Погребения свидетель­ствуют о неравенстве покойников: некоторых из них хоронили с большим количеством богатых, великолепно выделанных вещей, а остальных — с небольшим чис­лом сопогребенных предметов. Эта разница объективно свидетельствует о важных социальных, экономических и политических процессах, протекавших в эпоху неоли­та, когда возрастание совокупного продукта производя­щего коллектива создало условия для появления его избытка. Этот избыточный продукт стал экономической основой для возникновения социального неравенства, т. е. для формирования слоя людей, которые могли уже не участвовать в производстве пищи, но сосредоточить свои усилия в сфере управления, военного дела, ремес­ла, строительства, культов и т. п.

Наконец, в-третьих, в силу отмеченного процесса генезиса социального неравенства культ мертвых в эпо­ху неолита стал постепенно приобретать форму культа умерших представителей привилегированного слоя, прежде всего старейшин и вождей. Объяснялось все это просто и логично: вождь становился первым и главным представителем коллектива, облеченным высшей властью политическим администратором, на чьи плечи падала верховная ответственность за благосостояние всех его подопечных. Понятно, что это распространя­лось и на сферу общения коллектива с миром сверхъе­стественных сил. Вождя начинали рассматривать как сакральную фигуру, наделенную высшей святостью, небесной благодатью, наибольшей магической силой. С течением времени вождь все более отдалялся от простых смертных, а то и начинал противопоставляться им. Его тело, еда, одежда становились табуированными, неприкосновенными для остальных.

Культ вождей — живых и умерших — сыграл важ­ную роль в развитии и трансформации раннерелиги {47} озного комплекса. Этот культ играл роль связующего единства, способствовал сплочению возраставшего и усложнявшегося социального организма, порой уже выходившего за пределы гомогенной этнической об­щности и становившегося этнически гетерогенным. В этих условиях, характерных для ранних этапов воз­никновения цивилизации и государственности, культ вождя с его сакральной магической силой имел немало­важный интегрирующий смысл. Здоровье, мощь вождя символизировали процветание всего большого коллек­тива, поэтому состарившихся вождей — как это было показано еще Д. Фрэзером — иногда устраняли от власти (нередко их отравляли). В других случаях, когда уже устанавливалась практика наследования власти вождя, его преемник должен был прикоснуться губами к губам умирающего правителя, чтобы в по­следний миг как бы вобрать в себя уходившую из тела вождя вместе с дыханием его магическую силу, переда­вавшуюся таким образом по наследству.

Культ вождя в эпоху неолита с усложнением и раз­витием социальных связей становился все более су­щественным моментом складывавшейся в рамках ново­го общества религиозной системы. Именно вождь оли­цетворял собой силу и жизнеспособность общества, а после смерти представлял разросшийся коллектив в мире духов; от вождя зависело процветание его по­томков и подданных. Неудивительно поэтому, что культ умершего вождя со временем практически вытеснил и заместил собой культ остальных умерших, особенно из числа простолюдинов.

Выход на авансцену — вместе с культом плодо­родия и размножения — культа вождей, живых и умер­ших, был показателем трансформации первобытных раннерелигиозных представлений, складывания на их основе более развитых религиозных систем, свойствен­ных обществам, уже знакомым с цивилизацией и госу­дарственностью. {48}