Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Шахта баллистической ракеты 3 page





… а они и не понадобились.

И так все очень хорошо получилось. Удачно. Чимкенто дембельнулся... Ишака с того дня берегли пуще глаза, к ближайшей проверке на него записалась огромная очередь... Прапорщики в курилке стали бурно обсуждать приемы верховой езды на верблюде...

 

***

 

Эта история приключилась в далеком 1974 году. Казахстан. Кустанайская область. Батальон помогает убирать хлеб. Одинокий полевой стан. Здесь в единственном доме расположилось руководство автобата. В первый день, как прибыли на это место, пока старшина не успел разгрузить имущество с прицепа, он строго приказал заступающим в наряд не спать ночью, а то, дескать, казахи упрут сапоги и портянки, а заодно и новый зиловский прицеп. Дежурному же, лично, он сказал, прицеп, вряд ли уведут, а вот снять новенькое колесо - как пить дать могут!

Ночью все, как и положено заснули. В часа два дежурный вышел на двор отлить и видит, что на прицепе нет колеса. Он в ужасе. Разбудил другого дневального, и они быстренько помчались в автопарк (1.5 км) чтобы снять колесо с какой-нибудь машины. В автопарке все спали. Бойцы лихо скрутили колесо с одного ЗИЛа и покатили его к прицепу. На все про все у них ушло 3 часа. Перед самым рассветом дежурные с чувством глубокого удовлетворения легли спать.

Через пару часов один из них проснулся от какого-то шума, и прислушался. Старшина кричал не своим голосом, кому-то доказывая: "Я сам, лично, опасаясь, что дневальные заснут и прицеп утащат - снял одно колесо..."

 

***

 

Утром за завтраком начфиз полка ВДВ сообщил жене:

- Сегодня еду встречать комиссию из Москвы, домой приду поздно.

- Ты уж, Васенька, постарайся пить поменьше, - заволновалась жена, - помнишь, как тебе в прошлый раз нехорошо было?

- Постараюсь, - горько ответил начфиз и поднялся из-за стола.

Как заведено в любой уважающей себя части, начфиз десантников отвечал за спецсауну, поэтому культурная (в военном понимании) программа проверяющих в буквальном смысле ложилась на его плечи, и ему не раз приходилось выволакивать из предбанника практически бездыханных командиров и начальников всех степеней. Обычно комиссии из верхних штабов встречал сам командир, но в этот раз ответственное мероприятие было возложено непосредственно на начфиза, из чего он сделал вывод, что, либо едут проверять физподготовку полка, либо комиссия какая-нибудь незначительная, вроде котлонадзора или ВАИ.

На практике, однако, вышло по-другому. После того, как схлынула толпа пассажиров с московского поезда, на перроне осталась странная компания: бомжеватые граждане с киноаппаратурой в облезлых кофрах и полковник-пехотинец с вдохновенным лицом идиота. И вещи у них были странные - мотки веревок и деревянные рукоятки, наподобие деревенских коромысел. Вскоре выяснилась страшная правда. Полковник был изобретателем. Светоч военной науки разрабатывал способ буксировки солдат на поле боя. По его замыслу, если солдат поставить на лыжи, дать им в руки веревку, веревку привязать, например, к танку, а танк пустить на поле боя, то ошеломленному противнику останется только одно: сдаться. Полковничья диссертация была практически готова, но нужен был эксперимент.

На следующее утро эксперимент не состоялся по техническим причинам: после посещения сауны съемочная группа, не привыкшая к десантному гостеприимству, не смогла выйти из состояния нирваны. Непьющий изобретатель отпаивал их кефиром. Наконец вышли в поле. Бойцам выдали стандартные военные дровяные лыжи с мягкими креплениями, подогнали БМД, к корме привязали две веревки с перекладинами, после чего полковник подошел к строю. В пламенной получасовой речи он обрисовал важность эксперимента для укрепления обороноспособности государства, отметил, что буксировка лыжников на поле боя - наш асимметричный ответ наглым проискам НАТО, а в заключение сказал, что эксперимент снимают на кинопленку и, может быть, покажут в программе "Служу Советскому Союзу!". В свою очередь, начфиз отвел в сторонку механика-водителя и предъявил ему увесистый кулак:

- Устроишь автогонки - до дембеля будешь гальюны драить...

