Плохие новости 1 page

Мать Джонатана и Дженны, Тамара, получила травму в Аспене. Пытаясь избежать столкновения с продавцом хот‑догов, она скрестила лыжи и сломала левую голень, в результате лишившись возможности поехать в январе вместе с дочерью в Патагонию, чтобы покататься верхом. Дженна видела падение Тамары – она догнала злополучного подростка и подала на него жалобу, в то время как Джонатан помогал матери. Для девушки это происшествие было очередным пунктом в длинном списке всего того, что шло вкривь и вкось начиная с минувшей весны, когда она окончила Дьюк. Но для Джоуи, который разговаривал в Дженной по два‑три раза в день на протяжении последних нескольких недель, случившееся стало долгожданным подарком свыше – прорывом, которого он ждал уже больше двух лет. После выпуска Дженна переехала на Манхэттен, чтобы работать в крупной фирме по организации вечеринок. Она пыталась наладить отношения со своим почти что женихом Ником, но в сентябре сняла собственную квартиру, а в ноябре, повинуясь сильнейшему и притом неприкрытому давлению со стороны семьи – а также куда более тонким намекам Джоуи, который сделался ее наперсником, – вдруг порвала с ним, объявив, что чувства умерли навек. К тому моменту она сидела на антидепрессантах и ожидать в жизни ей было решительно нечего, не считая катания на лошадях в Патагонии – Ник постоянно обещал, что они поедут вместе, но всякий раз откладывал, ссылаясь на огромное количество дел в «Голдман Сакс». Выяснилось, что Джоуи пару раз, хотя и очень неуклюже, ездил верхом, когда проводил лето в Монтане, будучи школьником. Судя по огромному количеству звонков и сообщений от Дженны, он заподозрил, что его повысили до уровня промежуточного объекта внимания, даже если и не назначили полноценным бойфрендом. Последние сомнения развеялись, когда Дженна предложила поселиться вдвоем в роскошном номере на аргентинском курорте (его забронировала Тамара незадолго до несчастного случая). Поскольку оказалось, что Джоуи предстоит командировка в окрестности Парагвая и ему так или иначе придется туда лететь, он без колебаний принял предложение Дженны. Единственным доводом против совместного путешествия в Аргентину было то, что пять месяцев назад, в возрасте двадцати лет, Джоуи в приступе безумия, охватившего его в Нью‑Йорке, женился на Конни Монаган. Но это, несомненно, была не самая большая проблема, и он решил временно пренебречь ею.

Вечером накануне отлета в Майами – Дженна, гостившая у бабушки с дедушкой, должна была встретить его в аэропорту, – Джоуи позвонил Конни в Сент‑Пол и рассказал о предстоящей поездке. Ему неохота было врать и притворяться, но, в конце концов, южноамериканские планы давали хороший повод отсрочить ее переезд в квартиру, которую он снимал в далеко не самом красивом районе Александрии. Прежней отговоркой был колледж, но потом Джоуи взял отгул на семестр, чтобы привести в порядок свои дела, и Конни, которая искренне страдала, живя дома с Кэрол, Блейком и двумя маленькими сводными сестрами, просто не понимала, почему ей не дозволено жить вместе с мужем.

– Зачем тебе ехать в Буэнос‑Айрес, – сказала она, – если твой поставщик живет в Парагвае?

– Хочу немного попрактиковаться в испанском, – ответил Джоуи, – прежде чем он по‑настоящему мне понадобится. И потом, все твердят, какой замечательный город Буэнос‑Айрес. Так или иначе, лететь через него.

– Может быть, возьмешь неделю отпуска и мы проведем там медовый месяц?

Медовый месяц, которого у них так и не было, оставался одним из больных вопросов. Джоуи заученно повторил, что он слишком занят делами, чтобы думать об отпуске, и Конни затихла – она по‑прежнему предпочитала молчание прямым упрекам.

