Глава 2. Восток: общество и религия

В современном мире Восток играет все более заметную роль. Хотя эта роль ощущается прежде всего в сфере экономики (контроль над стратегическими ресурсами, прежде всего нефтью) и политики (усиливающееся влияние развивающихся стран, неприсоединившихся государств), современные исследователи уделяют мно­го внимания изучению и внутренней структуры стран Востока, их национально-культурной традиции, специ­фики их социального развития. Внимание это тем более закономерно, что почти все страны традиционного Вос­тока в наши дни переживают мучительный процесс внутренней трансформации, связанной с неизбежной ломкой либо серьезной модификацией привычных норм и стандартов под воздействием нивелирующей их вестернизации. В ходе этого процесса на передний план энергично выдвигается национально-культурная тради­ция, защитно-охранительные функции которой опира­ются на религию, как символ национального сопротив­ления. Все это связывает воедино общество и религию, социально-экономическое содержание серьезных про­цессов внутренней трансформации стран традиционно­го Востока и национально-религиозную форму их. В этом смысле значимость и актуальность изучения религий и культурных традиций Востока вне сомнений.

Что же стоит за национально-религиозными форма­ми структур современного Востока? И вообще, что такое «Восток»?

Что такое Восток? В свое время, несколько столетий назад, страны Востока — в первую очередь Среднего (Индия) и Дальнего (Китай) — представлялись евро­пейцам царствами сказочной роскоши, редких и ценных продуктов (например, пряностей), заморских дикови­нок. Позже, когда эти страны были открыты и изучены, и особенно после того, как большинство их стало объек­том колониальной экспансии, на передний план вышли представления об отсталости и закостенелости Востока, этого царства деспотии и тирании, базирующегося на {19} бесправии и «поголовном рабстве». Пытаясь объяс­нить это явление, понять те особенности, которые бросались в глаза, первые европейские востоковеды начали энергично изучать страны Востока, их историю, культуру, религию, социальный строй, полити­ческие институты, семейные связи, нравы, обычаи и т.п. И чем дальше проникали они в глубь изуча­емой страны, чем больше узнавали о ней, тем силь­нее казалась им разница между культурами стран Востока и привычными нормами и принципами жиз­ни Европы.

Уже упоминалось, что именно религия и санкциони­руемая ею традиция во многом определяют облик той или иной цивилизации. В жизни общества, в истории и культуре народа (напомним, речь идет в основном о докапиталистических обществах) она играла весомую роль: и христианство, и ислам, и индо-буддизм, и (если коснуться Дальнего Востока) конфуцианство — все эти доктрины вкупе с местными религиями типа даосизма, синтоизма, джайнизма настолько четко определили ли­цо той или иной цивилизации, что могут считаться ее «визитной карточкой». Особенно это относится к рели­гиям и цивилизациям Востока.

И это не только потому, что восточных религий и цивилизаций много, а западная лишь одна (да и та, если иметь в виду истоки христианства, уходит корнями в тот же Восток, пусть только Ближний). Не потому даже, что чаще на Восток приезжают западные путе­шественники и больше Восток изучают европейские ориенталисты. Здесь существеннее другое: в современ­ном мире, столь остро ощущающем процесс развития и стремление развивающихся стран уравняться с раз­витыми, страны Запада уверенно задают тон в сфере технического прогресса. Поэтому-то вестернизация и являет собой ныне нечто универсальное, лишенное национально-культурной окраски (достаточно напо­мнить, что японская современная техника — продукт западного капитализма, но не традиционной японской культуры). Понятно, что цивилизации Востока, подвер­гающиеся технико-культурному воздействию Запада, оказываются перед серьезной дилеммой: как лучше заимствовать чужое и в то же время сохранить свое? В этих нелегких поисках страны и народы современного Востока обычно обращаются к национальной традиции и стоящей за ее спиной религии. {20}

Итак, современный Восток более религиозен и традиционен, нежели Запад, причем не только вследствие меньшей развитости, но также и потому, что национально-религиозная традиция для него — защитный панцирь, позволяющий сохранить свое на­циональное «я», свое этническое лицо, свои нравы и обычаи, особенно перед лицом обезличивающей все это капиталистической вестернизации. Однако этим весьма существенным в плане нашей темы отличием от Запада специфика Востока далеко не ис­черпывается, особенно если иметь в виду докапита­листическое прошлое стран и народов Востока.

