Политическое сознание

Поскольку политическое сознание, как и большинство других форм общественного сознания, существует на двух уровнях (обыденном (психологическом) и теоретическом), возможны два его соответствующих определения. Первое из них (широкое) наряду с сущностными признаками идеологического отражения действительности призвано включить в себя и атри­буты психологического. И тогда можно сказать, что политиче­ское сознание есть совокупность чувств, устойчивых настроений, традиций, идей и цельных теоретических систем, отражающих коренные интересы больших социальных групп, их отношение друг к другу и к политическим институтам общества. Если из этого определения исключить структурные единицы, из которых складывается чувственное познание политического бытия общест­ва, то фактически речь будет идти о политической идеологии. Но для того, чтобы дополнить наше знание политического сознания общества, необходимо учитывать такой объективный феномен, как настроения масс, все традиции и привыч­ки прошлого – в общем, психологический «этаж» политического сознания, так как с ним государство, партии и политическая практика в целом не могут не считаться. К сожалению, по отношению к данному феномену политического сознания, политической психологии общества обнаруживается серьезная недооценка и в социально-философской, и в исторической литературе.

Политическое сознание отличается от других форм общественного сознания не только специфическим объектом отражения (политическое бытие общества) и, соответственно, специфическим категориальным аппаратом, но и более конкретно выраженным субъектом познания. Конечно, в политическом сознании общества известное место занимают и категории, отражающие общецивилизационные политические ценности (демократия, разделение властей, гражданское общество и т.д.), но все-таки превалируют те чувства, традиции, взгляды и теории, которые циркулируют короткое время и в более сжатом соци­альном пространстве.

Эта специфика становится легко объяснимой, если вспомнить, что политическое сознание обязано своим возник­новением расколу общества на большие социальные группы с диаметрально противоположными социально-экономическими интересами. К тому же возникает еще один политический фак­тор, требующий специальной рефлексии: появляются полиэт­нические государственные образования с весьма непростыми отношениями между населяющими их народами, а также не менее сложные межгосударственные отношения. И если в мас­сах все эти политические явления фиксируются прежде всего в определенных чувствах, настроениях и социально-психологи­ческих установках, то мыслители (идеологи) воспроизводят их уже в виде идей и цельных теоретических систем, носящих субъ­ективный отпечаток определенной социальной принадлежно­сти, чаще всего классовой либо национальной.

Правосознание, как и политическое сознание, представлено в общественном сознании на двух уровнях: правосознание как психология и правосознание как идеология (см. рис. 6.5).

Рис. 6.5. Структура правосознания

На социально-психологическом уровне правосознание представляет собой совокупность чувств, навыков, привычек и представлений, позволяющих человеку ориентироваться в правовых нормах и на правовой основе ре­гулировать свои отношения с другими физическими и юриди­ческими лицами, государством и обществом в целом.

Уже в правовых чувствах содержится определенная установ­ка индивида на межличностные, хозяйственные и прочие отно­шения с другими людьми и обществом в целом, а также оценка своего правового статуса как справедливого или несправедли­вого, правомерного или неправомерного. Эти чувства могут аде­кватно отражать объективный статус личности (например, его свободу или несвободу), но могут – в силу разных причин – быть и иллюзорными. Правовые навыки представляют собой закрепленные по ходу житейской практики стереотипные прие­мы законопослушного (либо незаконопослушного) поведения. Здесь мы имеем аналогию с интуитивным способом нахожде­ния истины: выбор поведения осуществляется без каких-либо развернутых рассуждений, исходя из накопленного правового опыта.

