Глава 33 Узники

Пленников вели все вниз и вниз по длинным, извилистым туннелям. Свет тускнел и мерк, звуки внешнего мира заглохли вдали. Джек ожидал страха. С подземельями он познакомился в Дин-Гуарди: его заперли в камере, где под сводами звенели вопли морских чудовищ. Однако ж страх не приходил. Напротив, чем дальше они шли, тем лучше Джек себя чувствовал. В голове прояснялось: а он и не сознавал, как затуманено его сознание! Потоком нахлынули воспоминания.

Брюд шел впереди с пылающим факелом. В пикте ощущалось что-то знакомое, и внезапно Джек осознал, где видел его прежде.

– Ты – тот самый, с невольничьего рынка! – воскликнул он.

Пикт втянул голову в плечи, отказываясь вступать в разговор.

– Ты покупал рабов у Олава Однобрового! Ты предложил отменный меч за Люси и дешевый ножик за меня. Небось больше я и не стоил, – с сожалением заметил Джек.

– Да он это, он! – закричала Торгиль. – И как это я сразу его не узнала? Между нами, лучше б я все-таки сбагрила ему Люси. От нее ж с тех пор одни сплошные неприятности. Hauu nehahwa oueem?

– Hwatu ushh, – отрезал Брюд.

Торгиль громко расхохоталась.

– Ты говоришь по-пиктски? – удивился Джек.

– Я знаю несколько слов. Я спросила его, куда ведет этот туннель. А он ответил: жри троллье дерьмо!

– Как мило.

– Это я во всем виновата, – убивалась Пега.

Всю дорогу она проплакала.

– Чушь, девонька, – отозвался Брут. – Наоборот, вам неописуемо повезло. Верхние пределы насквозь пропитаны чарами. Там невозможно мыслить здраво. А здесь, внизу, воздух чист.

«А ведь он прав», – осознал Джек.

Воздух здесь был и впрямь бодрящий и свежий, что странно, учитывая, как далеко они углубились под землю.

– Я-то думала, мне понравятся эльфы, – рыдала Пега. – А они… они такие бессердечные!

– Все, кроме Этне, – вступился Джек.

– Да, все, кроме Этне, – согласилась девочка.

Джек попытался представить себе Этне. Прочие эльфы были несравненно прекрасны, и однако ж мальчуган не мог вспомнить их лиц, как ни старался. А образ Этне стоял перед глазами, словно наяву.

– Она более… настоящая, – промолвил Джек, пытаясь понять, в чем же разница.

– Она одна не смеялась над Торгиль, – согласилась Пега.

– Это кто еще там надо мною смеялся? – вознегодовала воительница.

– Никто, – быстро заверил Джек.

Но про себя подивился еще больше. Из всех эльфов только Этне знала сострадание.

Вдалеке послышался странный звук. Он эхом разносился по извилистому коридору, точно ворчание какого-то животного: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба». Может, это тюлень? Или сова?

Маленький отряд завернул за угол – и оказался перед железной дверью. Охранял ее человек, которого Джек уже и не чаял увидеть снова: дюжий здоровяк размером с медведя – и в два раза страшнее. Он возбужденно раскачивался из стороны в сторону, размахивал длинными ручищами и бормотал: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба».

То был Гутлак – тот самый, одержимый крупным бесом. А Джек полагал, бедолага утонул в источнике Святого Филиана. Судя по его виду, бес так и не оставил своей жертвы.

– Назад! – зарычали пикты, оттесняя Гутлака к стене.

Брюд быстро вытащил ключ и отворил дверь.

– Внутррррь! – скомандовал он. – Стрррадайте.

– И тебе тоже hwatu ushh, – отозвался Джек, уворачиваясь от удара.

Едва пленники оказались внутри, дверь захлопнулась – и пикты выпустили Гутлака.

– Гаааааа! – взревел он, кидаясь на железный заслон.

Джек слышал, как страж всем телом бьется о дверь и колотит по ней кулаками. Спустя какое-то время шум стих; теперь слышалось только монотонное: убба-убба… убба-убба.

– Хорошо, что дверь заперта, – заметила Торгиль.

В камере оказалось не так уж и плохо: Джек видал и похуже. Пол устилала свежая солома, на столе стояли кувшин с водой, чашки, и тут же – хлеб и сыр. Смерть от голода узникам не грозит. От светильника на столе разливалось озерцо желтого света. Совсем небольшое; однако ж благодаря ему центр камеры выглядел не так уж и мрачно.

– А я думал, Гутлак погиб, – промолвил Джек.

– Так было бы милосерднее для него самого, – раздался голос из темноты. Все так и подпрыгнули; Брут выхватил меч. В ответ послышался горький смех.

– Ты пришел убить нас?

