Советская военная энциклопедия 1 page

Военный совет есть высшая и последняя стадия воспитательной работы, когда руководство осознает, что боевая подготовка загнивает, воинская дисциплина умирает, а партийно-политический аппарат, ясное дело, является паразитом.

Военный совет в Советской Армии совсем не похож на "коллег. орган воен. руководства" и предназначен он вовсе не для "обсуждения, а иногда и решения принцип. вопросов". Скорее, это такая военно-воздушная групповуха, на которую вызывают специально отобранный личный состав дивизии, округа, а то и - страшно сказать - всего Вида Вооруженных Сил. Политико-воспитательные оргии проводятся обычно в каком-нибудь гарнизоне, где есть большой Дом офицеров. Идеальным местом наши генералы всегда считали авиагарнизон в Кубинке: от Москвы не слишком далеко, но и не слишком близко, при случае, можно будет "наверху" обмолвиться, что побывал "в войсках".

Мероприятие всегда планировалось и проводилось с размахом, чтобы одним воспитательным актом охватить как можно больше народа.

После непродолжительной регистрации воспитуемые уныло тянулись в зал и рассаживались, стараясь занять место как можно дальше от сцены. Задние ряды, однако, были заняты солдатами, отличниками боевой и политической подготовки, присланными на Военный совет в виде поощрения. Они прилетели вместе с офицерами, но, непривычные к ночным перелетам и слегка обалдевшие от суеты большого гарнизона, сидели подобно истуканам с острова Пасхи. Сходство с каменными идолами усиливали характерные стрижки, подчеркивающие все неровности черепа.

Известно, что секретом однообразного внешнего вида военнослужащих владеют только в пехоте, поэтому в зале причудливо смешивались кителя, куртки и даже парадные мундиры офицеров, приехавших получать медали. После перехода на новую, синюю, форму авиационный люд стал одеваться еще наряднее, радуя глаз неожиданными сочетаниями зеленого, голубого, салатного и синего.

Первый номер программы. На трибуну взбирается хмырь из управления боевой подготовки и начинает доводить до личного состава доклад об итогах прошедшего периода обучения и, соответственно, о задачах на новый период. "Доводить до личного состава" - звучит коряво, но ничего поделать нельзя: хмырь не выступает, не зачитывает доклад, а именно доводит. Это такая особая порода штабных, которые всю сознательную жизнь занимаются составлением планов боевой подготовки и отчетов о проведении оных. Весь они год копят справки, донесения, таблицы и выписки, потом, подобно жукам-скарабеям скатывают их в один большой ком и... доводят. Слушать их выступления все равно, что присутствовать на художественном чтении расписания электропоездов Казанского направления за позапрошлый год.

Зал впадает в летаргическое оцепенение, которое внезапно нарушается жутким воплем, усиленным динамиками:

- Эй вы, майор!!!

Все майоры начинают пугливо переглядываться, а капитаны и подполковники облегченно вздыхают: на это раз пронесло, и потихоньку оглядываются, кого накрыло?

- Что вы там головой вертите! Не вы, и не вы! Да, вот ты, который рядом с моряком, встаньте!

В зале находится два офицера в форме морской авиации. Рядом с ними стараются не садиться, потому что они - как черные реперные знаки в сине-зеленом военно-воздушном море.

- Чем это вы там занимаетесь?! - гремит генерал - Книжки читаете?!! Па-а-арнуху?!!

- Никак нет, товарищ командующий, я... это... конспектирую! - Майор храбро показывает раскрытую тетрадь, между страниц которой спрятан журнал "Радио".

- Кон-спек-ти-руете?!! - скандирует, надуваясь злобой генерал, - Та-а-а-к... Ха-ра-шо... А... тогда почему остальные @уи валяют, а?!!

В зале начинается лихорадочное шуршание. Офицеры, сидящие в первых рядах, открывают рабочие тетради. Те, у кого тетрадей нет, рисуют каракули на полях газет и на пачках сигарет, изображая конспектирование и надеясь, что подслеповатый командующий примет их за блокноты.

Постепенно все успокаивается, хмырь продолжает бубнить. Тишину в зале нарушает только кашель, скрип ужасной форменной обуви и шарканье.