Важным элементом правовой психологии являются пра­вовые привычки, т.е. выработанная по мере приобретения навы­ков потребность поступать именно так, а не иначе. Навыки и привычки в регулировании правовых отношений играют про­тиворечивую роль. С одной стороны, они облегчают и упроща­ют реализацию правовых отношений, переводя их как бы на полуавтоматический режим. С другой стороны, они вносят в общественную жизнь определенный элемент рутинности, кон­серватизма. Конкретные общества отличаются друг от друга в зависимости от того, какие правовые привычки и навыки в них преобладают – привычка к «не укради!» или привычка к хище­нию чужого (тем более «казенного»), привычка к добросовест­ному выполнению служебных обязанностей или привычка к очковтирательству. Наконец, в правовую психологию входят и знания в виде оп­ределенных представлений о правомерном и неправомерном, о справедливости, равенстве, демократии и т.д. На первый взгляд, включение знаний в психологию может показаться парадоксаль­ным, но ведь речь идет только о представлениях, а послед­ние, как известно, являют собой промежуточную познавательную форму, переходную от чувственного к рациональному по­знанию. Древние римляне говорили: «Video meliora proboque, deteriora sequor» – «Вижу и одобряю лучшее, а следую худшему». И дело не в лицемерии, хотя и таковое нередко встречается. В этом изречении схвачено своеобразное противоречие между правовыми знаниями и правовыми чувствами, навыками, при­вычками, обнаруживаемое в массовом поведении: человек зна­ет «что такое хорошо и что такое плохо», но груз привычек влечет его не в лучшем направлении.

Другой уровень правосознания представлен правовой идеологией. Если на психологическом уровне зримо проявля­ется элемент индивидуального в право­сознании, то на идеологическом уровне это индивидуальное нивелируется, и правовая идеология предстает перед нами как тео­ретическое знание, выражающее правовые взгляды и интересы больших социальных групп.

К правосознанию наиболее близки нравственная и политическая формы общественного сознания.

Что касается нравственного сознания, то оно явилось тем духовным образованием, в чреве которого зародилось сознание правовое. Это стало возможным именно потому и только потому, что нравственное и правовое сознание выполняют единую регулятивную функцию в обществе. В силу этого и нравствен­ные, и правовые взгляды носят, как правило, нормативный и оценочный характер. На близость между собой этих форм ука­зывает единство многих используемых ими категорий («свобо­да», «справедливость», «долг», «права личности» и т.д.), хотя каждая из этих форм общественного сознания вносит в их по­нимание определенные нюансы. Так, существуют различия между долгом моральным и долгом служебным, несоблюдение которого влечет за собой правовые санкции. Или: то, что спра­ведливо с точки зрения юридической, может выглядеть неспра­ведливым в плане моральном. Есть, конечно, и такие понятия, которые отсутствуют в правосознании, но чрезвычайно важны для нравственного сознания. К ним относятся «милосердие», «искренность», «дружелюбие», «скромность», «самоотвержен­ность», «лицемерие», «подлость», «угодничество» – качества, отсутствие или наличие которых не подлежит уголовному, а в большинстве случаев и административному преследованию. Но для нравственного сознания они чрезвычайно важным, ибо позволяют понять внутреннюю мотивацию деятельности челове­ка, его субъективный мир^[96].

Непросты взаимоотношения правосознания и с сознанием политическим. С одной стороны, как уже говорилось, они чрезвычайно близки друг другу, близки настолько, что нередко о них пишут через дефис («история политических и правовых учений», «политико-юридические взгляды» и т.д.). И в этом дефисе содержится изрядная доля истины, поскольку каждая со­циально-экономическая и политическая сила имеет свое пра­восознание и, борясь за политическую власть (а тем более за­хватив ее), она пытается воплотить это правосознание в леги­тимной правовой системе. В результате наряду с политическим фронтом борьбы за командные высоты в обществе возникает еще один фронт – юридический. Наглядное свидетельство это­го мы обнаруживаем в России последних лет, где каждая из основных политических сил боролась и борется за свой вариант Конституции, свой вариант приватизации, свой вариант закона о собственности на землю и т.д.