Начнем с того, что «Восток» — понятие весьма условное, причем не столько географическое, сколько историческое, социальное и политическое. Строго го­воря, оно охватывает почти весь неевропейский мир, исключая те страны и регионы, которые были засе­лены выходцами из Европы, такие, как Америка (особенно северная) и Австралия. Если же принять во внимание, что коренное население этих континентов (как и Африки) либо было уничтожено европейцами (цивилизации доколумбовой Америки), либо находи­лось на уровне первобытности (Австралия, большая часть Африки и Америки), то станет очевидным, по­чему в понятие «Восток» уже с XVIII в. привычно включали лишь страны Азии и северной Африки, т. е. районы неевропейского мира, знакомые со срав­нительно развитой цивилизацией и государственно­стью.

В чем суть общих закономерностей развития на Востоке? Почему здесь, где возникли древнейшие очаги мировой цивилизации, так и не удалось самостоятель­но, без активного вмешательства европейцев, взломать рамки докапиталистической социально-экономической структуры? Все эти вопросы интересовали науку уже давно. Серьезное внимание уделил им К. Маркс.

Анализируя структуру обществ Востока, К. Маркс обратил внимание на отсутствие там признаков, ха­рактерных для античной Греции и Рима и феодальных обществ средневековой Европы, и противопоставил две европейские формы общины и отношений собственности (античную и германскую) третьей, характерной для Востока — как древнего, так и современного ему. Спе­циально остановившись на анализе восточной общины и «азиатской» формы собственности, Маркс вычленил {21} основные особенности специфического способа произ­водства, который он назвал «азиатским».

В структуре общества с господством такого способа производства Маркс видел два основных полюса — систему более или менее замкнутых и разрозненных сельских общин и централизованную государственную администрацию, «восточную деспотию», стоящую над этими общинами, управляющую ими и взимающую с них доход (дань, ренту-налог). Характерно, что Маркс, давший образец классового анализа, не ставил вопрос о классах восточного общества, ибо считал, что частнособственнические отношения в этом обществе не были ведущим и структурообразующим элементом. Бо­лее того, Маркс писал о том, что отсутствие частной собственности на землю — «...ключ... к восточному не­бу»(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 28. С. 215). «Если не частные земельные собственники,—по­яснял он эту мысль в 3-м томе «Капитала»,— а госу­дарство непосредственно противостоит непосредствен­ным производителям, как это наблюдается в Азии, в качестве земельного собственника и вместе с тем суверена, то рента и налог совпадают, или, вернее, тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от этой формы земельной ренты»(Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 25. Ч. II. С. 354).

Итак, по мысли Маркса, на Востоке функции вла­дельца средств производства, соответствовавшего евро­пейским рабовладельцу либо феодалу, выполняло госу­дарство, выступавшее как в качестве суверена (т. е. олицетворявшего собой высшую власть — явле­ние, хорошо известное и в Европе, где государство было аппаратом власти господствующего класса собственни­ков), так и в виде верховного и единственного собствен­ника (явление, с которым Европа не была знакома, хотя и европейским государствам, т. е. казне, порой принадлежало право.собственности на те или иные ресурсы, имущество и т. п.). Это государство символи­зировалось обожествленной фигурой правителя, «вос­точного деспота», выступавшего по отношению ко все­му обществу в функции «связующего единства». По отношению к этому правителю все остальные, от ми­нистров до крестьян, выступали в качестве его поддан­ных, преданных подчиненных, покорных слуг, даже просто рабов. В этом смысле Маркс употреблял поня {22} тие «поголовное рабство», имея в виду, что на Востоке (в отличие от Европы) не существовало частноправо­вых гарантий и человек никогда не воспринимался полностью свободной и в правовом плане независимой, дееспособной личностью, гражданином. Альтернативой этому были всеобщая зависимость населения от верхов­ного владыки и произвол причастных к власти по отно­шению к рядовым производителям.

Итак, несмотря на крайнюю ограниченность знаний о Востоке в XIX в., Маркс понял в азиатской структуре ее суть: слабость индивида перед лицом всесильной власти государства и венчающего его деспота; ограни­ченность роли частного сектора и товарно-денежных отношений в силу зависимости того и другого от цен­трализованного контроля. Отсюда — совершенно иная по сравнению с европейской социальная структура, иные политические и прочие институты. Ныне мы распо­лагаем несравненно большей и гораздо более детализо­ванной и документированной суммой сведений о Восто­ке по сравнению с тем, на что мог опираться Маркс. Однако (и это важно подчеркнуть) его анализ не уста­рел. Новые данные заставляют внести в него некоторые частные изменения, но они лишь усиливают и подчерки­вают основную идею в концепции Маркса о Востоке.