- В войсковой части номер ***, - продолжает хмырь - при рулении самолета МиГ-29 было допущено выкатывание, в результате чего была приведена в негодность трубка приемника воздушного давления...

- Где командир н-ского полка?!! - немедленно заводится командующий. При этом он случайно называет истинное, секретное название полка.

Командир полка уныло воздвигается над рядами.

- У тебя в полку, - громогласно объявляет генерал, - не то, что летать - по земле ездить еще не умеют! Это, @ля, не летчики, а НУРСы! Поставь на рулежке мента! С дубиной! И пусть он их ездить учит! По разметке! Чтоб ничего не сшибали!

В зале раздаются смешки.

- Смеемся? - командующего явно тянет вразнос, - зря. А надо плакать!

Не выдержав, он выбирается из-за стола и подбегает к трибуне, отодвинув докладчика.

- Смеемся, значит? А у кого в полку самолет разложили? Молчим?! - распаляется генерал - Тогда я скажу!

И он говорит....

Перед притихшей аудиторией разворачивается феерическая картина разгильдяйства и безобразий. В одном Гвардейском полку при разряжении пушки случайно обстреляли эскадрильский домик. Жертв нет, домика - тоже.

В другом, не Гвардейском, в близлежащую речушку случайно вылили двадцать тонн керосина, отчего в ней утонули все лягушки, не говоря уже о рыбе; в третьем солдаты угнали аэродромный тягач, поехали в нем на дискотеку и, не справившись с управлением, проделали в лесу неплановую просеку.

Как водится среди генералов, командующий говорит экспромтом, причем по мере того, как его одолевает ораторское вдохновение, его речь становится все менее связной. Беда наших военачальников не в отсутствии идей, а в их обилии. Руководящие мысли не желают выстраиваться в колонну по одному а, отпихивая друг друга, рвутся наружу и поэтому появляются перед аудиторией в произвольном порядке, помятыми и слегка ободранными, как пассажиры переполненной электрички.

Постепенно до командующего начинает доходить, что его выступление не вполне педагогично, но как выкрутиться он не знает, поэтому просто обрывает свою речь и, буркнув докладчику: "Можете продолжать" - возвращается на место в президиуме.

Штабной хмырь, который все это время топтался рядом с трибуной, как привязанный, послушно раскрывает папку, но в зале начинается приглушенный ропот и шарканье. Выясняется, что наступило время обеда. Докладчик испрашивает разрешения завершить доклад после перерыва и, получив его, подает долгожданную команду: "Товарищи офицеры!"

После обеда президиум наполовину пуст. Командующий с особо приближенными лицами, ясное дело, занят в "греческом зале" более приятными делами, поэтому места на сцене засеяны квадратно-гнездовым способом угрюмыми и трезвыми полковниками, которым поручено "обеспечить".

Зал, напротив, светится довольством: офицеры наслаждаются чувством сытости, сменившем свирепое, голодное похмелье. В сонной, теплой тишине надоедливое жужжание докладчика уже не мешает, а воспринимается как жанр военно-воздушной колыбельной. Бойцы на задних рядах откровенно дрыхнут, более закаленные офицеры держатся до последнего. Наконец - команда и первый день военного совета окончен.

Большинство приезжих офицеров на ночлег размещается в казармах. Для этого бойцов "уплотняют", освобождая для командированных целый этаж. Сценарий всегда один и тот же. Дежурный врач в санчасти всю ночь развлекается чтением справочника по токсикологии, периодически приводя в чувство выпавших из реальности штабных, которых усиленные патрули стаскивают к нему со всего гарнизона. Душевая спортвзвода, единственная в гарнизоне, где ночью есть горячая вода, работает с максимальной производительностью. Испуганные бойцы прячутся по казармам от толп офицеров, блуждающих по гарнизону.

В казарме со второго этажа доносятся топот, ржание и бульканье. Коридор наполняется специфическим запахом дешевого кабака. В половине двенадцатого ночи по лестнице сползает хмырь из отдела боевой подготовки. Правой рукой он цепляется за перила, а левой держит за горлышко свежезадушенную коньячную бутылку. Заметив дневального по роте, хмырь бурно и нечленораздельно радуется:

- С-с-с-ынок, чего ты тут с-с-с-тоиш-ш-ш-ь?!! Пойдем, з-з-за@беним!