– Потом мы сможем поехать куда угодно, – сказал Джоуи. – Как только я получу деньги, то повезу тебя куда захочешь.

– Мне было бы достаточно всего лишь жить с тобой и просыпаться в одной постели.

– Знаю, знаю. Да, это прекрасно, но сейчас я кручусь как белка в колесе, и вряд ли бы тебе было весело на меня смотреть.

– Вовсе не обязательно, чтоб ты меня развлекал.

– Поговорим, когда я вернусь, ладно? Обещаю.

На заднем плане, в трубке, послышался вопль маленького ребенка. Джоуи знал, что это дочка Кэрол, но все равно занервничал. Он видел жену лишь раз с августа месяца, в Шарлотсвилле, во время Дня благодарения. Рождество (еще один больной вопрос) он провел, перевозя вещи из Шарлотсвилла в Александрию и периодически заглядывая в Джорджтаун к родителям. Он сказал Конни, что работает над правительственным контрактом, но на самом деле тянул время, смотря футбол, болтая с Дженной по телефону и чувствуя себя обреченным. Конни, возможно, в конце концов добилась бы разрешения приехать, если бы не заболела гриппом. Джоуи было горько слышать ее слабый голос и сознавать, что он не может сейчас сидеть у постели Конни, хотя она его жена. Вместо этого ему пришлось поехать в Польшу. После трех изнурительных дней в Лодзи и Варшаве в компании американца, который легко общался по‑польски с официантами, но впадал в жесткую зависимость электронного переводчика, когда приходилось иметь дело с несговорчивыми славянскими бизнесменами, Джоуи так измучился и разволновался, что несколько недель по возвращении был не в состоянии сосредоточиться на делах дольше пяти минут. Теперь все зависело от Парагвая. И куда приятнее было думать о том, что ему предстоит делить постель с Дженной, чем о самой командировке.

– Ты носишь кольцо? – поинтересовалась Конни.

– Э… нет, – ответил Джоуи, прежде чем успел задуматься. – Оно лежит в кармане.

– Хм.

– Но сейчас я его надену, – сказал он, дотянувшись до тумбочки, где лежало кольцо. Тумбочкой служила обычная картонная коробка. – Оно так легко надевается, просто супер.

– А мое всегда на месте, – сказала Конни. – Мне нравится его носить. Когда я выхожу из своей комнаты, то обычно надеваю его на правую руку, но иногда забываю.

– Не забывай. Это нехорошо.

– Все в порядке, милый. Кэрол таких вещей просто не замечает. Она даже не смотрит на меня. Мы друг другу неприятны.

– Тем не менее нужно быть осторожными.

– Не знаю…

– Подожди еще немного, – попросил Джоуи. – Пока я не скажу родителям. Тогда ты сможешь постоянно носить кольцо. То есть мы оба будем носить их постоянно. Я это имел в виду.

На сей раз молчание, воцарившееся в трубке, было особенно тяжким и грустным. Он понимал, что необходимость держать их брак в тайне убивает Конни, и надеялся, что со временем будет не так страшно признаться родителям, но по мере того как шло время, становилось все страшнее. Он попытался надеть кольцо на палец, но оно застряло на последнем суставе. Джоуи купил его в спешке – в августе, в Нью‑Йорке, – и оно было мало. Тогда он сунул кольцо в рот и потрогал языком, словно был внутри Конни, и у него слегка поднялось настроение. Джоуи снова ощутил связь с ней и мысленно вернулся в август, осознав все безумие своего поступка. Он надел мокрое от слюны кольцо на палец.

– Скажи, как ты одета?

– Как обычно.

– А точнее?

– Ничего особенного.

– Конни, клянусь, что расскажу родителям, как только мне заплатят на работе. Я просто не хочу валить все в одну кучу. Этот чертов контракт из меня все соки выжимает, и больше я ни о чем не могу думать. Просто расскажи, что на тебе надето, ладно? Я хочу тебя представить.

– Одежда.

– Пожалуйста.

Но Конни начала плакать. Джоуи услышал тихий всхлип – минимум отчаяния, который она позволила себе выразить.

– Джоуи, – прошептала она. – Милый. Мне очень, очень жаль, но я больше так не могу.

– Еще немного, – попросил Джоуи. – Подожди хотя бы, пока я не вернусь из командировки.

– Не знаю, смогу ли я… Сделай что‑нибудь прямо сейчас. Что‑то крошечное… но настоящее. Чуть больше, чем ничего. Ты же знаешь, я не хочу усложнять ситуацию, но, может быть, расскажем хотя бы Кэрол? Пусть хотя бы кто‑нибудь знает. Я возьму с нее обещание, что она никому не скажет.

– Кэрол расскажет соседям. Сама знаешь, что она болтушка.

– Нет, я заставлю ее поклясться.

– А потом кто‑нибудь забудет поздравить ее с Рождеством, и она сболтнет моим родителям, – сердито сказал Джоуи, злясь не на Конни, а на то, что весь свет как будто сговорился против него. – А потом… а потом…

– Тогда чт о мне можно, если этого нельзя?

Интуиция, должно быть, подсказывала ей, что в пресловутой парагвайской командировке есть нечто двусмысленное. И Джоуи, несомненно, ощущал себя виноватым, хоть и не из‑за Дженны. По его собственным моральным расчетам, женитьба позволяла ему напоследок воспользоваться сексуальной свободой, которую Конни даровала Джоуи давно и с тех пор не взяла свои слова обратно. Если они с Дженной сойдутся всерьез, впоследствии он уладит это. Но сейчас Джоуи не давала покоя разница между огромностью того, чем он владел (подписанный контракт, который должен был принести шестьсот тысяч, если в Парагвае все пройдет как следует, а также перспектива провести неделю за границей с самой красивой девушкой из всех, кого он видел), и ничтожностью того, что он мог сейчас предложить Конни. Вина была одним из импульсов, заставивших Джоуи жениться на ней, но теперь, пять месяцев спустя, он чувствовал себя ничуть не менее виноватым. Он стянул с пальца кольцо, нервно сунул его обратно в рот, сжал зубами… Золото оказалось на удивление твердым. А он‑то думал, что это мягкий металл.

– Скажи мне что‑нибудь хорошее, – потребовала Конни. – Что нас ожидает?

– Мы получим уйму денег, – сказал Джоуи, прижимая кольцо языком к зубам. – А потом поедем в какое‑нибудь потрясающее место и отлично проведем время. У нас будет медовый месяц. Мы закончим учебу и откроем собственное дело. Все будет хорошо.

Молчание, которым Конни ответила на сей раз, было окрашено недоверием. Он и сам не верил своим словам. Он так панически боялся рассказать родителям о женитьбе и рисовал себе сцену разоблачения в таких ужасающих подробностях, что документ, который они с Конни подписали в августе, казался ему скорее свидетельством о смерти, чем подтверждением брака. Тупик. Кирпичная стена. Их отношения имели смысл лишь в тот момент, когда они находились вместе и могли, слившись воедино, создать собственный мир.

– Жаль, что тебя тут нет, – сказал он.

– Мне тоже.

– Ты вполне могла бы приехать на Рождество. Это я виноват…

– Да, и ты подхватил бы грипп.

– Подожди еще несколько недель. Клянусь, что искуплю свою вину.

– Не знаю, смогу ли я. Но постараюсь.

– Мне так жаль…

И ему действительно было жаль. Но одновременно Джоуи испытал невыразимое облегчение, когда она положила трубку. Мысли юноши вновь вернулись к Дженне. Он вытащил обручальное кольцо языком из‑за щеки, намереваясь вытереть его и убрать, но сделал неловкое движение – и случайно проглотил его.

– Мать твою!..

Он чувствовал, как оно движется по пищеводу – нечто чужое и твердое, раздражающее мягкие ткани. Джоуи попытался отрыгнуть кольцо, но в результате оно проскочило дальше, так что он перестал его ощущать, – должно быть, оно смешалось с остатками здоровенного сэндвича, съеденного на ужин. Джоуи подбежал к кухонной раковине и сунул пальцы в рот. В последний раз его тошнило в раннем детстве, и рвотные позывы вдруг напомнили о том, как он этого боялся. Рвота казалась Джоуи сравнимой с насилием. Все равно что пустить себе пулю в голову. Джоуи не мог заставить себя сделать это. Он наклонился над раковиной с раскрытым ртом, надеясь, что содержимое желудка каким‑то естественным образом выйдет наружу, без дополнительного принуждения, но, разумеется, тщетно.

– Твою мать!.. Трус!

Было без двадцати десять. В одиннадцать часов следующего утра ему предстояло лететь в Майами, и он никоим образом не мог сесть в самолет с кольцом в желудке. Джоуи нервно мерил шагами грязный бежевый ковер в гостиной, пока не решил обратиться к врачу. После быстрого поиска в сети выяснилось, что ближайшая клиника находится на Семинари‑роуд.

Джоуи надел куртку и побежал по Ван‑Дорн‑стрит в надежде поймать такси, но вечер был холодный, и машин оказалось на удивление мало. У него лежало достаточно денег на счету, чтобы купить собственную машину, притом неплохую, но, поскольку часть этой суммы принадлежала Конни, а остальное представляло собой заем, взятый в банке под ее поручительство, Джоуи тратил деньги очень осторожно. Он вышел на проезжую часть, словно вознамерился привлечь внимание водителей, став мишенью, но такси не было.

Шагая к больнице, он обнаружил на телефоне недавнее сообщение от Дженны: «волнуюс. а ты?» – и ответил: «Очень». Джоуи достаточно было увидеть ее имя в списке входящих, чтобы ощутить несомненное сексуальное возбуждение. Конни оказывала на него совершенно иное воздействие – в последнее время, как правило, на те части тела, что находились выше пояса (живот, легкие, сердце), – но не менее интенсивное и настойчивое. Дженна восхищала Джоуи, точь‑в‑точь как большие суммы денег, как восхитительная возможность отказаться от всякой социальной ответственности и предаться непрерывному удовлетворению потребностей. Он отлично понимал, что Дженна – это плохой знак. Честно говоря, волновало его главным образом вот что: достаточно ли он сам по себе плохой знак, чтобы у него с ней все получилось.

По пути к больнице Джоуи миновал здание с синими зеркальными стеклами, в котором провел минувшее лето, когда работал в ВЧПИ («Возрождение частного предпринимательства в Ираке»). Это был филиал «Эл‑би‑ай», который получил неконкурентный контракт на приватизацию хлебопекарной промышленности в недавно освобожденном Ираке (прежде она находилась под контролем государства). Шефом Джоуи был флоридец Кенни Бартлс, чуть старше двадцати, с большими связями, который приметил Джоуи годом раньше, когда тот работал в исследовательском центре у отца Дженны и Джонатана. Летняя должность Джоуи в этом центре была одной из пяти, оплачиваемых «Эл‑би‑ай», а его обязанности, которые официально назывались «консультационными», преимущественно состояли в разработке способов, при помощи которых корпорация могла извлечь коммерческую выгоду из американского нашествия в Ирак, и превращении этих «коммерческих возможностей» в аргументы в пользу оккупации. Чтобы вознаградить Джоуи за исследование в области иракской хлебопекарной промышленности, Кенни Бартлс предложил ему полноценную работу в ВЧПИ, в зеленой зоне Багдада. По многочисленным причинам – из‑за протестов Конни, предупреждений Джонатана, стремления остаться поближе к Дженне, из страха быть убитым, нежелания бросать дом в Вирджинии и гнетущего ощущения, что Кенни не стоит доверять, – Джоуи отклонил предложение и взамен согласился провести лето в местном офисе ВЧПИ.

Узнав о поступке сына, Уолтер пришел в страшную ярость, и в частности из‑за этого Джоуи не решался рассказать родителям о своей женитьбе – и по той же причине пытался постичь меру собственной беспощадности. Он хотел как можно скорее стать как можно богаче и жестче, чтобы никогда больше не нужно было выслушивать отцовскую ругань. Чтобы можно было рассмеяться, пожать плечами и уйти; чтобы походить на Дженну, которая знала почти все про Конни (за исключением того, что она вышла замуж), но тем не менее считала ее этаким пикантным дополнением к игре, которую вела с Джоуи. Дженна с особым удовольствием расспрашивала юношу, знает ли его подружка, что он проводит время с другой, и выслушивала, как он в очередной раз лжет. Она оказалась хуже, чем описывал Джонатан.

В больнице Джоуи понял, отчего на улицах так пусто: все население Александрии столпилось в приемной. У него ушло двадцать минут, чтобы добраться до регистратуры, и дежурную медсестру отнюдь не впечатлило описание жестоких болей в животе (Джоуи надеялся, что ему удастся пройти без очереди). Проведя полтора часа в обществе чихающих и кашляющих александрийцев, посмотрев последнюю серию «Скорой помощи» по телевизору в приемной и отправив несколько сообщений приятелям из Вирджинского университета, которые наслаждались зимними каникулами, Джоуи думал о том, насколько проще и дешевле было бы купить другое кольцо. Оно стоило не больше трехсот долларов, и Конни ни за что не заметила бы разницы. То, что он испытывал столь романтическую привязанность к неодушевленному предмету, чувствовал, что обязан вернуть Конни то самое кольцо, которое она помогла ему выбрать в магазине на Сорок седьмой улице душным летним вечером, не очень вязалось с его планом стать беспощадным источником дурных вестей.

Джоуи принял врач – молодой парень с бесцветными глазами и безобразным бритвенным порезом.

– Не о чем беспокоиться, – заверил он. – Уладится само собой. Эта штучка выйдет, вы даже и не заметите.

– Я беспокоюсь не о своем здоровье, – сказал Джоуи. – Мне нужно получить кольцо сегодня же.

– Хм… Оно дорого стоит?

– Очень. Наверное, есть какие‑нибудь… процедуры?

– Если вам так необходимо именно это кольцо, то оптимальный вариант – подождать день‑другой. А потом… – врач улыбнулся. – Знаете, есть старый врачебный анекдот. Мать привела в больницу ребенка, который проглотил ручку, и спросила, что ей делать, а доктор ответил: пока пишите карандашом. Глупый анекдот на самом деле, но суть именно в этом – ждите и следите за стулом, если уж вы намерены вернуть кольцо.

– Но я хочу знать, можно ли сделать что‑то прямо сейчас.

– А я вам говорю, что нет.

– Отличный анекдот, – сказал Джоуи. – Со смеху можно умереть. Ха‑ха.

За консультацию пришлось выложить двести семьдесят пять долларов. В отсутствие страховки – вирджинские законы требовали, чтобы в качестве финансовой гарантии был застрахован и один из родителей клиента, – Джоуи вынужден был выложить кредитку. Если только у него не случится запор – что в его представлении совершенно не вязалось с Южной Америкой, – начало поездки с Дженной обещало быть не слишком благоуханным.

Вернувшись домой уже за полночь, Джоуи собрал вещи, лег и попытался мысленно проследить процесс пищеварения. До сих пор желудок исправно выполнял свои обязанности, и Джоуи не обращал на него ни малейшего внимания. Как странно было думать, что стенки желудка и всякие загадочные кишочки в той же мере являются частью его организма, что и мозг, язык или пенис. Пока он лежал, прислушиваясь к легчайшим шумам и движениям в животе, у Джоуи появилось такое ощущение, что его тело – это давно забытый родственник, который ждет, стоя в конце долгого пути. Неизвестный родственник, на которого он сейчас впервые бросил взгляд. Джоуи доверял своему телу и надеялся, что оно будет служить еще долго, – но однажды, в далеком будущем, оно начнет подводить хозяина, и он умрет. Он вообразил человеческую душу в виде блестящего золотого кольца, которое неторопливо пробирается по странным зловонным краям, направляясь к вонючей смерти. Он остался наедине с собственным телом – а поскольку Джоуи и был этим телом, значит, он был совершенно один.

Он скучал по Джонатану. В каком‑то смысле предстоящая поездка была предательством скорее по отношению к Джонатану, чем по отношению к Конни. Во время первого совместного Дня благодарения они не поладили, но за последние два года стали лучшими друзьями, и лишь в последние месяцы привязанность ослабла – сначала у Джоуи появились дела с Кенни Бартлсом, а потом Джонатан разузнал о предполагаемой поездке с Дженной. Но до тех пор Джоуи раз за разом приятно удивляли доказательства того, как привязан к нему Джонатан. Друг любил его целиком, а не только как отражение некоторых черт собственной личности, которые он демонстрировал миру, будучи студентом Вирджинского университета. Самым приятным и большим сюрпризом стало то, что Джонатан оценил Конни. Честно говоря, без одобрения друга Джоуи вряд ли бы зашел так далеко и женился на ней.

Не считая любимых порносайтов, которые, впрочем, были трогательно наивны по сравнению с теми, к которым обращался Джоуи в минуту нужды, у Джонатана не было никакой сексуальной жизни. Да, он был настоящим ботаником, но ведь даже еще большие по сравнению с ним зануды находили себе пару. Он был чудовищно неловок с девушками, неловок до такой степени, что они утрачивали к нему интерес; когда Конни познакомилась с ним, то оказалась единственной, рядом с кем Джонатан мог расслабиться и побыть самим собой. Несомненно, то, что она целиком и полностью посвятила себя Джоуи, избавило Джонатана от необходимости производить на нее впечатление и от тревожных мыслей о том, что ей чего‑то от него надо. Конни держалась с ним как старшая сестра, но притом куда любезнее и внимательнее, чем Дженна. Когда Джоуи был на занятиях или в библиотеке, она часами играла с Джонатаном в компьютерные игры, искренне смеясь над своими промахами и увлеченно выслушивая его объяснения. Хотя постель с любимой детской подушечкой была для Джонатана святыней, как и потребность в девятичасовом сне, он молча выходил из комнаты, прежде чем Джоуи успевал попросить. Когда Конни вернулась в Сент‑Пол, Джонатан сказал другу, что его девушка просто замечательная, очень красивая и вдобавок с ней так просто. Джоуи впервые начал гордиться Конни. Он перестал считать ее своей слабостью, проблемой, которую нужно поскорее решить во имя удобства, и наконец взглянул на Конни как на свою спутницу, чье существование можно не скрывать от друзей.

– Один вопрос, Джоуи, – сказала мать во время давнего телефонного разговора, в те дни, когда они с Конни присматривали за тетей Эбигейл. – Можно задать один вопрос?

– Смотря какой.

– Вы с Конни не ссоритесь?

– Мама, я не собираюсь это обсуждать.

– Тебе неинтересно, почему я спрашиваю? Совсем неинтересно?

– Ничуть.

– Потому что вы просто обязаны ссориться. Странно, если вы ладите.

– Да уж, с такой точки зрения у вас с отцом идеальная жизнь.

– Очень смешно, Джоуи.

– Зачем нам ссориться? Люди ссорятся, когда не могут договориться.

– Нет, люди ссорятся, если любят друг друга, но при этом обладают сформировавшимися характерами и живут в реальном мире. Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что постоянные ссоры – это хорошо.

– Да, ссор должно быть ровно в меру, я понял.

– Если вы ни разу не ссорились, спроси себя почему. Вот что я имею в виду. Спроси себя, где затаилась фантазия.

– Нет, мама, прости, я не намерен это обсуждать.

– Спроси, кто поселился в твоем сердце. Если ты меня понимаешь.

– Честное слово, я сейчас повешу трубку и целый год не стану тебе звонить.

– Задумайся, на что ты не обращаешь внимания…

– Мама!

– Короче, вот что меня интересовало. Теперь вопрос задан, и повторяться я не стану.

Хотя Патти вряд ли могла похвалиться счастливой жизнью, она упорно продолжала навязывать Джоуи собственные правила. Возможно, она пыталась защитить сына, но, с его точки зрения, это был сплошной поток негатива. Особенно мать «беспокоило» то, что у Конни нет друзей, не считая Джоуи. Мать вспомнила свою безумную приятельницу студенческих лет, Элизу, у которой тоже не было друзей, и намекнула, что это – тревожный знак. Джоуи ответил, что у Конни есть друзья, а когда мать попросила назвать их имена, он демонстративно отказался обсуждать то, о чем она не имеет понятия. У Конни действительно были старые школьные подруги, две или три, но она заговаривала о них лишь затем, чтобы покритиковать за мелочные интересы или нелестно отозваться об их уме – сравнительно с интеллектом Джоуи. Он так и не запомнил, как зовут этих подруг. Таким образом, мать получила некоторое преимущество. Ей как никому другому следовало бы помнить, что не стоит растравлять рану, но либо ее намеки били без промаха в цель, либо Джоуи стал чересчур восприимчив. Достаточно было лишь упомянуть о предстоящем приезде Кэти Шмидт, давней подруги матери по баскетбольной команде, чтобы Джоуи услышал в этом несомненную шпильку в адрес Конни. Если он пытался уличить Патти, мать немедленно пускалась в психологические рассуждения и просила сына задуматься, отчего он столь чувствителен в этом вопросе. Заставить ее замолчать можно было лишь одним способом – спросить, скольких друзей она сама завела после колледжа (ответ: ни одного). Но Джоуи недоставало на это сил. В результате мать нечестным образом обретала финальное преимущество в любой ссоре – Джоуи жалел ее.

Конни не питала к его матери подобной неприязни. У нее была масса поводов жаловаться, но она всегда молчала, и от этого нечестное поведение Патти становилось еще очевиднее. В детстве Конни добровольно, безо всяких понуканий со стороны Кэрол, дарила Патти самодельные открытки на день рождения. И каждый год та восторгалась ими – до тех пор пока Джоуи с Конни не стали любовниками. Конни продолжала посылать их и после того, как они с Джоуи сошлись; будучи в Сент‑Поле, он видел, как Патти открывает конверт, с каменным выражением лица читает поздравление и откладывает открытку, словно мусор. В последнее время Конни в добавление к открытке начала посылать Патти маленькие подарки – серьги или шоколад – и получала в ответ столь чопорные и неестественные изъявления благодарности, как будто они были почерпнуты из какого‑нибудь официального отчета. Конни делала все, что могла, чтобы снова понравиться Патти, но добиться этого можно было лишь одним способом – перестать встречаться с Джоуи. Она была чистосердечна, а Патти буквально вытирала об нее ноги. Джоуи женился на Конни в том числе и потому, что был уязвлен этой несправедливостью.

Некоторым образом именно несправедливость заставила его стать республиканцем. Патти крайне высокомерно относилась к Кэрол и Блейку и ставила в вину Конни даже то, что она с ними живет. Патти не сомневалась, что все благоразумные люди, включая Джоуи, имеют сходное суждение о людях, находящихся на более низкой социальной ступени. В республиканцах Джоуи нравилось то, что они не презирали людей так, как либеральные демократы. Они ненавидели либералов, да, но лишь потому, что те начали первые. Их попросту тошнило от безмерной снисходительности сродни той, с которой его мать относилась к Монаганам. За последние два года Джоуи постепенно поменялся местами с Джонатаном в их политических спорах, особенно по поводу Ирака. Джоуи утверждал, что вторжение было необходимо, чтобы защитить нефтяные интересы Америки и отнять у Саддама оружие массового поражения, тогда как Джонатан, который летом работал сначала в редакции «Хилл», а потом в «Вашингтон пост», в надежде сделаться политическим обозревателем, выказывал крайнее недоверие к Фейту, Вулфовицу, Перлу и Чалаби, настаивавшим на войне. Оба с удовольствием поменялись ролями и стали некоторым образом отщепенцами в своих почтенных семействах – Джоуи говорил как отец Джонатана, а Джонатан – как отец Джоуи. Чем сильнее Джоуи хотелось быть рядом с Конни и защищать ее от материнского презрения, тем уютнее ему было в рядах ярых противников снобизма.

Почему он вообще сошелся с Конни? Единственный разумный ответ – потому что он ее любил. У него была возможность отделаться от девушки – точнее, он сам сознательно создал целый ряд таких возможностей, – но вновь и вновь, когда наступал критический момент, Джоуи предпочитал оставить все как есть. Впервые шанс представился, когда он уехал учиться. Затем – год спустя, когда Конни последовала за ним в Вирджинию, в Мортон‑колледж. Теперь Джоуи мог с легкостью навещать ее, приезжая из Шарлоттсвилл на «лендкрузере» Джонатана (тот одобрял Конни и с легкостью одалживал свою машину). Кроме того, Конни встала на путь превращения в нормальную студентку, у которой есть собственная жизнь. После второго визита в Мортон – большую часть времени они провели, прячась от соседки по комнате, кореянки, – Джоуи предложил, ради ее же блага (поскольку Конни, судя по всему, нелегко было приспособиться к жизни в колледже), снова попытаться разорвать зависимость друг от друга и на некоторое время прекратить общение. Предложение не то чтобы было неискренним – пока что он еще не вычеркнул совместное будущее из своих жизненных планов. Но Джоуи вел много разговоров с Дженной и надеялся провести зимние каникулы в Маклине, с нею и Джонатаном. Когда Конни незадолго до Рождества прослышала об этих планах, Джоуи спросил, не хочет ли она поехать домой в Сент‑Пол и повидаться с родными и друзьями (как это делают все нормальные первокурсники). «Нет, – ответила она, – я хочу быть с тобой». Подгоняемый перспективой провести время с Дженной и поощренный приятным знакомством, которое внезапно состоялось на недавней полуофициальной вечеринке, он обошелся с Конни сурово. Девушка так горько рыдала в трубку, что у нее началась икота. Она сказала, что не хочет возвращаться домой к Кэрол и малышам, но Джоуи заставил ее поехать. Хотя на каникулах они с Дженной почти не общались – сначала она каталась на лыжах, а потом отправилась в Нью‑Йорк к Нику, – он следовал своей стратегии вплоть до того вечера в начале февраля, когда Кэрол позвонила ему и сообщила, что Конни бросила колледж и вернулась домой еще более подавленная, чем прежде.

Конни благополучно сдала два экзамена в декабре, но на остальные два просто не явилась; вдобавок она питала крайнюю антипатию к соседке по комнате, которая слишком громко включала музыку (это буквально сводило Конни с ума), целый день смотрела «Телемагазин», называла Джоуи занудой, уверяла, что он трахается за ее спиной с кем попало, и пропитала всю комнату запахом каких‑то гадких солений. Конни получила второй шанс и вернулась в колледж в январе, но проводила столько времени в постели, что университетская служба здравоохранения вмешалась и отослала девушку домой. Все это Кэрол изложила Джоуи спокойно и, слава богу, безо всяких упреков.