Политическая власть на Востоке. Современная нау­ка накопила множество фактов, свидетельствующих о том, что первоначальное развитие институтов админи­страции, политической власти и государственности обычно протекало в условиях, когда частной собствен­ности еще не существовало. Политическая администра­ция в условиях, когда еще не было частной собственно­сти, постепенно, по мере укрупнения социального орга­низма, превращалась в стабильную и прочную государ­ственную власть, осуществлявшую эффективный централизованный контроль над обществом.

Функции такого государства отнюдь не сводятся к выполнению роли надстройки над базисом. Государство здесь само является элементом производ­ственных отношений примерно в той форме, как они были в свое время описаны Марксом применительно к «азиатскому» способу производства. Экономической основой такого рода производственных отношений бы­ла верховная власть-собственность правителя, частич­но делившегося ею со своими помощниками в центре и на местах. Обладая в силу причастности к власти {23} общепризнанными правами и привилегиями, в том чис­ле на избыточный продукт коллектива, власть имущие в этой структуре фактически исполняли роль господ­ствующего класса частных собственников в условиях, когда ни такого класса, ни вообще частной собственно­сти еще не существовало. За счет избыточного продук­та занятых в сельскохозяйственном производстве крестьян в таком государстве могли существовать чи­новники, воины, ремесленники, слуги и прочие специа­листы и служащие, чей труд был необходим для нор­мального функционирования все усложнявшейся соци­ально-политической структуры.

С течением времени в этой структуре централизо­ванное распределение избыточного продукта в его нату­ральной форме уже не могло удовлетворять потребно­сти общества. Росло имущественное неравенство и уве­личивалось индивидуальное престижное потребление среди власть имущих. Все большая доля распределяв­шегося прежде в натуральной форме продукта пускалась в оборот и превращалась в товар. С усилением товарного обращения появлялся всеобщий эквива­лент — деньги. Развитие товарно-денежных отношений способствовало разложению прежних патриархально-клановых связей и вело к появлению богатых и бедных, имущих и неимущих. Бедные лишались имущества (в последнюю очередь земли; долгое время земельные участки по общинной традиции не подлежали отчужде­нию), шли в батраки, наемники, а то и продавались в рабство. Безземельные брали земли в аренду у пре­успевших — появились арендаторы и арендодатели; разбогатевшие мастеровые становились владельцами богатых мастерских, удачливые торговцы — богатыми купцами и ростовщиками. В результате такого процес­са приватизации наряду с чиновниками и прочими власть имущими в обществе появился новый класс частных собственников. Однако сформировавшееся го­сударство и его аппарат смотрели на представителей этого класса как на социальных паразитов и делали все. что от них зависело, чтобы уменьшить его роль и поставить препоны его деятельности.

Результатом противостояния частной собственности и государственной власти в неевропейских обществах, и прежде всего в тех регионах, которые привычно вклю­чаются в понятие «Восток», было возникновение свое­образного симбиоза. Политическая власть, взяв час {24} тнособственнический сектор под свой строгий централи­зованный контроль, смирилась с его существованием, охотно пользуясь плодами его деятельности, предпри­имчивости, инициативы (вплоть до конфискации слишком разросшихся состояний). Частнособственнический же сектор, не имевший официально-правовых гарантий для своего нормального существования и развития, был заинтересован в крепкой власти центра, ибо только она одна могла гарантировать его статус, включая защиту от произвола местных властей и, главное, от социаль­ных потрясений, в ходе которых больше всего страдала именно частная собственность.

Нетрудно заметить, кто в этом симбиозе был глав­ным, и кто — подчиненным. Именно эта особенность социально-политической структуры восточных обществ обусловила не просто иную, более существенную роль политической власти на Востоке («восточная деспо­тия», «поголовное рабство»), но и принципиально иные ее функции. Несмотря на возникновение и существова­ние частного сектора, подавляющая доля производственных отношений по-прежнему была в сфере компетенции государства и его аппарата. По отношению к крестьянам, работавшим на казенной земле (число их обычно превышало половину всех крестьян страны), именно государство выступало в качестве субъекта собственности и производственных отношений, именно оно — в лице аппарата власти — играло роль господ­ствующего класса. Существование и даже преоблада­ние такого государственного способа производства в докапиталистических обществах Востока как раз и было первопричиной, первоосновой той принципиаль­ной структурной разницы, которая реально существова­ла (во многом и продолжает существовать) между Востоком и Западом и которая вызвала к жизни многие отличные от европейских институты и традиции.