Причем обращается он к дневальному, а смотрит почему-то на стенд "Обязанности дежурного по роте".

Дневальный-казах, не отчетливо понимающий по-русски, принимает единственно правильное решение: замирает, как варан, кося, однако, глазом на бутылку и часто сглатывая слюну.

По лестнице скатываются еще два офицера, отнимают у хмыря бутылку и, подхватив под руки, волокут наверх. Через некоторое время наверху рушится что-то мягкое.

На следующий день - работа по секциям. Правда, заседают только совсем уж упертые, вроде мобистов и секретчиков, остальные занимаются по личному плану. Личный план включает, как нетрудно догадаться, жесткий опохмел, марш-бросок в Москву за барахлом по утвержденному женами списку, а также бесцельное шатание по гарнизону, которое неизбежно приводит к знаменитой "Четырке" - продмагу номер 14, где положено закупать "продукты" на обратную дорогу.

Ближе к вечеру на аэродроме поднимается суета. Басовито и солидно гудят движки транспортных "Антоновых", скандальный визг пускачей сменяется разбойничьим свистом и завыванием турбин реактивных "Ильюшиных" и "Туполевых", машины по очереди взлетают и быстро растворяются в темнеющем небе.

Военный совет окончен. Успехов вам, товарищи, в нелегком ратном труде..

***

Максим Горький писал, что чудаки украшают мир. Возможно, гражданскому без чудаков никак не прожить, они раскрашивают его серый, как казенная простыня, мир в яркие цвета. Но в армии - совсем другое дело! Чудак военного образца - это мина замедленного действия, механизм которой тикает у вас над ухом. Причем, неизвестно, что хуже, чудак - начальник или чудак - подчиненный.

Казалось, в батальон связи каким-то мистическим образом собрались чудаки со всех ВВС, а некоторые даже пробились из других видов Вооруженных Сил. Впрочем, не исключаю, что командование ставило какой-то бесчеловечный эксперимент. Чудаки имелись на любой вкус: в силу врожденной или благоприобретенной (ушибы и контузии головы) глупости, чудаки алкогольные и, напротив, слетевшие с резьбы на почве борьбы за трезвый образ жизни, чудаки летно-подъемные и тыловые. Всякие.

Прапорщик Саша Дайнеко тоже был в своем роде чудаком. Его перевели из Польши, где он занимался обслуживанием светотехнического оборудования аэродрома, а, проще сказать, заменял перегоревшие лампочки подсветки полосы. Никто не понимал, как его занесло в радиолокационную группу, и нужно было решить, что с ним теперь делать? Саше очень хотелось стать локаторщиком, так как лампы ему, в общем, приелись, но проблема состояла в образовании прапорщика Дайнеко, точнее, в его отсутствии. В нем мирно уживались дремучее невежество, муравьиная старательность и неестественная для нормального человека любовь к воинской службе во всех ее проявлениях. Замполит плакал от счастья, когда прапорщик Дайнеко выступал на партийных собраниях. Ничего более идеологически выдержанного, правильного, изложенного безыскусным языком человека, прочитавшего за всю жизнь 4 книги, три из которых - Общевоинские уставы, а четвертая - "Учебник радиомеханика", и придумать было невозможно.

Ротный расценил появление Дайнеко как вызов своему педагогическому мастерству. - Учим солдат - как-нибудь научим и прапора!? - отважно заявил он, еще не представляя масштабов постигшего нас бедствия.

Дайнеко было приказано завести тетрадь, в которую следовало записывать всю техническую информацию, полученную от более опытных коллег. Он рьяно взялся за дело, в результате чего все немедленно почувствовали себя разведчиками-нелегалами во враждебной стране, так каждое слово, сказанное в канцелярии, в курилке и чуть ли не в отхожем месте, тщательно протоколировалось и анализировалось.

Как водится в армии, беда пришла, откуда не ждали.

На пятничном совещании было объявлено, что батальону предстоит испытывать новый высотомер, изделие "Дракон". Для этого нужно было освободить позицию, перегнав станцию "Броня" на другую сторону аэродрома. Поскольку о том, чтобы ехать через взлетку не могло быть и речи, совершить марш вокруг аэродрома доверили Дайнеко, придав ему механика-водителя.