Механец ухмыльнулся. БМД потихоньку двинулась. Поначалу все шло хорошо, бойцы с гиканьем резво катились на лыжах, однако, вскоре в идее обнаружился изъян. Как ни странно, местность не была идеально ровной, на ней попадались канавы, бугры и полузасыпанные снегом пни. Головные лыжники пытались их объехать, не бросая веревки, из-за чего она начала опасно раскачиваться, увлекая за собой остальных.

Через пару минут научный эксперимент превратился в смесь цирковой эквилибристики с клоунадой: стремясь объехать препятствия, бойцы скакали, как обезьяны, совершая немыслимые пируэты, один потерял лыжи, но, не желая сдаваться, веревки не бросил и несся за БМД гигантскими скачками, вздымая тучи снега. Зрители одобрительно матерились. Начфиз с замиранием сердца следил, как БМД входит в поворот. Проклятый механик все-таки слихачил и развернул БМД-шку практически на месте. В строгом соответствии с законами физики лыжников вынесло вперед, и они исчезли в облаках снежной пыли. Проклиная дурака-изобретателя, начфиз побежал на финиш. Второй заплыв решили не проводить.

Вечером съемочная группа уехала, а через месяц на имя начфиза пришел автореферат диссертации с дарственной надписью. Пролистав брошюру, он плюнул, аккуратно содрал с научного труда обложку и собственноручно повесил его в гальюне разведроты.

 

***

 

В N-ную дивизию, расположенную в Чехословакии, приехал с проверкой Командующий. Генерал Армии. Вся дивизия просто разрывается на части, стараясь угодить высокому гостю. Особенно жуткий ужас наводят слухи, что Командующий этот из той загадочной породы, которая характеризуется бессмертными строчками "Слуга царю, отец солдатам". Все вылизано и приведено в полный порядок, заготовлен прекрасный стол, замполит готов рассказать о том, как все хорошо сейчас и насколько лучше будет. И только дежурным по автопарку является молодой и глубоко несчастный лейтенант-двухгодичник. Забыло командование о его существовании. А может и не забыло, но сочло, что справится. Дураком-то он все-таки не был - неопытен, не более.

В то время в Советской Армии шли скрытые от простого народа дебаты по поводу способов отличия воинских званий. Одним из спорных вопросов являлись как раз погоны генералов армии. Вариантов было два: либо четыре генеральские звезды, либо одна, но побольше. На момент приезда командующего верх одержала версия с одной, но большой.

Плох тот "отец солдатам", который не сунет свой нос во все детали. Не миновал внимания и автопарк. Уверенной спортивной походкой Командующий подошел к владениям лейтенанта и стал, ласково улыбаясь, ждать рапорта. Четким строевым шагом лейтенант подошел к Командующему и, бросив незаметный взгляд на погоны гостя, начал: "Товарищ генерал-майор!.." Свита, состоящая из высших чинов дивизии, побледнела и схватилась за голову (кто послабее - за сердце). Однако погода была хорошая, да и состояние дивизии сильных нареканий пока не вызывало, поэтому Командующий решил побыть демократом: "Сынок, - молвил он, прищурясь, - я генерал-майором был еще в 19**.

Лейтенант снова посмотрел на погоны и ужаснулся своей ошибке - звезда, хоть и одна, была больше генеральской. Сделав "кругом" он отошел на два шага и снова повторил строевой подход. Свита дружно выдохнула - вроде бы пронесло. Лейтенант глубоко вздохнул и начал: "Товарищ МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!.."

До сих пор доподлинно неизвестно, что именно заставило несчастного тут же замолчать: то ли похожие на известку лица непосредственного начальства, то ли быстро уподобляющийся зрелому помидору Командующий. "Все! Хватит! Распустились, мать вашу!..." С этого Командующий начал свою гневную отповедь, адресованную всем присутствующим. Речь была долгой и не всюду цензурной.

Лейтенант мысленно прощался с невестой, командование - с Чехословакией. Однако, как и во всех сказках, конец, пусть и с небольшой натяжкой, оказался счастливым. Никого не сняли, никого не разжаловали. Даже замечаний не было. Только вот по личному приказу Командующего все офицеры дивизии две недели просидели за партами, уча громко и вслух, систему воинских званий Советской Армии. Экзамен, проводимый суровым сержантом, сдали все. Этим, собственно, дело и кончилось.