Социальная структура на Востоке. Не везде и не всегда политическая власть государства на Востоке была столь сильна и всемогуща, чтобы абсолютно до­минировать в обществе. Иногда частный сектор дости­гал немалых успехов, значительная часть земель и ре­сурсов находилась во владении отдельных лиц, серьез­ную роль начинали играть рабство и различные формы крепостной зависимости, причем это в равной мере бывало и в древности, и в средневековье, и даже в срав­нительно недавнее время, вплоть до XX в. Словом, {25} конкретная ситуация в различных странах Востока и в разное время бывала далеко не однозначной. Одна­ко при всей этой пестроте и неоднозначности историче­ской конкретики существовали и общесоциологические закономерности, структурно детерминированные тем самым, что в свое время было описано Марксом и что в самых общих чертах сводилось к господству в системе социально-экономических отношений взаимосвязей между государством («восточной деспотией» с обслу­живающим ее аппаратом власти) и массой безликих подданных, вносящих казне ренту-налог. Каковы основные особенности этой системы отношений?

Первая — невычлененность индивида из коллекти­ва, о чем достаточно подробно писал К. Маркс. Эта недифференцированность имела свои плюсы и минусы. С одной стороны, именно она препятствовала полному произволу властей, вводя его в определенные рамки, со­ответствовавшие издревле установившимся нормам обычного права, тем самым традициям, которые санкционировались и освящались религией. С другой стороны, она вела к тому, что вычленившийся из кол­лектива индивид, прежде всего богатый собственник, хотя и не только он, не имел никаких специально огово­ренных и тем более официально зафиксированных в за­конодательстве прав, свобод, юридических гарантий для своей деятельности и просто своего существования. Это вело к тому, что собственники стремились окру­жить себя большим количеством родственников, земля­ков, прислужников и прихлебателей, которые являли собой социальную силу, противостоявшую властям. До известной степени это помогало упрочению положения собственников. Однако далеко не всегда. При любой кризисной ситуации, конфликте или промахе (напри­мер, не данной вовремя или в достаточном размере взятке) власть имущий мог проявить свою власть та­ким образом, что собственник (если только он не имел больших связей и престижа) нередко оказывался в по­ложении человека, готового отдать почти все, чтобы уцелеть. И хотя связи и престиж нередко играли свою роль, в целом борьба собственника с представителем власти никогда не была борьбой равных.

Отсюда вторая важная особенность социальной структуры на Востоке: слабость отдельных собственни­ков, чье богатство не давало покоя представителям власти и чей статус не опирался ни на какие формально {26} санкционированные нормы. Восточные собственники, особенно торговцы, порой обладали сказочными богат­ствами, но они предпочитали либо вкладывать их в зем­лю (сдаваемую в аренду), либо проживать. Условий для превращения этих богатств в капитал, т. е. для генезиса капитализма, там не было. Неудивительно по­этому, что капитализм возник не на богатом Востоке, а в полунищей Европе, обогатившейся за счет морских походов и ограбления других народов и умело вложив­шей полученное богатство в дело, т. е. превратившей его в капитал.

Третьей из важных особенностей социальной струк­туры на Востоке (тесно связанной с первыми двумя) была корпоративность. Речь идет о многочисленных вертикальных гранях и перегородках, о множестве кор­пораций типа кланов, каст, сект. землячеств, общин, цехо-гильдий и прочих объединений, которые включали в себя, как правило, бедных и богатых, простолюдинов и высокопоставленных, власть имущих и стоящих вне общества слуг и рабов. Эта система вертикальных связей и замкнутых корпораций всегда играла во всех странах Востока заметную роль. Ее социальная функ­ция заключалась в объединении индивидов в рамки коллектива и в противопоставлении этого коллектива (корпорации) всесилию государственного деспотизма. Нормы обычного права и санкционированные сакрализованные традиции давали этим корпорациям необхо­димую защиту от произвола. В то же время корпора­тивность облегчала власти систему администрации: чиновнику или суду легче было иметь дело с корпорацией и спрашивать с ее главы, предоставляя тому право автономно распоряжаться в рамках той или иной под­ведомственной ему корпорации.