– Неееет, – донесся стон из противоположного угла.

– Мужайся, – произнес первый голос. – Если повезет, отделаешься всего-то-навсего несколькими тысячами лет в чистилище.

Брут убрал меч. Джек вгляделся в темноту.

– Почему ты не выйдешь на свет? – окликнул он.

Повисло молчание, затем из первого угла донесся шорох. Из темноты появился монах – медленно, с трудом волоча ноги и увязая в соломе.

– А я тебя помню, – проговорил монах. – И тебя тоже, сатанинское отродье.

Он яростно зыркнул на Торгиль.

– Ты его узнаешь? – спросил Джек.

Торгиль пожала плечами.

– Да мы столько монастырей разграбили, всех разве упомнишь?

– Неважно. От меня уж только тень осталась. А скоро и ее не будет.

Монах доковылял до скамьи и осторожно опустился на нее.

И тут Джек и впрямь узнал его. Перед ним сидел тот самый монах, которого продали пиктам на невольничьем рынке. Только в ту пору он был изрядно тучен.

– Я сердечно рад видеть тебя живым, господин, – промолвил Джек. – Я думал, тебя съели… эти… гхм…

– Пикты? – Монах рассмеялся и тут же закашлялся. Из дальнего угла вновь донесся стон. – В наши дни они человечинкой уже не закусывают, хотя слухи такие распускают, что правда, то правда. Чтобы запугать людей: ведь пикты просто обожают, когда их боятся. Сейчас у них обычаи куда похуже.

– Что может быть хуже людоедства? – При виде жалкого состояния монаха у Джека просто сердце сжималось.

Узник превратился в настоящий скелет, на котором свободно болталась ряса. Кашель сотрясал все его тело; на щеках проступили лихорадочные алые пятна.

– Они поклоняются демонам и приносят им жертвы. Именно это и произошло с моими сотоварищами. Сперва они предложили нас эльфам в рабы. А тех, от кого эльфы отказались, в новолуние отвели в чащу. Я не видел, что там происходило, но я слышал крики.

– Неееет, – вновь простонал кто-то в темном углу.

– Слушай, чего там, во мраке, такого хорошего? Шел бы ты сюда, к нам! – позвал Джек.

– Он убьет меня.

– Кто? Монах?

– Нет! Ведьмино отродье, исчадие Вельзевула, слуга Нечистого.

– Знакомые проклятия! – хмыкнул Брут и шагнул в темноту. Послышалась какая-то возня – и Брут появился снова, таща за ногу отца Суэйна.

– Пощады! Пощады! – визжал аббат монастыря Святого Филиана, цепляясь ногтями за пол.

– Помню, все помню, как наяву! – ликовал Брут. – И побои, и ночи, проведенные за дверью в снегу, и целые недели на хлебе и воде.

И он рывком поставил отца Суэйна к стене.

– Но ты ведь не станешь мне мстить, – захныкал аббат. – Я же о твоей душе радел.

– Ага, и Гутлаку ты, надо думать, тоже только добра желал, – вмешался монах. – Что-то он к прощению не особо склонен.

Снаружи слышалось приглушенное: убба-убба… убба-убба.

– Поэтому пикты и приставили его к двери, – простонал отец Суэйн. – Чтобы меня помучить. Он одержим одной-единственной мыслью: разорвать меня на куски.

– А я и не подозревал, что он выжил, – удивился Джек.

– Он и не выжил. Ну, то есть не совсем, – объяснил монах. – Благодаря моему собрату он был уже на полпути к иному миру, но эльфы вернули его назад. Гутлак застрял между жизнью и смертью. Освободить его было бы истинным милосердием.

– Прости, господин, я столько дней провел рядом с тобой на корабле Олава Однобрового и так и не спросил, как тебя звать, – посетовал Джек.

– Зачем спрашивать об имени обреченных? – глухо отозвался монах. – Но в лучшие времена я звался отцом Севером.

– Отец Север! – хором воскликнули Джек и Пега.

– Да я, похоже, стяжал какую-никакую славу, – криво усмехнулся монах.

– Это ведь ты спас брата Айдена! – закричала Пега. – Он так тепло вспоминал тебя! Конечно же, он будет в восторге, узнав, что ты жив!

– Так, значит, Айден уцелел-таки при разграблении Святого острова, – прошептал отец Север. Суровые черты монаха смягчились. – Он всегда был славным пареньком: кротким, незлопамятным… Надо отпраздновать его спасение доброй трапезой, пусть даже наши собственные шансы уцелеть ничтожны.

При виде такого безысходного уныния Джек с трудом сдержал улыбку: со времен плавания на корабле Олава монах ничуть не изменился.