 

***

 

Комиссию ждали. Все заинтересованные лица по несколько раз звонили на коммутатор и просили (!) держать выезд комиссии в их сторону "по своим каналам". Даже комбат снизошел до того, что говорил с Дежурным елейным голосом, хотя обычно он связистов недолюбливал и просто рычал. Впрочем, эта нелюбовь ничуть ему не мешала звонить любимой теще на халяву через всю страну...

Да дело было не столько в сложности комиссии, сколько в ее какой-то невнятности. Приехал какой-то непонятный генерал, который должен инспектировать непонятно что. Как потом говорили ребята из Москвы - генералу просто захотелось за грибами да ягодами съездить... Заодно и поинспектировать.

И вот, приехали. Как положено, рапорт, то да сё. И не заладилось с самого начала.

Идут они, значит, по территории, а навстречу им какой-то узбек с шикарным бланшем под глазом.

- Товарищ солдат! Что у вас с лицом?

- С теплотрассы упал. (Так обычно отмазывались получившие звиздюлей).

- С какой теплотрассы! Я что, не вижу, что у вас синяк? Замполит! Разберитесь и доложите.

И понеслось. Завелся. И неуставные отношения, и это не так, и то не сяк. В общем, как сказал потом нач.штаба, генерал поставил жирную точку в давнем споре комбата с женой - покупать новый холодильник или нет, ибо все равно на запад уезжать. Запад отменялся. Замполит распрощался с Академией, кто-то с повышением. Только зампотыл и нач.штаба остались спокойны. Первый - потому что получил хорошее образование в каком-то столичном ВУЗе и Академией не грезил, а второй - по причине врожденного чувства здорового пофигизма.

В общем, все плохо.

Вечерело. Народ хмуро накрывает отходную поляну генералу. Генерала нет. И тут... Появляется генерал. Грязный, весь в беспорядке, и главное - с шикарным, свежим бланшем под глазом. Первым очухался от такого зрелища замполит.

- Что с вами, товарищ генерал?

- Да... С теплотрассы упал.

-?????????

- Молодцы у вас взвод охраны.

-?????????

Оказалось, что генерал под вечер решил прогуляться по части и забрел в дальний ее угол, где жил взвод охраны. Обходя лужу, он решил просто пройти по теплотрассе. И все было бы хорошо, если бы не гнилая дощечка на ее кожухе. В общем, дощечка подломилась, генерал со всего размаху приложился об кожух и полетел по насыпи. Это дело узрел дедушка из охраны, который тихонько курил на крылечке. Генералу оказали первую помощь, дали какую-то примочку, худо-бедно отряхнули, утерли сопельки и отправили восвояси. Так он и предстал перед собравшимися.

Итогом было то, что генерал написал другой Акт о проведении комиссии, в котором чудесным образом не было ни единого замечания! Только какие-то скромные упоминания о лужах.

Стоит ли говорить, что взвод охраны первым уехал на дембель. И еще. Почему-то замполит стал побаиваться ходить лишний раз к охране. Видимо, как и генерал вначале, он не совсем поверил в теплотрассу.

 

***

 

В Советской Армии иметь радиоприемники в личном пользовании запрещалось. Категорически. Может быть, боялись разлагающих сводок с полей радиостанции "Маяк", не исключено, что избегали прослушивание программ БиБиСи. А, скорее всего, опасались перегружать солдатские мозги информацией сверх допущенной Политупром и программой "Служу Советскому Союзу".

Тем не менее, в ремонтной летучке был прекрасный маленький приемник. О существовании этого нелегального аппарата знали только 7 человек - члены рембригады, спаянной многочисленными поездками на полигоны. Вместе с лейтенантом они не столько опасались гнева замполита, сколько боялись элементарного скоммунизживания со стороны братьев-ремонтников. Приемник в поле помогал коротать полуторачасовые вахты у печки в кунге. После того, как по соседству в палатке насмерть угорели 11 пехотинцев, ремонтники делили ночь на вахты, справедливо рассудив, что лучше меньше поспать и дольше пожить.

Дежурный по печке сидел, наблюдая, чтобы не погас огонь, и крутил настройку приемника, пытаясь поймать какую-нибудь музыку на минимальной громкости. Особым шиком было поймать музыкальные передачи Радио Люксембург. Однако, что там скрывать, попадались среди ремонтников и несознательные студенческие элементы, порывающиеся послушать "голоса". Почти потусторонние: Радио Свобода из Мюнхена, Голос Америки, то же БиБиСи.