С другой стороны, поскольку правосознание есть и одна из духовных форм цивилизованности, борющиеся общественные силы должны искать правовой консенсус, если они не хотят ввергнуть страну в бездну анархии. Безошибочным индикато­ром стремления одной из сил повернуть общество к авторитар­ному, а то и к тоталитарному режиму служит пренебрежение общецивилизованными правовыми нормами и замена их прин­ципом «революционной целесообразности». Видный русский фи­лософ XX в. И. А. Ильин писал: «Само собой разумеется, что всюду и всегда могут встречаться нецелесообразные или неспра­ведливые законы, такие, которые были неудачны с самого на­чала, или такие, которые с течением времени утратили свою жизненную полезность, но закон не отменен, он должен при­меняться и соблюдаться, по римской формуле – «суров закон, но он закон»; это есть единственное средство поддерживать правопорядок в стране, укреплять его и не отдавать его в жерт­ву произволу, мирской корысти и случайности. Тот, кто умеет блюсти «суровый» закон вплоть до самой его отмены, – тот предотвращает анархию и бесправие, ограждает принцип права и воспитывает правосознание своих сограждан»^[97].

Эстетическое или художественное сознание принадлежит к числу древнейших форм общественного сознания. Само слово «эстетика» происходит от греческого «эстетикос» – «чувствующий, чувственный», а эстетическое сознание есть осознание общественного бытия в форме конкретно-чувственных, художественных образов. Очень часто эстетическое сознание отождествляется с искусством, что не совсем точно. Искусство включает в себя деятельность общества по производству художественных ценно­стей и сами результаты этого производства – художественные образы, но за его пределами остается очень важный компонент эстетического сознания – сознание потребителей художествен­ных ценностей. Поэтому, очевидно, целесообразно рассматри­вать проблему искусства и его гносеологической специфики во взаимосвязи с проблемой массового эстетического сознания, определяющего собой общественные функции искусства и тен­денции его развития.

Слово «искусство» и в русском и мно­гих других языках употребляют в двух смыслах. В узком смысле искусство понимается как специфическая фор­ма практически-духовного освоения ми­ра, а в широком – как высший уровень мастерства, умения, независимо от того, в какой сфере жизни общества они прояв­ляются (полководческое искусство, мастерство хирурга, сапож­ника и т.д.). Нас сейчас интересует анализ искусства именно в первом, узком смысле слова, хотя оба смысла между собой свя­заны исторически. Искусство как самостоятельная форма об­щественного сознания и как отрасль духовного производства вырастало из производства материального, было первоначаль­но вплетено в него в качестве хотя и эстетического, но сугубо утилитарного момента. Человек, подчеркивал А. М. Горький, по натуре своей художник и он всюду так или иначе стремится вносить красоту. Эстетическая деятельность человека постоян­но проявляется в его труде, в быту, в общественной жизни, а не только в искусстве. Происходит эстетическое освоение мира общественным человеком.

Искусство выполняет цельную систему общественных функций.

Во-первых, это познавательная функция. Произведения искусства являются ценным источником информации о сложных общественных процессах, порой о таких, сущность и динамику которых наука схватывает гораздо труднее и с запозданием (например, повороты и переломы в общественном сознании).

Разумеется, не все в окружающем мире интересует искусст­во, а если и интересует, то в разной степени, да и сам-то подход искусства к объекту своего познания, ракурс его видения весь­ма специфичен по сравнению с другими формами обществен­ного сознания. Генеральным и единственным объектом позна­ния в искусстве всегда был и остается человек. Вот почему искусство в целом и, в частности, художественную литературу именуют человековедением, учебником жизни и т.п. Тем самым подчеркивается еще одна важнейшая функция искусства – вос­питательная, т.е. его способность оказывать неизгладимое воздействие на идейное и нравственное становление человека, его самосовершенствование, или, напротив, падение.

И все-таки познавательная и воспитательная функции не являются специфическими для искусства: эти функции выпол­няют и все другие формы общественного сознания. Специфи­ческой функцией искусства, делающей его искусством в под­линном смысле слова, является его эстетическая функция (рис. 6.6).