Торгиль нарезала хлеб и сыр, Пега разлила по чашкам воду. Почти все слопал отец Суэйн. У отца Севера аппетита не было, остальные только что побывали на пышном пиру. Вода оказалась на диво свежей: куда вкуснее, чем у эльфов за трапезой. В отличие от той она прекрасно утоляла жажду.

Джек рассеянно коснулся посоха и, к вящему своему удивлению, ощутил под рукою знакомую вибрацию. По телу разлилось тепло, к сердцу прихлынула радость.

– Торгиль, я чувствую жизненную силу! – воскликнул мальчуган.

Воительница схватилась за висящую на шее руну – и кивнула.

– На самом деле чувствуете вы отсутствие чар, – сурово одернул их отец Север. – Божий мир как факт – куда могущественнее эльфийских наваждений. Эльфы думают, что жизнь без иллюзий – это тяжкое наказание, а вот я охотнее стану есть простой честный хлеб да спать на доброй старой земле, чем погрязну в том, что в здешних чертогах считается жизнью.

– А ты там часто бываешь? – спросил Джек.

– Да, нередко. Эльфы находят меня… забавным. Потому они и держат при себе смертных: в качестве либо рабов, либо шутов. Эльфы не в состоянии испытывать подлинных чувств и могут лишь смотреть на них со стороны, точно нищие под окном.

После еды отец Суэйн забился в свой угол. Джеку казалось, что прятаться в темноте – куда как невесело, но аббату, похоже, не хотелось лишний раз попадаться на глаза.

Отец Север зажег второй светильник и вручил его Бруту, чтобы можно было осмотреть подземелье. Но сперва он продемонстрировал свое приспособление для отсчета времени: треснувшую чашку. Монах наполнил чашку водой и замерил, как скоро вода вытечет до последней капли.

– На Святом острове у нас были песочные часы, – объяснил он, – но эта штука работает ничуть не хуже.

Джек в жизни не видел ничего подобного.

«Ну не глупость ли? – подумал мальчуган. – Любое занятие – будь то охота, стрижка овец, сев, ткачество – требует ровно столько времени, сколько нужно; что толку считать-то?»

Но монах рассказал, что в монастырях ход времени жизненно необходимо отслеживать.

– Порядок должно соблюдать, – объяснял отец Север. – Часы подскажут, когда браться за работу, когда – молиться, когда – предаваться благочестивым размышлениям. Иначе человек, чего доброго, впадет в леность. А от лености и до других грехов недалеко.

И он многозначительно посмотрел в ту сторону, где укрылся отец Суэйн.

– В монастыре Святого Филиана песочные часы тоже были, – заметил Брут. – Но насколько я знаю, измерение времени никого от лености не спасло – ну разве что рабов.

Джек, Пега и Торгиль осмотрели темницу. Брут шел впереди, указывая путь. Подземелье оказалось весьма обширным. Под потолком виднелись отверстия, откуда веяло легким сквозняком. На глазах у Джека из одной такой дыры вывалилась мышь – и шмыгнула в солому.

– Должно быть, эти отверстия выводят наружу, – промолвила Торгиль.

– Нам-то что с того? – вздохнула Пега. – У меня даже рука сквозь них не протиснется.

– Кроме того, мы глубоко под землей, – напомнил Джек.

В темнице обнаружился ручей: он вытекал из-под камня и вскорости нырял в какой-то провал. Отхожее место находилось в боковом помещении. У двери громоздился ворох соломы – для подстилки. Обойдя угол отца Суэйна подальше, Брут и дети вернулись к столу, где по-прежнему сидел, закрыв глаза, монах: он с головой ушел в размышления.

Дети с Брутом вновь обошли подземелье по периметру: проверить, не пропустили ли они чего важного. Но нет. Темница выглядела столь же уныло и безрадостно, как показалось на первый взгляд. Чтобы подбодрить узников, Брут завел рассказ о Ланселоте и о том, как Владычица Озера подарила предку Брута меч Анредден.

– А ты вообще умеешь с мечом обращаться? – спросила Торгиль.

– Умею – не хуже Ланселота, – широко ухмыльнулся Брут.

Отец Север встрепенулся, наполнил водяные часы – и принялся молиться.

«Вообще-то темница эта не из худших, – подумал Джек, сворачиваясь калачиком на чистой соломе. – Есть постели, есть и вода. Отец Север уверяет, что пикты приносят еду через равные промежутки времени. Словом, ничего ужасного; хотя если сидеть здесь в темноте день за днем, неделями и месяцами, то и впрямь не порадуешься. Просто удивительно, до чего начинаешь скучать по солнечному свету, когда ты его лишен».

Да и к Гутлаку попривыкнуть непросто, вздохнул Джек. Монотонное «убба-убба… убба-убба… убба-убба» не смолкало всю ночь.