Стабильная, сохранявшаяся веками и сознательно культивировавшаяся корпоративность сыграла свою решающую роль в оформлении специфики социальной структуры на Востоке. В частности — и это можно считать еще одной, четвертой важной особенностью ее — речь идет о слабой классовой дифференцированности, о второстепенной роли классовых антагонизмов. Даже в тех редких случаях, когда в той или иной стра­не Востока частный сектор достигал немалых успехов и создавались объективные условия для заметной роли классовых антагонизмов в полном смысле этого слова, система корпораций играла свою сглаживающую, при {27} глушающую антагонизмы роль. В рамках касты и бога­тый, и работавший на него бедняк всегда прежде всего ощущали свою принадлежность к одной и той же касте и свою отчужденность по отношению ко всем осталь­ным кастам. В большом клане работавшие на главу-землевладельца бедные члены клана, отдаленные его родственники, никогда не считали главу клана эксплуа­татором. Он был старшим родственником, руководите­лем клана, считался благодетелем (именно потому, что позволял другим выжить, обрабатывая его землю на правах арендатора либо батрака). Примерно такой же патерналистский характер имели отношения в рамках крестьянской общины, цехо-гильдии.

Выработанные веками корпоративные и патронажно-клиентные связи были закреплены традициями и ос­вящены религией. Система этих связей стала основой социальной структуры, причем консервативность ее вполне соответствовала интересам политической власти восточного государства. Именно тесная взаимосвязь и взаимозависимость государства и социальной струк­туры в странах Востока создавали условия для не­изменности, стабильности, даже застойности. Государ­ства могли разрушаться, гибнуть, появляться заново; династии и даже господствующие этносы с легкостью сменяли друг друга на престоле и у руля правления, в системе администрации, но структура общества, опи­равшаяся на его микроструктуру, т. е. на незыблемые корпорации, сохранялась при этом почти без измене­ний. Более того, все вновь возникавшие государственные образования охотно брали эту стабильную структу­ру под свою защиту и заботливо предохраняли ее от перемен. Тем самым все политические и даже социаль­ные кризисы обычно не вели к внутреннему структурно­му обновлению, к выходу за пределы докапиталистиче­ской формации.

Религия на Востоке. Нетрудно представить, какую большую роль в таких обществах играла религия. Пре­жде всего, она санкционировала и освящала политиче­скую власть, способствовала обожествлению правите­ля, превращению его в божественный символ, связую­щее единство данной общности. Кроме того, тесно связанная с консервативной традицией и закреплявшая ее механизм, освящавшая ее нормы религия всегда стояла также на страже незыблемости социальной структуры. Другими словами, по отношению к государ {28} ству и обществу религия была цементирующей основой, но эффективность этой основы, сила ее защитной мощи во многом зависели от нее самой. Известно, что разные религиозные системы далеко не в одинаковой степени укрепляли традиционную социальную структуру или существующую политическую власть. Там, где религи­озная система слабо поддерживала государство, власть и вместе с ней общество гибли легче, как это видно на примере древних ближневосточных империй, будь то персидская, ассирийская или какая-либо иная. Там же. где она функционировала оптимально, результат был иным, хотя и здесь могли быть существенные различия. Так, в Китае религиозная система энергично освящала политическую структуру, что способствовало ее сохра­нению на протяжении тысячелетий в почти неизменном виде. В Индии же религия была индифферентна к го­сударству — и государства там легко возникали и гиб­ли, были. непрочными и нестабильными. Зато по отношению к социальной структуре религия действова­ла активно и эффективно, и это привело к тому, что, несмотря на частую и легкую смену политической влас­ти, структура с ее кастами в качестве ведущей силы сохранилась в Индии в почти неизменном виде до наших дней.

Таким образом, религия на Востоке (как то было, впрочем, и в Европе) всегда делала ставку на стабиль­ность, консервацию существующей нормы, сохранение социально-политического статус-кво. Во многом обус­ловленная именно религией внутренняя стабильность, препятствовавшая структурному обновлению и активи­зации частнособственнического начала, мешала разви­тию Востока, заставляя его веками топтаться на месте. Вторжение европейского капитала и колониальные захваты дали толчок разложению старой структуры и медленному, крайне болезненному созданию новой. Болезненному потому, что внутренне восточные общест­ва оказались недостаточно подготовленными к карди­нальной трансформации такого рода. {29}