Как-то ночью старший механик младший сержант Саша вылез из летучки подышать свежим морозным воздухом. Присел на бруствере, закурил и стал крутить настройку. В летучке даже глухой ночью он этого делать не хотел, ибо... ага, поймал. Вот оно. Гнусавый голос в приемнике побулькал и произнес:

- Вы слушаете радио БиБиСи из Лондона. В эфире - Сева Новгородцев...

Вдруг на сашино плечо легла чья-то тяжелая рука. Саша дернулся и вскочил, уронив приемник. Перед ним стоял хмурый чужой капитан с артиллерийскими петлицами на офицерском бушлате, слегка раздуваясь от собственной суровости. Откуда он взялся посреди чистого поля - неизвестно. Скорее всего, возвращался из чьей-то уютной избушки в ближайшей деревне. Распространяя приятный легкий запах деревенского самогона, капитан цепко схватил приемник и значительно спросил:

- А что это за передачи ты, товарищ младший сержант, слушаешь посреди ночи? Нука-нука... Голоса, значит, ловишь... Проблем захотелось?

Саша лихорадочно размышлял: "Влип... Что делать-то? Мне плевать, а лейтенанту карьеру попортят... А взводный-то при чем? Да и мне такое в характеристике зачем? Выхватить приемник и бежать? Так летучка - вот она, вычислит в момент... Во влип, а? Что делать? Сказать, что я его чиню, а на эту волну случайно попал?" Вдруг озарение посетило младшего сержанта.

- Никак нет, товарищ капитан, никаких проблем не ищу. Работаю я.

- Рабо... Чего-о-о?

- Выполняю приказ командира. Мне еще рапорт по этой передаче писать.

- Какой рапорт? Какой приказ? Что за чушь... Кто твой командир?

Саша открыл рот для ответа, но поперхнулся:

- Старший лейте... Не имею права называть, товарищ капитан. Подписку давал.

Капитан насторожился и на всякий случай перешел на "вы":

- А вы, товарищ младший сержант, из какого подразделения? Я вроде здесь в округе всех знаю...

Саша набрал в грудь побольше воздуха, закрыл глаза и выпалил:

- Старший писарь Особого Отдела дивизии младший сержант...э... Семичастный!

Саша открыл глаза. Лицо капитана исказила гримаса, он сунул Саше приемник в руки и побрел прочь, неясно бормоча что-то типа: "А этих какая нелегкая принесла!"

Саша прижал к груди приемник и выдохнул. Негромко окликнул удаляющегося офицера:

- А как ваша фамилия, товарищ капитан? И что вы тут ночью делали? Мне о нашем разговоре доложить надо...

В ответ он услышал приглушенное матерное ругательство и топот капитанских сапог, перешедших на легкий бег.

Об инциденте Саша предпочел умолчать. А лейтенант до конца учений удивлялся, почему его старший механик старательно избегает всех артиллеристов.

 

***

 

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ (автор Виктор Шенедрович)

 

В конце февраля 1981 года меня прямо с полкового стрельбища увезли в медсанбат. Из зеленой машины с крестом вылез незнакомый мне лейтенант и зычно крикнул:

- Шендерович тут есть?

Не поручусь, что крикни это лейтенант на месяц позже, ответ был бы утвердительным. Дело в том, что я, пользуясь популярным в стране лагерным сленгом, доходил.

У меня болела спина. Зеленые круги перед глазами были намертво вписаны в квадрат полкового плаца. Я задыхался, у меня разжимались кулаки - не в переносном смысле, а в самом, что ни на есть прямом: выпадали из рук носилки со шлаком во время нарядов в котельной.

Человек, не служивший в Советской Армии, резонно спросит тут; не обращался ли я к врачам? Человек служивший, такого не спросит. Потому что самое опасное для советского солдата не болезнь. Самое опасное - это приход в санчасть, ибо тут ему открывается два пути. Либо его госпитализируют, и он будет мыть полы в означенной санчасти с мылом каждые два часа, пока не сгинет окончательно - либо не госпитализируют, и его умысел уклониться от несения службы будет считаться доказанным.

Меня из санчасти возвращали дважды - и оба раза с диагнозом "симуляция". В первый раз майор медицинской службы Жолоб постучал меня по позвоночнику и попросил нагнуться. Кажется, он искал перелом. Не найдя перелома, майор объявил мне, что я совершенно здоров. Через неделю после первичного обстукивания я заявился в санчасть снова, и попросил сделать мне рентген. Наглость этой просьбы была столь велика, что майор временно потерял дар командной речи - и в воскресенье меня повезли на снимок.

А еще через неделю я был приведен пред ясные майорские очи и вторично поставлен в известность о своем совершенном здоровье. Апропо майор сообщил, что если еще раз увидит меня на территории полковой санчасти, то лечить меня будут на гауптвахте.

Юноша я был смышленый, и проверять, как держит слово советский офицер, не стал. Мне хватило ежедневного лечения у старшего сержанта Чуева, о каковом сержанте и первых четырех месяцах службы под его началом я, если хватит цензурных слов, расскажу отдельно.

Так, днем топча плац, а по ночам не вылезая из нарядов, я всю зиму привыкал к существованию на грани отключки - поэтому появление на стрельбище в конце февраля зеленой машины с крестом и крик незнакомого лейтенанта воспринял как очередное доказательство бытия Господня.

В медсанбате мне выдали пижаму, отвели в палату и велели лежать не вставая. В истории всех армий мира не наберется и десятка приказов, выполненных с такой педантичностью: я лег и тут же уснул.

Когда к концу дня меня растолкали на прием пищи, я, одурев от сна, попросил принести мне чаю в постель. "А палкой тебе по яйцам не надо?"- спросили меня мои новые боевые товарищи. "Не надо", - вяло ответил я и снова уснул.

Что интересно, чаю мне принесли.

На третий день к моей койке начали сходиться медсанбатовские ветераны. Разлепляя глаза среди бела дня, я видел над собой их уважительные физиономии. Еще никогда выражение "солдат спит - служба идет" не реализовывалось так буквально.

При первой встрече со мной рентгенолог, лейтенант медслужбы Анкуддинов с нескрываемым любопытством переспросил:

- Так это ты и есть Шендерович?

И я ответил:

- В этом не может быть сомнений.

Тут я был не прав дважды. Во-первых, окажись на месте Анкуддинова другой офицер, я бы за такой ответ огреб по самое не могу, а во вторых: сомнения в том, что я Шендерович - уже были.

На второй или третий день после прилета в столицу ордена Ленина Забайкальского Военного Округа, город Читу, нас, лысых дураков, построили в шеренгу - и прапорщик Кротович, человек интеллекта запредельного, выкликнул, глядя в листочек:

- Шендеревич!

- Шендерович, товарищ прапорщик, - неназойливо поправил я.

Прапорщик внимательно посмотрел, но не на меня, а в листочек.

- Шендеревич, - повторил он - потому что у него так было записано.

Я занервничал.

- Шендерович, товарищ прапорщик.

Моя фамилия мне нравилась, и я не видел основания ее менять.

Прапорщик снова внимательно посмотрел - но уже не на листочек, а на меня.

- Шендеревич, - сказал он очень раздельно.

И что-то подсказало мне, что ему виднее.

- Так точно, - ответил я - и проходил Шендеревичем до следующей переписи.

А в начале марта 1981 года (уже под своей фамилией) я стоял перед лейтенантом медслужбы Анкуддиновым, и он держал в руках снимок моей грудной клетки. Уж не знаю, какими судьбами этот снимок попал от полковых ветеринаров к нему, профессиональному рентгенологу - но, видимо, чудеса еще случаются в этом мире.

Впервые рассмотрев на черном рентгеновском фоне мой позвоночник и узнав, что его владелец все еще бегает по сопкам в противогазе, Лев Романович Анкуддинов предложил доставить нас обоих в медсанбат. Лев Романович считал, что с таким остеохандрозом долго не бегают - даже по равнине и со своим лицом.

Так благодаря чудесному случаю я все-таки сменил шинель на пижаму.

В медсанбате мне было хорошо. Я понимаю, что рискую потерять читательское доверие; что в этом самом месте повествования следует припомнить, как тянуло в родную часть к боевым товарищам, как просыпался по ночам от мысли, что они где-то там несут нелегкую службу за меня - но чего не было, того не было. Не тянуло. Не просыпался. Зато именно в медсанбате мне впервые после призыва захотелось женщину.

До этого целых пять месяцев мне хотелось только есть, спать и чтобы ушли вон все мужчины. Признаться, я даже тревожился на свой счет, но тут как рукой сняло.

Здесь же, впервые за эти месяцы, я наелся. Причем это даже мягко сказано. Дело было так. Как-то ночью меня, в лунатическом состоянии ползшего в туалет, окликнул из кухни повар Толя.

- Солдат, - сказал он. - Есть хочешь?

Видимо, ответ на этот вопрос был написан на моем лице большими транспарантными буквами, потому что, не дожидаясь его, повар предложил:

- Подгребай сюда через полчасика, солдат, я тебя покормлю. Только без шума.

Полчаса я пролежал в кровати, боясь уснуть. Слово "покормлю" вызывало истерические реакции. Это было слово из предыдущей жизни. В ордена Ленина Забайкальском Военном Округе на эту тему ходило в обращении словосочетание "прием пищи", существительное "жрачка" и глагол "похавать".

На двадцать девятой минуте я стоял у кухонных дверей. Не исключено, что стоял, поскуливая. Из-за дверей доносились запахи.

В эту ночь я обожрался. Еда стояла в носоглотке, но остановить процесс я не мог.

Лирическое отступление о еде. Не буду утверждать, что ее в Советской Армии не было никогда, но что ко дню моего призыва еда в СА кончилась - это утверждаю как очевидец. Я ее уже не застал. Новобранцы образцовой "брежневской" дивизии образца 1980 года ели только то, что не представляло интереса для десятка воров, кормившихся при кухне. Хорошо помню в связи с этим ощущение безграничного счастья, испытанное в момент покупки и съедения всухомятку в городе Чите полукилограмма черствоватых пряников. Могу также поклясться на общевойсковом Уставе Вооруженных Сил СССР, что однажды, курсантом, уронив на затоптанный в серое месиво пол кусочек сахара, я поднял его, обдул и съел. Подо всем, что читатель здесь подумает о моем моральном состоянии, я готов, безусловно, подписаться.

Впрочем, я отвлекся.

Так вот, в медсанбате мне было хорошо. Это сначала. А потом стало совсем хорошо. В одно прекрасное утро, на осмотре, командир медроты капитан Красовский - к слову сказать, умница и трудяга - ни с того ни с сего и весьма притом конфиденциально поинтересовался: не знаю ли я часом генерала Громова из областной прокуратуры? Никакого генерала я, разумеется, не знал. Ну и хорошо, как-то неопределенно сказал Красовский, - иди, лечись...

Через несколько дней меня попросили зайти.

В кабинете у капитана сидел некий старлей с щитом и мечом в петлицах - сам же Красовский, пытливо на меня глянув, тут же из кабинета вышел. Тут, должен сказать, мне стало как-то не того... Дело заключается в том, что человек я мнительный, со стойкими предрассудками как к щиту, так и, в особенности, к мечу.

- Рядовой Шендерович? - спросил старлей.

Не вспомнив за собой никакой вины, заслуживающей трибунала, я ответил утвердительно.

- Как себя чувствуете? - продолжал старлей. - Как лечение? Может быть, есть какие-нибудь жалобы?

И на лице офицера госбезопасности отразилась искренняя тревога за процесс моего выздоровления.

Не буду врать, что мне захотелось себя ущипнуть - скорее даже захотелось ущипнуть лейтенанта - но вот ощущение некоторого сдвига по фазе появилось. Например, я и посю пору уверен, что если бы наябедничал старлею на кого-нибудь из сослуживцев, до командира полка включительно - то этому кому-нибудь назавтра поставили бы клизму со скипидаром. Если я ошибаюсь, то пусть это останется моей маленькой невинной мечтой.

Но я не готов к такой щедрости со стороны судьбы и, как мешком ударенный, бездарно промямлил, что у меня все хорошо.

- Где желаете продолжить службу? - спросил старлей.

Я вас клянусь своим остеохандрозом - это чистая правда! Эх, ну что мне стоило попроситься в кремлевские курсанты? Вот бы народу набежало посмотреть! Но, совершенно ошалев от нереальности происходящего, я ответил нечто до такой степени благонравное, что человека послабее могло от этого и стошнить. Старлей же только светло улыбнулся и в последний раз спросил:

- Значит, все в порядке?

Тут мне захотелось зарыдать у него на погоне. Я ни черта не понимал.

Сразу после ухода старлея в кабинет тихо вошел капитан Красовский и совсем уж по-домашнему попросил меня не валять ваньку и сознаться, кем я прихожусь генералу Громову из прокуратуры. Тут я подумал, что сейчас шизанусь. Я призываю в свидетели всех, кто знает меня в лицо, и спрашиваю: могут ли у генерала Громова из прокуратуры быть такие родственники? За очевидностью ответа возьмем шире: могут ли у генерала быть такие знакомые? Ну, нет же, о Господи! Я спросил капитана: в чем дело? Я поклялся, что фамилию генерала слышу второй раз в жизни, причем в первый раз слышал от него же. Капитан задумался.

- Понимаешь, - ответил он наконец, - генерал Громов чрезвычайно интересуется состоянием твоего здоровья.

И он с опаской заглянул ко мне в глаза.

Я был потрясен - а когда немного отошел от потрясения, то сильно струхнул. Я только тут догадался, что меня принимают за кого-то другого. Тень Ивана Александровича Хлестакова осенила меня: я понял, что играю его роль - с той лишь разницей, что в отличие от Ивана Александровича у меня нет брички, чтобы заранее укатить отсюда.

По здравом размышлении я струхнул окончательно. До меня дошло: только что, за пять минут, Советская Армия израсходовала на меня стратегические запасы внимания к рядовому составу лет на пятнадцать вперед - и я не очень-то представлял, какой валютой придется за это расплачиваться.

Но деваться было некуда.

С тех пор я постоянно читал в глазах окружающих посвященность в мою родовую тайну. Статус то ли тайного агента, то ли внебрачного генеральского сына располагал к комфорту, и в полном соответствии с гоголевской драматургией я начал постепенно входить во вкус: смотрел после отбоя телевизор с фельдшерами, в открытую шлялся на кухню к повару - словом, разве что не врал про государя императора! Я вообще не врал! На возникавшие время от времени наводящие вопросы я по-прежнему отвечал чистую правду, но растущая нагловатость поведения придавала моим ответам смысл вполне прозрачный.

Вскоре я перестал ломать голову над этим кроссвордом, просто жил себе как человек - впервые со дня призыва.

... А устроила мне весь этот неуставной рай моя собственная мама. Получив мое письмо из медсанбата, мама начала фантазировать и дофантазировалась до полной бессмыслицы. И тогда добрый приятель нашей семьи, который по совместительству был, говоря гоголевским языком, Значительное Лицо, позвонил по вертушке вот этому самому генералу Громову из Читинской прокуратуры и, для скорости исполнения представившись моим дядей, попросил генерала уточнить состояние здоровья племянничка.

Значительное Лицо, надо полагать, и не догадывалось, как сдетонировала на просторах Забайкальского Военного Округа его невинная просьба...

 

***

 

Заметка "Солдатская смекалка" из газеты "Боевой Листок":

"Рядовой Иванов находился на передовой, когда в его окоп влетела граната без чеки.

Это пиздец, - подумал Иванов.

Смекалка не подвела солдата…".

 

***

 

Дело было где-то на теплой Украине. Посреди живописных арбузных бахчей, раскинулся огромный... танковый полигон. Стоит ли говорить, что забор отсутствовал, не потому что деньги на него украли, в армии не воруют, в армии уносят. Так получилось что, пора поспевания арбузов совпала с очередными маневрами. А по окончании маневров один из экипажей решил, что поскольку танки делают на заводах сельхозмашиностроения, то ничего страшного в танке на арбузной бахче нет.

Диспозиция такая:

Танк, очень медленно едет по арбузной бахче, одна гусеница на одном ряду арбузов, другая на другом, НО самое главное третий ряд арбузов проходит под танком. В днище любого танка есть специальные десантные люки, через которые командиру вместе с наводчиком очень удобно собирать урожай.

Диспозиция через полчаса:

Медленно движущийся уже в обратном направлении танк, проснувшийся сторож, двустволка в руках сторожа. Дедок подбегает, танк останавливается. Любой, кто танк водил поймет, что танкист не двустволки боится, а просто переехать деда не хотел. Но дед на танке не ездил и заорал - "Вылезай, а то стрелять буду". Танкисты задраили люки, дед смачно выругался и засадил по танку из обоих стволов. Ничего не произошло, танк, как стоял, так и стоит.

Date: 2015-09-17; view: 264; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию