Сердечные дела

На столько любви – вот столько

обычной воды святой.

Сладка ли тебе настойка

из горькой любви с водой?

Легко ль тебе нынче пьётся

густеющая тоска

из маленького колодца

аптечного пузырька?

Душа превратилась в камень,

болеючи за тебя,

считая удары капель

о донышко бытия.

Врачевать тебя тихим словом

о ту пору, как сквер ночной

ещё с вечера забинтован

ослепительной тишиной.

По заснеженным, по измятым

по аллеям туда‑сюда…

Как пропахли молитвы мятой!

Исцелительница‑звезда,

не спускай золотого ока

с этих окон, храни сей дом ‑

чем пахнул ветерок с востока,

это камфара или бром?

Полунощник, бездарный знахарь,

если б всё было так легко:

двадцать слёз или слов – на сахар

или в тёплое молоко!

* * *

Павлу Мартынову

В саду княгини Шаховской

гуляют сквозняки.

Но вообще‑то там покой

и кормят птиц с руки,

и только под гору спустись ‑

увидишь родники,

но главное – что кормят птиц,

что кормят птиц с руки.

Синичка‑душенька, прикинь,

тепла ль тебе ладонь?

Мы на ладони держим день ‑

и это наша дань.

Княгиня‑душенька, прощай

или ещё побудь:

вот хлеб, вот зёрнышко, вот шаль,

вот стих, вот что‑нибудь.

Возьми от нашего добра

немного серебра

и медных несколько монет

возьми, а нет так нет!

Никто ни в чём не виноват,

судить себя не нам.

Прими, княгинечка, привет

минувшим временам.

* * *

Мелет кофе моя мельница,

на огне журчит вода;

жизнь спешит и разумеется ‑

или нет, не разумеется…

в общем, значит, как когда.

У неё повадки заячьи

и глаза – как у зверька,

всё петляет – ускользаючи,

прячась то за дни, то за ночи

и не зная языка.

Молодая современница,

путаница всех времён,

пересмешница, изменница:

всё‑то ею разумеется…

лишь одно не разумеется ‑

престарелый небосклон!

А о чём ей там лепечется

за сухой еды комком ‑

знает только речь‑беспечница

да вокзальная буфетчица

с понимающим кивком.

Что минует, то имеется ‑

дескать, всё же есть просвет!

Озареньице – затменьице:

вроде как и… разумеется,

а вглядишься: нет и нет.

Никакой иной просодики,

кроме той, что день‑деньской

отмеряют тебе ходики

с развесёлою тоской.

2002

* * *

Наш длинный путь по магазинам

беспечен и ужасно весел:

войдём с мороза, рот разинем

и обсуждаем, сколько взвесим

на завтрак солнца и луны.

Мой ангел, мы опять бедны.

Какая глупость, что за участь!

Опять сквозняк у нас в карманах ‑

давно ли мы гуляли в панах

и нас беспечная везучесть

давно ль по имени звала?

Чудны, Господь, Твои дела.

И небеса щекочут нёбо ‑

и мы, живущие бесплатно,

летим и выглядим бесплотно,

холодное целуя небо

в его румяные уста

в районе Южного Креста.

* * *

Чтобы проще объясниться,

мы набрали в рот воды.

Видишь, вот тебе и Ницца ‑

Патриаршие пруды.

Видишь, вот тебе и Мекка ‑

белокаменный сарай.

А чуть дальше есть скамейка ‑

видишь, вот тебе и рай.

Выпорхнувши ниоткуда,

птичка сядет на плечо,

рыбка выплывет из пруда ‑

так чего ж тебе ещё?

Я хочу, чтоб было утро!

…впрочем, это я спьяна,

впрочем, это я как будто

мы набрали в рот вина.

* * *

Ты посмотри, что я тебе принёс:

вот жизнь моя – клубок суровых ниток.

Подробностей её незнаменитых,

её капризов – не бери всерьёз.

Тут столько всякого переплелось!

Тут всё в узлах – и каждый новый узел

ведёт к другим узлам путём кургузым

внезапных шуток и внезапных слёз.

И ты, кто разбирается в клубках,

как Божество Клубков, как Всякий Случай, ‑

не трогай, не распутывай, не мучай:

довольно и того… держать в руках

и тихо бормотать себе под нос:

вот путаник‑то, Господи‑помилуй! ‑

смирившись с чередой неутомимой

петель и песен, тишины и гроз, ‑

и там не так, и тут не удалось…

Держи в своих руках клубок, не то мне

катиться под откос, себя не помня, ‑

недолог путь, ведущий под откос.

* * *

Что говорят на кухне в полночь?

Там говорят «а это помнишь?» ‑

там ничего не говорят,

там пеплом по столу сорят,

и не сметают, и молчат,

и говорят «который час?».

Там тонущий пакетик с чаем

уже никем не замечаем,

и над столом, давно пустым,

там говорят «Ваш чай остыл» ‑

и в чашку опускают взгляд,

и «надо ехать» говорят.

Там теребят лимона мякоть

и говорят «не надо плакать»,

а после говорят «пора»

и говорят, что всё мура,

а сами плачут невпопад

и ничего не говорят.

* * *

Как называется твоя любовь?

Не знаю, мы знакомы не настолько.

Моя же называется – постой‑ка…

как называется моя любовь?

Наверное – Два‑кофе‑с‑молоком,

или Скорей‑всего‑мы‑просто‑бредим,

или Пришли‑сигнал‑одним‑звонком,

или Давай‑куда‑нибудь‑уедем.

А есть ещё другие имена:

есть имя Напиши‑хотя‑бы‑слово,

есть имя Буду‑ждать‑до‑полвосьмого,

есть имя Это‑было‑до‑меня,

есть имя Если‑завтра‑будет‑дождь,

есть имена Направо и Налево…

моя любовь – она неприхотлива

и отзовётся, как ни назовёшь:

она бежит на взмах твоей руки,

как дурочка, – и в маленькой котомке

её надежд блестящие обломки,

её имён цветные лоскутки.

* * *

…хоть весёлое Да золотое,

как и прежде, стоит наготове,

да не требуется никогда.

И мерещится тень декабриста,

где колючее Нет серебрится ‑

ломкой кромкой высокого льда.

Дух строптивый не любит согласья ‑

и повадка бесшумная лисья

не родна ему и не мила:

ни рожна ему в жизни не надо,

он граница, и он же – преграда,

вот и все, понимаешь, дела.

Было время… да ладно об этом:

о былом, о пустом, о забытом,

о старье обветшавших эпох!

Дух строптивый давно не кивает ‑

вскинет взгляд, как ружьё – и, бывает,

убивает на месте, врасплох.

Вот и все, понимаешь ли, песни ‑

спеты, стало быть: челюсти стисни ‑

и… пошла она прочь, чехарда

обольщений столичного рая ‑

где живёшь, даже не вспоминая

золотую провинцию Да…

* * *

Чай зелёный, как лес, чай зелёный, как сад,

чай зелёный, как Ваш растерявшийся взгляд,

моя грустная радость со взглядом зелёным!

Чай зелёный, как детство, которое – Вы,

и, наверное, мне не сносить головы

под зелёным, как детство и чай, небосклоном.

Но, зелёный немыслимый цвет, столько лет

я повсюду искал твой изменчивый след,

что уже не страшны никакие угрозы!

Чай зелёный, как миф – это ж надо понять,

значит, полно в тяжёлую чашку ронять,

моя грустная радость, зелёные слёзы.

Мы давайте‑ка лучше посмотрим в окно:

там давно уже всё зеленым‑зелено ‑

и пропащий апрель там слоняется пьяным.

А у Бога, небось, слишком много забот ‑

и уж если не он нас к рукам приберёт,

ничего, говорю, мы столкуемся с Паном.

* * *

А дело обстояло так,

что день, по площади идущий,

смущал испуганную душу

и приглашал её летать.

Ан, между тем кончался март,

и грозовою пахло тучей… ‑

но всё ж душа была летучей,

а это надо понимать!

И тот, кто это понимал,

он душу отпускал на волю ‑

и получал назад с лихвою

и свет, и утро, и туман,

и поцелуи под зонтом…

А на какое‑то мгновенье ‑

и божество, и вдохновенье,

и всё, что следует потом.