Уяснив задачу, Дайнеко преисполнился. Из каптерки немедленно были извлечены два танковых шлема и металлизированные костюмы операторов. Дайнеко неосмотрительно встряхнул один костюм, в результате чего сгнившая ткань отвалилась и в руках у него осталась этакая кольчужка из тонкой проволоки. Шлемы же были так основательно погрызены мышами, что их пришлось отнести обратно.

Сорокотонная машина заревела, выбросила клуб солярового дыма и, лязгая траками, осторожно поползла с насыпи. Чудом ничего не раздавив, она задним ходом выехала на дорогу, развернулась и, высекая искры из асфальта, двинулась вокруг аэродрома.

Сначала все шло хорошо. Дайнеко сидел в крохотной кабине рядом с механиком-водителем, изнывая от грохота и постоянно сверяясь с картой. Встречные машины с похвальной быстротой шарахались по сторонам, так что проблем перестроения или, скажем, обгона не возникало. Гораздо хуже было то, что карта безнадежно устарела. На месте поля вдруг появился какой-то дачный поселок, а дорога вдоль "колючки" вовсе исчезла, Дайнеко постоянно отжимало от аэродрома. Вскоре пошли какие-то совсем незнакомые места: перелески, заброшенная железнодорожная ветка, вросший в землю экскаватор. Местность понижалась, под гусеницами захлюпало, потом показалась какая-то не обозначенная на карте речка. Дайнеко остановился и объявил военный совет открытым. Совещались долго и, закрыв совет, решили ехать дальше, но осторожно. Оказалось, однако, что пока стояли, гусеницы наполовину ушли в грязь. Танковый дизель удивленно взревел, гусеницы дернулись, машина пошла вперед, плюхнулась в речку и села. Побледневший Дайнеко с нечеловеческой силой стащил с кормы станции бревно и бросил под гусеницы. Красиво окрашенное, но гнилое бревно хрустнуло и сломалось.

Машина медленно погружалась. Отослав механца за подмогой, Дайнеко остался охранять изделие. Он сидел на крыше рубки, грустно следя за тем, как вода подбирается к срезу люка аппаратной и откуда-то из-под днища, там, где расположены кабельные коробки, поднимаются большие и красивые пузыри.

К вечеру на "точку" вернулся смертельно усталый, грязный и перепуганный механик. Его рассказ об утонувшей станции был настолько впечатляющим, что возглавить операцию по извлечению из болота секретного бегемота решил лично зампотех. Залезая во флагманский "Кировец", он сообщил провожающим, что, как только доберется до задницы этого лже-челюскинца сделает так, что ее мелкие клочья можно будет найти в любой части аэродрома.

***

В одном из училищ ВВС при выполнении курсантом полета по маршруту на МиГ-21ПФ на табло вспыхнул сигнал "Пожар". Бедолага, в ужасе от ситуации, не запросив разрешения, не доложив о случившемся, не выключив автопилот и даже не убедившись в наличии пожара, удачно катапультировался. Совершенно исправный, без всяких признаков возгорания самолет еще 12 минут находился в воздухе и упал только выработав топливо.

***

В воздухе возникла ситуация при которой пилот вынужден был катапультироваться. В эфире прозвучало - "Пожар! Катапультируюсь!" В воздухе не далеко и в том же радиоканале летела спарка, во второй кабине дремал инструктор по фамилии Кожар. До автоматизма отработанные навыки его не подвели и услышав свою фамилию (приняв видимо реплику из эфира за слова из первой кабины) он покинул машину. Таким образом, в тот день было потеряно две машины.

***

Летит инструктор, капитан, на Миг-23МЛД. Загорается "Перегрев двигателя", растёт температура.

А парнишка флегмат по жизни. Такой же РП сидит на вышке. Потом радиообмен слушали, обоссались.

Пилот докладывает нудным голосом: - На маршруте, высота..., скорость..., горит "Перегрев двигателя", температура выше нормы, растёт.

Минуту тишина.

РП: - И чё сильно растёт?

Ещё минута тишины.

Пилот засыпающим голосом: - Да вот уже 900.

Ещё минута тишины.

РП: - А обороты, у тебя какие?

Пилот: - 85.

Опять тишина.

Через минуту РП: - А ну-ка выведи 100.

Пилот: - Вывел.

РП: - Ну и чего?

Пилот: - Загорелась лампа "Пожар"

РП: - Ну, катапультируйся.

Пилот: - Катапультируюсь.

***

Два пилота перегоняли на родной аэродром МиГ-21УС после замены двигателя. Что там у них произошло, покрыто мраком неизвестности, однако сесть им не удалось ни с первого, ни со второго захода. На раздраженный запрос РП, "какого черта вы не садитесь?", экипаж ответил, что вырабатывают топливо. Покружив над полем, они уходят за горизонт и оттуда к крайнему изумлению РП докладывают о потере ориентировки. Через минуту новый доклад. У них замигала лампа аварийного остатка топлива. Ничего не понимающий, РП приказывает им не валять дурака и немедленно садиться. Ответив согласием и снова появившись над аэродромом, экипаж... катапультируется. Самолет падает рядом с БПРС.

***

Предстоял обычный полет по маршруту с выходом на цель в заданное время. Су-7Б вырулил на полосу и начал разбег. Когда оторвалось HК, внезапно потух форсаж. Длина полосы не позволяла продолжать взлет, и летчик начал тормозить. Выпустил щитки, парашют, который вырвало с "мясом" из-за довольно большой скорости. Одним словом он принял все меры для прекращения взлета и, видя, что полоса кончается, а скорость еще достаточно велика, простил всем свои долги и обратил взоры к Господу. Аэродромные службы тем временем были начеку и оценив situation непечатными выражениями, подняли сразу обе АТУ.

Слабая надежда, промелькнувшая было перед капитанским взором при виде туго натянутого поперек стального троса с сеткой, погасла сразу после того, как тяжеленный истребитель-бомбардировщик не задерживаясь проехал дальше. Слабый гитарный звон лопнувшего троса прозвучал для него погребальным звоном. Зная, что сразу за полосой начинаются пахотные угодья какой-то артели, капитан был готов к капотированию со всеми вытекающими из этого последствиями. Но путь самолету преградила вторая АТУ. Сработанный мастерами канатно-тросового дела стальной жгут на сей раз не лопается, но вырывается из гнезда барабана и захлестом через крыло обматывается вокруг основной стойки шасси. Как детская скакалка.

Подчиняясь законам инерции самолет продолжает поступательное движение и, удерживаемый удавкой, одновременно поднимет нос. Длилось это безобразие доли секунды, но капитану показалось несколько минут. Венцом события явилось падение ероплана "на спину" и разрушением остекления фонаря. Намертво пристегнутый в кресле капитан (на удивление) не пострадал. Видно душа его уже была где-то на полпути к Создателю.

Однако нужно выбираться. С невероятным трудом ему удалось отстегнуться и даже принять нормальное вертикальное положение в тесной кабинке. Сидя по-турецки на твердой земле, в осколках фонаря, он опасливо посматривал на кресло и молил (в который раз) бога, чтоб не бабахнула катапульта. Бог видимо и сам понимал, что это будет уже перебор, поэтому придумал новую пытку. Освободившись от кислородной системы, капитан вдруг унюхал слабый запах горелой изоляции и по мере течения времени запах становился все интенсивнее. Скоро появился и дымок. "Жареный барашек" - горестно подумал о себе офицер ВВС и тут слуха его коснулась знакомая человеческая речь с привычными и до боли родными махновско-матросскими оборотами. Прибыла спасательная служба.

Они деловито и не спеша ходили вокруг, прикидывали как подводить крепления под перевернутый остов Сушки. "Похоронили уже!" - мысленно ужаснулся капитан и пустил вопль. Жажда жизни проснулась с удесятеренной силой и пока оживившиеся от его клича спасатели подводили трос под капот, поднимали нос самолета, он голыми руками успел вырыть в асфальтовой твердости земле окопчик глубиной с полметра. И как только между кабиной и землей образовался просвет, капитан по-пластунски шмыгнул наружу и отмахал еще пару десятков метров в густой траве, причем сделано это было так быстро, что спасатели не успели среагировать и машинально бросились к кабине, дабы вытащить "тяжелораненого" по их мнению летчика.

Случайно свидетелем ЛП оказался ихний командир дивизии, который в числе первых примчался на "газике" к месту аварии. Собственноручно отряхивая пыль с капитанского комбинезона, комдив спросил "что ж теперь с тобой делать, капитан?", на что капитан, окончательно уверовавший в Бога, рухнул пред полковником на колени и умоляюще сложил на груди руки "хочу на безфорсажную машину".