Рис. 6.6. Эстетическое сознание, эстетика

Воспринимая и постигая художественное произведение, мы не просто усваиваем его содержание (подобно содержанию физики, биологии, математики), мы пропускаем это содержание через свое сердце, свои эмоции, даем чувственно-конкретным обра­зам, созданным художником, эстетическую оценку как прекрас­ного либо безобразного, возвышенного или низменного, траги­ческого или комического. Искусство формирует в нас саму спо­собность давать подобные эстетические оценки, отличать под­линно прекрасное и возвышенное от всевозможных подделок. Познавательное, воспитательное и эстетическое в искусстве слито воедино. Благодаря эстетическому моменту, мы наслаж­даемся содержанием художественного произведения, и именно в процессе наслаждения просвещаемся и воспитываемся. В связи с этим иногда говорят о гедонистической функции ис­кусства (от греч. «гедоне» – удовольствие).

Каждая форма общественного сознания отражает объективную действительность специфическим, только ей присущим образом. Сравним в этом отношении науку и искусство.

Специфическим результатом теоретического отражения мира выступает научное понятие. Оно представляет собой абстракцию: во имя познания глубинной сущности предмета мы отвлекаемся не только от его непосредственно чувственно воспринимаемых, но и от многих логически выводимых черт, если они не пред­ставляют первостепенной важности. Другое дело – результат эстетического отражения действительности. В качестве таково­го выступает художественный, конкретно-чувственный образ, в котором определенная степень абстракции (типизация) сочета­ется с сохранением конкретно-чувственных, индивидуальных, зачастую неповторимых черт отражаемого объекта.

Гегель писал, что «чувственные образы и знаки выступают в искусстве не только ради себя и своего непосредственного выявления, а с тем, чтобы в этой форме удовлетворить высшие духовные интересы, так как они обладают способностью пробу­дить и затронуть все глубины сознания и вызвать их отклик в духе»^[98].

Выявляя специфику художественного мышления в срав­нении с другими формами общественного сознания, это оп­ределение – в полном соответствии с основной парадигмой гегелевской философской системы – подводит к выводу о ху­дожественном образе как выражении абстрактной идеи в кон­кретно-чувственной форме. В действительности же в художест­венном образе запечатлена не сама по себе абстрактная идея, а ее конкретный носитель, наделенный такими индивидуальны­ми чертами, которые делают образ живым и впечатляющим, не сводимым к уже известным нам однопорядковым образам.

Итак, в отличие от научного понятия художественный образ раскрывает общее в единичном. Показывая индивидуальное, художник вскрывает в нем типическое, т.е. наиболее характерное для всего типа изображаемых социальных или природных яв­лений.

Единичное в художественном образе не просто входит в общее, «оживляет» его. Именно индивидуальное в подлинном про­изведении искусства как раз и вырастает до понятия тип, образ. И чем ярче, точнее подмечены мелкие, индивидуальные, кон­кретные детали, тем шире образ, тем более широкое обобще­ние он содержит. Образ пушкинского Скупого рыцаря – это не только конкретное изображение жадного старика, но и обличе­ние самой жадности и жестокости.

В связи со сплавом рационального и конкретно-чувствен­ного в образе и производным от этого эмоциональным воз­действием искусства особое значение приобретает художе­ственная форма. В искусстве, как и во всех сферах окружаю­щего нас мира, форма зависит от содержания, подчинена ему, обслуживает его.

Зависимость формы от содержания, тем не менее, приходится подчеркивать, имея в виду тезис предста­вителей формалистической эстетики и формалистического ис­кусства о художественном произведении как «чистой форме», самодовлеющей «игре формы» и т.п. В то же время научному пониманию искусства всегда было чуждо нигилистическое отношение к форме и – даже – какое бы то ни было умале­ние ее активной роли в системе художественного образа и произведения искусства в целом. Нельзя себе представить произведение искусства, в котором содержание было бы вы­ражено не в художественной форме.

В целом можно сказать, что специфические свойства искусства по сравнению с наукой:

1) особый язык, установка на образность в отличие от обобщенных категорий и понятий науки;

2) особый способ обобщения: общее через индивидуально – частное;

3) использование художественного вымысла, что запрещается в науке;

4) личностный способ выражения в искусстве в отличие от безличностного в науке;

5) повышенное значение формы в искусстве, наука практически не придает ей значения;

6) эвристичность в виде использования скрытых от научного обобщения пластов человеческого сознания.

Религиозное сознание. На всех этапах историческо­го развития общества в качестве наиболее развитой формы общественного сознания выступает религиозное сознание (см. рис. 6.7).

Рис. 6.7. Религиозное сознание, религия

Главный признак религиозного сознания – определенное отношение к Богу, которое есть даже у атеистов. Религия – это общение (воссоединение) с Богом^[99].

Религия включает в себя три основных элемента:

1) собственно веру,

2) религиозное чувство (эмоциональный элемент)

3) религиозные действия (культовый, или обрядовый, элемент).

Как и любое общественное явление, религия как социальный институт выполняет определенные социальные функции.

Важнейшей из них является смысложизненная функция, состоящая в осознании человеком основ своего бытия, в возможности получения ответов на «вечные» вопросы.

Также имеет значение компенсаторная функция, состоящая в религиозном «восполнении» действительности, в религиозном утешении. В ре­лигии происходит снятие противоречий и конфликтов: реальное угнетение преодолевается «свободой в духе», социальное неравенство превращается в равенство перед Богом, разобщенность заменяется соборностью, фактическое бессилие человека компенсируется всесилием Бога, смертный ока­зывается бессмертным, вообще мир зла и несправедливости заме­няется «Царством Божиим» («Царством Небесным»). Большое зна­чение при этом имеет психологический аспект компенсаторной функции, который особенно отчетливо проявляется в молитве и покаянии. При их совершении происходит переход от состояния подавленности (беспокойства, неудовлетворенности, угнетенности, скорби и тоски) к состоянию облег­чения (удовлетворенности, гармонии, радости, успокоенности, прилива сил).

На определенных исторических этапах религия может выступать как фактор интеграции общества, выполняя, таким образом, интегративную функцию. Суммируя поведение и деятельность индивидов, объединяя их мысли, чувства, стремле­ния, направляя усилия социальных групп и институтов, рели­гия может способствовать стабильности данного общества или становлению нового. Активная роль религии в этом плане историкам хорошо известна.

Религия выполняет и регулятивную функцию. Это значит, что религиозные идеи, ценности, установки, культовая деятельность и религиозные организации выступают в качестве регуляторов поведения людей. Подобную функцию религия способна вы­полнять потому, что она аккумулировала в себе нравственный опыт огромного множества предыдущих поколений людей, ко­торый мы в сжатом, афористическом виде обнаруживаем в зна­менитых заповедях Моисея («Не убий!», «Не укради!» и т.д.), в моральных кодексах ислама, буддизма.

Существует еще одна важная функция религии – коммуникативная; религия служит средством общения верующих, а всем понятно, как важно общение для человека. Общение развертывается для верующих в двух планах: в плане их общения с Богом и в плане их общения друг с другом. Общение осуществляется прежде всего в молитве и в культовой деятельности.

Таким образом, религия является одним из важнейших факторов общественного развития.

Характерной чертой традиционных религиозных конфессий является монотеизм – признание существования единственного, личностного Бога. Также обязательный элемент – Священное Писание, где строго определяются нормы поведения человека по отношению к Богу, к другому человеку, к самому себе. Также в Священном Писании верующий человек может найти ответы на все интересующие его вопросы.

Долгое время в научной и учебной литературе происходило смешивание понятий «религия» и «мифология», результатом чего стало их объединение под общей категорией «религиозное сознание». Возможно, следовало бы различать «религиозное» и «мифологическое» сознание, включающее в себя различные формы псевдорелигиозных верований, поскольку мифология противостоит традиционным религиозным конфессиям по ряду особенностей. Начнем с того, что мифологии свойственен политеизм – «многобожие» – система верований в несколько богов или богинь, что является противопоставлением религиозному монотеизму. При этом боги ведут себя «по-человечески», совершая грехи. В мифологии нет единой установленной системы нравственных норм, прописанной и закрепленной в Священном Писании. Мифология – в основном устное народное творчество.

Также своеобразными формами верования являются пантеизм и деизм, не имеющие жестких канонов, что в значительной степени сближает их с мифологическим мировоззрением. Пантеизм – отождествление Бога и мира, отрицание личностного антропоморфного Бога или Бога-творца, что также неприемлемо для традиционных религий. Пантеисты спорят между собой вообще о применении слова «Бог». Часть из них настаивает на исключении этого слова, поскольку они в Бога не верят. Другая часть полагает, что это слово существенно для выражения силы чувств, которые они испытывают в отношении природы и Вселенной.

Деизм – направление, признающее сотворенность мира Богом, но в основном отрицающее Его дальнейшее участие в жизни мира. В том числе отрицается большинство божественных мистических явлений, божественное откровение, религиозный догматизм. Деисты полагают возможным постижение Бога при помощи только разума, логики и наблюдения за природой. Также деизм стремится привести к гармонии науку и идею о существовании Бога, а не противопоставлять науку и Бога.

Кстати, в христианстве религия и наука никогда не противопоставлялись. Более того, Святые Отцы и Учители древней Церкви были хорошо образованы и владели языком науки и философии. Это позволяло им использовать весь арсенал знания своего времени для творческого созидания христианского богословия.

Однако в среде христиан существовала опасная ересь – гносимахия – это вражда к знанию, которая питается представлением о несовместимости веры и знания. Но знания – прежде всего именно религиозного. Само богословие есть знание, опирающееся на религиозную веру и духовный опыт, обретаемый в Церкви Христовой. Гносимахи же борются с любым знанием, в том числе религиозным. Иными словами, они вообще не признают ценность знания – как богословского, «внутреннего», так и «внешнего» (научного). И такую вражду святой отец (Иоанн Дамаскин) называет ересью^[100].

К сожалению, мнение о том, что религия и наука противостоят друг другу достаточно распространено в наши дни. Его причина в поверхностном знании как в области науки, так и в области религии, и этим подтверждается мысль: «Знание приводит к Богу, полузнание удаляет от него». Легковерно принимая за научные доводы те доказательства, которые приводятся в пользу суждения, что Бога нет, мы забываем выясненные уже Иммануилом Кантом положения, что теоретический разум одинаково бессилен и доказать, и опровергнуть Бога, бессмертие души и свободу воли. Эти объекты потому и называются трансцедентными (выходящими за пределы науки)^[101].

Очень многие известные ученые – Фарадей, Ом, Кулон, Вольт, Ампер – имена которых увековечены в физике для обозначения известных физических понятий – были горячо верующими людьми.

Физик и астроном Галилей (1564–1642) писал: «Священное Писание не может ни в каком случае ни говорить зла, ни ошибаться,– изречения его абсолютно и непреложно истинны»^[102].

Философ и математик Ньютон (1643-1727) высказал свои положительные верования в чудеса и пророчества в своем толковании на книгу пророка Даниила и Апокалипсис^[103].

И таких примеров великих ученых, которые, будучи авторитетами в области науки, могут быть для нас примером в области религии, великое множество.

«Наука без религии – «небо без солнца». А наука, облеченная светом религии, – это вдохновенная мысль, пронизывающая ярким светом темноту этого мира», – говорил Святитель Лука Войно-Ясенецкий (1877-1961), Архиепископ Симферопольский и Крымский, Лауреат Сталинской Премии, хирург, профессор медицины.

Date: 2015-09-18; view: 697; Нарушение авторских прав