***

Случай произошел в Прибалтике, точнее, в Эстонии в эскадрильи, которая летала только в таких погодных условиях, в которых другие не летали, т.к. эскадрилью специально тренировали на полёты в сложных метеоусловиях.

И вот положение следующее: погода смутная, будут ли полёты - непонятно. Стоят лётчики под СКП и через открытое окно слушают, что там начальство решит. Тут один присматривается к облакам и вдруг кричит:

- Парашют!

Все загалдели, глянули в том направлении

- Да нет там ничего, показалось тебе, наверное...

- Да вон же парашют!

Тут уж все увидели. Начальство заинтересовалось... Опустился купол за лесом, лётчики на тягач и туда.

Пока доехали, из леса вышел лётчик.

Оказалось (по его словам), на его самолёте (МиГ-15) отказало всё, кроме аварийного компАса. Ну что уж тут... Привезли пилота...

А часа через полтора звонят на аэродром: "На таком-то километре такой-то трассы на обочине сидит МиГ-15 с работающим двигателем... без пилота!" Пилоты опять на тягач и туда. Пока доехали, горючка в самолёте кончилась, аккумуляторы сели, но в остальном всё нормально. Только катапультного кресла нет и фонаря. На аэродроме проверили ещё раз - работает всё, кроме радиокомпаса.

Этот проклятый МиГ без пилота сел на вынужденную так, что только слегка брюхо помял. И это в Эстонии, где ровной земли метр квадратный на всю страну!

Что тому пилоту было - история умалчивает...

***

Август 1988 года. Ночь. Группа стратегических бомбардировщиков Ту-95 взлетает с аэродрома в Моздоке, и устремляется на восток - к морскому полигону на Каспии. А сесть они должны были потом в Белоруссии.

Экипаж одного из самолетов после взлета и набора высоты 12000, как и положено, переходит на автопилот. И устремляется в противоположную сторону, на запад. Штурманюк забыл занести в курсовую систему новые данные, а командир не проверил. Самолет огибает Кавказский хребет с запада, поворачивает на юго-восток, незамеченным пересекает иранскую границу и летит дальше - в сторону Индийского океана. А там - Юсовская база Диего-Гарсия.

Экипаж ничего не подозревает. Под крылом самолета проплывает большой город. По расчетам штурмана - Курск: "Тут моя теща живет", - радостно сообщает он по внутренней связи командиру. На самом деле - Тегеран.

В это время в Союзе обнаруживают, что самолет пропал. Спохватились не только ВВС, но и ПВО, которые проворонили его перелет через границу. Ту-95 начинают искать и находят над Ираном. Курс - на Диего-Гapсия.

Связались с самолетом - умоляют вернуться. Экипаж ессно в непонятках откуда вернуться? Потом доходит, и Мама кто я, мама где я? А им уже открытым текстом передают взять курс на аэродром Мары. Налетав над Ираном полтора часа, Ту-95 на остатках топлива садится в Марах.

Наши в шоке - международный скандал. А Иран молчит. День молчит, второй. На третий день СССР не выдержал и решил извиниться перед соседом: так, мол, и так, к вам чисто случайно залетел наш стратегический бомбардировщик...

Иран ответил резкой дипломатической нотой. Досталось нашему МИДу за иранские ПВО, которые проморгали русский самолет.

***

Разгар летной смены. На полосу выруливает "спарка" МиГ-21УМ с курсантом и командиром звена. Самолет уже установился по направлению взлета и тут вместо обычного "623-му, согласовано, взлет, зона, форсаж", в эфире раздается доклад о резком возрастании температуры выходящих газов. Дымок в хвостовой части не заставил себя ждать. РП приказывает немедленно покинуть самолет. И тут такое началось!

К самолету с сиренами несутся пожарка и скорая, бегут какие-то добровольцы, в эфире команда на немедленную посадку всем на грунтовую полосу. Открывается фонарь задней кабины, показывается согбенная спина инструктора. Он пытается встать вместе с креслом, это не получается и инструктор принимает решение сесть и сначала отстегнуться. В это время, желая продемонстрировать свои знания САПС, курсант отстреливает свой фонарь. Вспышки пиропатронов на мгновение затмевают блеск солнца и будят в инструкторе древние инстинкты самосохранения. Оглушенный взрывом, едва скинув ремни, не отстегнув ОРК и маску, и вообще ни к чему не прикасаясь руками, он как чертик из табакерки выскакивает из уже горящего малым огнем самолета на бетон.

Курсант продолжает копошиться в кабине. Преодолевая желание нестись подальше в степь, командир звена начинает громыхать по обшивке кулаками и громогласно призывать тупого курсанта последовать его примеру. Курсант, не поднимая головы, раздраженно отвечает "Щас!" и продолжает копаться в кабине. Пламя между тем уже перекинулось наружу и начало облизывать закабинный 7-й бак. Инструктор дико заревел и тут курсант наконец поднял голову... Перед ним на бетоне прыгало, приседало, размахивало руками и дико орало HЕЧТО. Монстр из Хичкока. Впервые за несколько последних лет курсант назвал маму мамочкой, причем так, что от него шарахнулась прибывшая, наконец, пожарная команда.

Когда специально обученные люди где-то на краю летного поля поймали все-таки курсанта, тот долго не мог припомнить вообще никаких слов, только мычал и в ужасе выкатывал глаза. Виной тому был командир звена, который покинул аварийный самолет, от выстрела пиропатронов забыв отстегнуть кислородную маску и в горячке даже не заметив ее присутствия на лице. Оборванный и болтающийся спереди гофр шланга придавал ему несколько жутковатый и зловещий вид. Если добавить к этому выпученные глаза, дикий матерный рев и густые клубы дыма вокруг, реакцию курсанта (и так напуганного происходящим) понять можно.

Когда страсти улеглись, и самолет благополучно на глазах у пожарников догорел на полосе, летный состав собрался на разбор. А в перекуре летчики были свидетелями беспрецедентной борьбы злополучного погорельца-инструктора с новенькой кислородной маской. Уж как он рвал ее! Как свинья фуфайку. И ногами наступал, и через спину, на манер экспандера, бесполезно. Гофра победила. А на вопрос "да как же ты ее, твою мать, мордой-то порвал и шею себе не свернул?" он хмуро пожимал плечами "я про нее вообще забыл, не до маски было".

***

Аварийная ситуация в воздухе. Летчик мужественно пытается спасти машину, а заодно и свою жизнь. Что-то случилось с управлением, то ли основная, то ли бустерная гидросистема крякнула... С огромным трудом он таки дотягивает до полосы. Hа старте уже суета, беготня, пожарная и санитарная машины "в конец полосы" и т.д. В эфире только аварийный самолет, остальные на запасном канале. После краткого совещания дано добро на посадку "с прямой". Уже выпущены шасси, закрылки, самолет покачиваясь подходит к ТHВ, выравнивается...

Каждое движение машины контролируется с ВСКП. Наконец грубое касание, раннее опускание HК, тормоза, парашют. Сел. Всеобщий вздох облегчения, крики Ура!

Надо сказать, что на том аэродроме весьма неудачно расположен СКП, чуть не в торце полосы, другой ее торец виден очень плохо и каждый сруливающий на рулежку экипаж обязан докладывать о том, что полосу освободил. Дикое нервное напряжение группы управления полетами, не говоря уже о летчике, еще не спало и тут вдруг РП неожиданно для себя в ответ на доклад "Полосу освободил" выдает в эфир заранее припасенную, заветную, крутящуюся на языке фразу "Разрешаю катапультироваться". И летчик машинально выполняет. Четко и грамотно. Автоматически. Hа земле. Для него-то ведь полет еще не закончился. Спина еще не просохла.

***

***

1995 год. Один из аэродромов Тамбовской области, на котором базируется полк МиГ-29. Полоса длинной 2 км. Последние 300 м полосы находились в то время на ремонте (сняты бетонные плиты и насыпаны кучи гравия) для 29-х 300 метров особой роли не играют, поэтому наземные системы посадки (в частности ПРМГ) корректировать не стали, а подали только заявку в "ежемесячный журнал аэродромов". И вот вечером, темно уже было, заходит на посадку Ан-12 (привез какие-то запчасти) причем заходит по стандартной глиссаде и между руководителем полетов и пилотом происходит диалог: