Плохие новости 3 page

Целую неделю Конни ему не звонила, потом прошла еще неделя. Джоуи впервые с особой остротой осознал старшинство возлюбленной. Ей исполнился двадцать один год – она официально достигла совершеннолетия. Интересная женщина, способная привлечь женатого мужчину. Страдая от ревности, Джоуи внезапно счел себя счастливчиком – парнем, которого Конни одарила своей страстью. В его воображении она приобретала какие‑то фантастические черты. Он и раньше смутно сознавал, что их связь необычна, похожа на волшебную сказку, но лишь теперь вполне оценил, насколько полагается на Конни. Первые несколько дней Джоуи убеждал себя, что наказывает ее, не звоня, но потом понял, что наказан он сам. Он ждал в надежде, что Конни отыщет в океане чувств капельку милосердия и прекратит бойкот.

Тем временем мать сообщила Джоуи, что больше не будет посылать ему каждый месяц по пятьсот долларов.

– Папа поставил точку, – сказала она с пугающей бодростью. – Надеюсь по крайней мере, тебе была польза от этих денег, пока ты их получал.

Джоуи испытал несомненное облегчение при мысли о том, что больше не нужно потворствовать желанию Патти поддерживать сына и вести долгие телефонные разговоры; также он обрадовался, что можно больше не лгать штату насчет финансовой помощи от родителей. Но он уже привык полагаться на ежемесячные выплаты, чтобы сводить концы с концами, и теперь сожалел, что летом так часто ездил на такси и заказывал еду на дом. Джоуи ненавидел отца и чувствовал, что мать его предала. Патти неоднократно жаловалась сыну на свой неудачный брак, но тем не менее всегда вставала на сторону мужа.

А потом позвонила тетя Эбигейл и предложила Джоуи пожить в конце августа у нее. В течение полутора лет она регулярно приглашала его на представления, которые устраивала в маленьких нью‑йоркских клубах со странными названиями, и каждые несколько месяцев звонила племяннику, чтобы произнести очередной самооправдательный монолог. Если Джоуи не брал трубку, Эбигейл не оставляла сообщения, а просто продолжала названивать, пока он не отвечал. У него сложилось впечатление, что тетушка просто обзванивает всех подряд, пока кто‑нибудь наконец не откликнется. Джоуи крайне неприятно было думать о том, кто еще может быть в этом списке, принимая во внимание непрочность их связи.

– Я решила сделать самой себе подарок и отдохнуть у моря, – сказала тетя Эбигейл. – Бедный Тигра умер от рака, хотя я потратила уйму денег на лечение, и Пятачок остался совсем один.

Хотя Джоуи мучился угрызениями совести из‑за флирта с Дженной и все возрастающего сознания собственной неверности, но тем не менее он принял предложение. Если не будет вестей от Конни, то он сможет утешиться, заглянув к Дженне и пригласив ее на ужин.

А потом позвонил Кенни Бартлс и сообщил, что продает ВЧПИ и все контракты какому‑то своему другу во Флориде. Точнее, уже продал.

– Майк позвонит утром, – сказал он. – Я сказал ему, что придется оставить тебя на месте до пятнадцатого августа. Не хочу суеты. Тут нарисовалась добыча побольше…

– Да?

– «Эл‑би‑ай» намерена заключить со мной субдоговор на поставку тяжелых грузовиков. Работа не пыльная – и более хлебная, чем наш хлебушек, если понимаешь, о чем я. Проще начать, проще кончить, никакой возни с квартальными отчетами. Я присылаю грузовики, мне выписывают чек. Точка.

– Поздравляю.

– Да, в том‑то вся и штука, – сказал Кенни. – Я не отказался бы и дальше пользоваться твоими услугами в Вашингтоне. Мне нужен партнер, который мог бы вложиться в дело вместе со мной и возместить небольшой дефицит. Если ты не прочь поработать, можешь принять участие.

– Отличная идея, – ответил Джоуи. – Но я должен вернуться к учебе. И у меня нет денег, чтобы делать вложения.

– Ну ладно. Как хочешь. Дело твое. Но как насчет небольшой помощи? Судя по спецификации, польские «А‑10» – самое оно. Их уже сняли с производства, но они сотнями стоят на военных базах в Венгрии и Болгарии. И где‑то в Южной Америке, но мне от этого не легче. Я хочу нанять в Восточной Европе шоферов и перегнать грузовики через Турцию в Киркук. Бог знает сколько времени потрачу, а у меня еще девятисоттысячный контракт на запчасти. Не смог бы ты этим заняться – на условиях субконтракта?

– Я не разбираюсь в автомобильных запчастях.

– Я тоже. Но в свое время этих «А‑10» выпустили тысяч двадцать, так что запчастей должна быть уйма. Все, что нужно сделать, – найти их, собрать и прислать. Вложишь триста штук долларов – через полгода получишь девятьсот. По‑моему, неплохой кусок, учитывая обстоятельства. И у меня такое ощущение, что это минимум. Никто не пикнет. Как по‑твоему, тебе удастся раздобыть триста тысяч долларов?

– Мне с трудом удается раздобыть денег на обед, – признал Джоуи. – Не говоря уже о плате за обучение и так далее.

– Да, да, но на самом деле нужно только пятьдесят штук. Пятьдесят тысяч долларов и подписанный контракт на руках – на таких условиях любой американский банк выдаст тебе в долг остальное. И почти всю работу можно делать через интернет, не выходя из комнаты. По‑моему, это лучше, чем стоять за конвейером, э?

Джоуи попросил некоторое время на раздумья. Несмотря на частые разъезды на такси и заказы еды на дом, он сберег тысячу долларов на предстоящий год, и еще восемь тысяч лежали на карточке. Быстрый поиск в интернете выявил огромное количество банков, предлагающих выгодный заем при минимуме гарантий. Когда он набрал в Google «запчасти А‑10», то также получил множество информации. Джоуи понимал, что Кенни не предложил бы ему подобный контракт, если бы найти пресловутые запчасти действительно было легко, но тот, во всяком случае, выполнил все свои обещания касательно ВЧПИ, и Джоуи не мог удержаться от мыслей о том, как будет приятно получить полмиллиона на совершеннолетие. То есть через год. Повинуясь порыву, от радости и в кои‑то веки не будучи занят исключительно личными проблемами, он нарушил молчание и позвонил Конни, чтобы узнать ее мнение. Впоследствии Джоуи упрекал себя за то, что в глубине души рассчитывал и на ее сбережения, которыми теперь она имела полное право распоряжаться, но на момент звонка юноше казалось, что его мотивы совершенно невинны и ничуть не эгоистичны.

– О господи, малыш, – сказала Конни. – А я уже начала думать, что ты никогда не позвонишь.

– У меня много дел.

– Я знаю. Знаю. Но я уже решила, что не нужно было ничего тебе рассказывать. Ты меня простишь?

– Возможно.

– О! Это намного лучше, чем «нет».

– Я тебя прощу, – сказал он. – Ты все еще хочешь приехать в гости?

– Сам знаешь, что хочу. Больше всего на свете.

Конни говорила вовсе не как независимая взрослая женщина – чего Джоуи ожидал, – и внутренний голос заставил его слегка сбавить темп и спросить себя, вправду ли он хочет воссоединения. Внутренний голос предостерегал Джоуи: страх потерять Конни и действительное желание ее вернуть – это разные вещи. Но ему хотелось скорее сменить тему и, не погружаясь в абстрактные рассуждения о чувствах, спросить, что она думает о предложении Бартлса.

– О боже, Джоуи, – сказала Конни, когда он все объяснил, – обязательно соглашайся. Я тебе помогу.

– Как?

– Дам денег, – сказала она, как будто это было нечто само собой разумеющееся. – У меня на счету больше пятидесяти тысяч.

При одном упоминании этой цифры он испытал сексуальное возбуждение и вспомнил начало их романа на Барьер‑стрит, когда он только‑только перешел в старшую школу. Оба потеряли невинность под пение U2, их любимой группы (особенно Конни). Это был альбом Achtung Baby, и его первая песня, в которой Боно заявлял, что готов ко всему, в том числе к сексу, стала их серенадой – в честь друг друга и капиталистической идеологии. Эта песня позволила Джоуи ощутить себя готовым к любви и к взрослению – он стал зарабатывать настоящие деньги, продавая часы в католической школе, где училась Конни. Они сделались партнерами в полном смысле слова: он был предпринимателем и производителем, а она – надежным поставщиком и на удивление талантливой продавщицей. Пока монахини не прикрыли их предприятие, Конни выказала себя настоящим мастером «мягкой» продажи – ее холодная отстраненность служила для одноклассниц лучшей рекламой. Все обитатели Барьер‑стрит, включая мать, принимали сдержанность Конни за глупость и заторможенность. Лишь Джоуи, ставший для нее своим, разглядел в девушке потенциал – и теперь это казалось основой их совместной жизни. Он помогал Конни, побуждал ее к тому, чтобы превосходить ожидания, запутывать окружающих и в первую очередь – его мать, которая недооценивала скрытые активы Конни. Вот на чем зиждилась вера Джоуи в свой успех на деловом поприще – на способности видеть истинную цену, замечать потенциал там, где его не видели другие. И это же качество лежало в основе его любви к Конни. Она была тайны полна! [84]Они занимались любовью, лежа на грудах двадцатидолларовых банкнот, которые она приносила домой из школы.

– Тебе понадобятся деньги, чтобы вернуться в колледж, – тем не менее сказал Джоуи.

– Я могу сделать это и позже, – ответила Конни. – Сейчас ты нуждаешься в средствах, и я могу их дать. Вернешь потом.

– Верну в двойном объеме. Хватит, чтобы заплатить за четыре года обучения.

– Если захочешь – пожалуйста, – сказала она. – Но вовсе не обязательно.

Они решили встретиться, чтобы отпраздновать его двадцатый день рождения в Нью‑Йорке – там, где они провели самые счастливые недели жизни со времен отъезда Джоуи из Сент‑Пола. На следующее утро он позвонил Кенни и сказал, что готов вступить в дело. Новый комплект иракских контрактов будет лишь в ноябре, ответил тот, так что Джоуи может спокойно учиться и держать денежки наготове.

Заранее чувствуя себя богачом, Джоуи купил дорогой билет на экспресс в Нью‑Йорк и стодолларовую бутылку шампанского по пути к дому Эбигейл. У нее стало еще теснее, чем прежде, и Джоуи с радостью распрощался с тетушкой и на такси отправился в аэропорт Ла‑Гуардиа встречать Конни (он настоял на том, чтобы она летела, а не ехала автобусом). Весь город – полуголые из‑за августовской жары пешеходы, кирпичные стены и полинявшие мосты – действовал на него точно афродизиак. Идя навстречу своей девушке, которая изменила ему с другим, но теперь стремительно возвращалась в его жизнь, как магнит, притянутый другим магнитом, Джоуи ощущал себя королем. Когда он увидел, как Конни спускается по трапу, увертываясь от столкновений, – как будто слишком занятая своими мыслями, чтобы смотреть по сторонам, – он подумал, что богат не только деньгами. Джоуи обладал возможностями, жизненной энергией, удачей, разделенной любовью. Конни заметила его и закивала, заранее соглашаясь с чем‑то, что он еще не сказал, – в ее лице были радость и удивление.

– Да, да, да, – порывисто сказала она, выпуская ручку чемодана и обнимая Джоуи. – Да.

– Да? – уточнил он, смеясь.

– Да!

Даже не поцеловавшись, они побежали за багажом, а потом на стоянку такси, где словно по волшебству не оказалось ни единого человека. Сидя в машине, Конни сняла пропотевший кардиган, устроилась на коленях у Джоуи и принялась плакать, как будто была близка к оргазму или у нее начались схватки. Ее тело казалось на ощупь совершенно новым и незнакомым. Конни действительно сделалась менее угловатой и более женственной – но по большей части Джоуи просто мерещилось, что Конни стала другой. Он был невероятно благодарен ей за неверность. Так благодарен, что, с его точки зрения, лишь предложение руки и сердца могло по заслугам ее вознаградить. Он готов был сделать его прямо сейчас, в такси, если бы не заметил странных отметин у нее на левом предплечье. Прямые параллельные порезы на нежной коже, каждый около двух дюймов в длину, один – ближе к локтю – уже заживший и почти неразличимый, другие – на запястье – еще свежие.

– Ну да, – сказала Конни, вытирая слезы и удивленно рассматривая шрамы. – Я это сделала. Но сейчас все в порядке.

Он спросил, что случилось, хотя знал ответ. Она поцеловала Джоуи в лоб, в щеку, в губы и серьезно взглянула в глаза:

– Не пугайся, детка. Я сделала это, чтобы наказать себя.

– О господи.

– Джоуи, послушай. Послушай меня. Я была очень осторожна и протирала лезвие спиртом. Один порез за каждый вечер, когда ты не звонил. На третий день я сделала сразу три, а потом – каждый раз по одному. И перестала, как только ты позвонил.

– А если бы я не позвонил? Что бы ты сделала? Перерезала вены?

– Нет. Я не собиралась кончать с собой. Я делала это как раз с обратной целью. Чтобы немного пострадать. Ты понимаешь?

– Ты уверена, что не хотела кончать с собой?

– Я бы никогда не причинила тебе такую боль. Ни за что.

Он коснулся шрамов кончиками пальцев, а потом прижал к глазам правое – нетронутое – запястье Конни. Он был рад, что она причинила себе боль ради него, и ничего не мог поделать с собой. Конни жила загадочной жизнью, но Джоуи видел в этом несомненный смысл. Где‑то в глубине его памяти Боно продолжал петь о том, что все в порядке. Все в порядке.

– Знаешь, что самое невероятное? – спросила Конни. – Я остановилась на пятнадцатом. Именно столько раз я тебе изменила. Ты позвонил вовремя, это было что‑то вроде знака свыше. И вот еще… – Из заднего кармана джинсов она достала сложенный банковский чек. Он еще хранил изгиб ее тела и был пропитан потом ее ягодиц. – У меня на счету пятьдесят одна тысяча. Ты сказал, что примерно столько тебе и нужно. По‑моему, это тоже знак свыше.

Джоуи развернул чек, на котором значилось: «Уплатить Джозефу Р. Берглунду» и стояла сумма – «50 000 долларов». Он не был суеверен, но знаки свыше и впрямь впечатляли. Именно такого рода приметы внушают людям мысль убить президента или выброситься из окна. На сей же раз внутренний голос свыше настоятельно приказывал: «Поженитесь».

На внешней полосе Гранд‑Сентрал стояла огромная пробка, но по внутренней машины двигались быстро, неподалеку показалось такси, и это тоже был знак свыше – им не пришлось ждать в очереди. Еще один знак: завтра у Джоуи был день рождения. Он совершенно забыл о том состоянии, в котором находился всего час назад, по дороге в аэропорт. Существовало только настоящее, с Конни, и если раньше они лишь ночью, в спальне или ином замкнутом пространстве, оказывались в мире на двоих, теперь это произошло при свете дня, в городской дымке. Джоуи держал Конни в объятиях, банковский чек лежал у нее на потной груди, между влажными бретельками майки, одна рука была плотно прижата к груди, как будто Конни сцеживала молоко. Взрослый запах ее подмышек опьянял Джоуи – он вдыхал его и чувствовал, что буквально мечтает о нем.

– Спасибо, что спала с другим, – пробормотал он.

– Мне пришлось нелегко.

– Знаю.

– То есть, с одной стороны, было легко. Но с другой – почти невозможно. Понимаешь?

– Абсолютно.

– Тебе тоже было трудно, когда ты с кем‑то спал?

– Честно говоря, нет.

– Потому что ты парень. Я знаю, каково это, Джоуи. Ты мне веришь?

– Да.

– Значит, все будет в порядке.

В течение следующих десяти дней они жили как в раю. Впоследствии, конечно, Джоуи понял, что первые, насыщенные игрой гормонов дни после долгого воздержания были отнюдь не идеальным временем для принятия серьезных решений насчет своего будущего. Он сознавал, что следовало бы написать долговое обязательство с указанием сроков выплат, основной суммы и процентов, вместо того чтобы пытаться отблагодарить Конни за ее чудовищно щедрый подарок, сделав предложение руки и сердца. Джоуи понимал, что, если разлучится с нею хотя бы на час, чтобы погулять в одиночестве и поговорить с Джонатаном, он, скорее всего, обретет необходимую ясность мышления и взглянет на ситуацию со стороны. Он понимал, что решения, принятые после соития, обычно разумнее принятых перед ним. Впрочем, на тот момент никакого «после» не было – было только перед, и еще раз перед, и еще, и еще. Они так жаждали друг друга, что продолжали днями и ночами, с упорством автомата. Новые грани наслаждений и ощущение взрослой серьезности, внушенное им совместной деловой авантюрой, а также болезнью и неверностью Конни, заставило обоих позабыть о предыдущих радостях – в сравнении с настоящим они казались детскими и наивными. Наслаждение было столь велико, а потребность в нем – такой безграничной, что, когда на третье утро вожделение ненадолго ослабло, Джоуи потянул за первую же ниточку, которая подвернулась под руку, лишь бы продлить радость. Он сказал:

– Мы должны пожениться.

– Я тоже так подумала, – ответила Конни. – Ты хочешь, чтобы мы сделали это сейчас?

– То есть сегодня?

– Да.

– Если не ошибаюсь, есть какой‑то период ожидания. Может быть, придется сдать кровь.

– Ну так давай это сделаем. Ты хочешь?

Сердце у Джоуи бешено гнало кровь к промежности.

– Да!

Но сначала они занялись любовью, радуясь мысли о том, что придется сдавать кровь. Потом еще раз – когда узнали, что это не обязательно. Потом они отправились на Шестую авеню, точно пьяные или убийцы, захваченные с поличным, не задумываясь о том, что подумают окружающие. Конни – без лифчика и растрепанная – привлекала мужские взгляды, а Джоуи с бурлящими в крови тестостеронами находился в состоянии блаженного безрассудства. Если бы кто‑нибудь сейчас задел его, он бы ринулся в драку исключительно от радости. Он предпринял шаг, который нужно было предпринять. Шаг, которого Джоуи ждал с того самого дня, когда родители сказали «нет». Прогулка с Конни длиной в пятьдесят кварталов в жарком лабиринте гудящих такси и вонючих переулков казалась длиной в целую жизнь.

Они вошли в безлюдный ювелирный магазин на Сорок седьмой улице и попросили два золотых кольца, которые можно было бы забрать немедленно. Ювелир в полном хасидском облачении – ермолка, пейсы, филактерии, черный жилет – посмотрел сначала на Джоуи, чья белая футболка была забрызгана горчицей от купленного по пути хот‑дога, а потом на Конни, которая раскраснелась от жары и от непрерывных поцелуев.

– Вы собираетесь пожениться?

Оба кивнули, не смея сказать «да» вслух.

– Мазлтов, – произнес ювелир, открывая ящички. – У меня есть кольца любых размеров.

Откуда‑то издалека, сквозь крошечную брешь в плотной броне безумия, к Джоуи просочилось легкое сожаление по поводу Дженны. Не то чтобы он ее по‑настоящему желал (желание вернулось потом, когда он остался один и вновь обрел рассудок), но Джоуи думал о ней как о жене‑еврейке, которой у него никогда уже не будет. Как о женщине, для которой может быть действительно важен тот факт, что он – еврей. Он уже давно перестал придавать значение собственному еврейству, но, увидев ювелира с его поношенными атрибутами религии меньшинства, Джоуи вдруг подумал, что предает евреев, женясь на гойке. Хотя Дженна во многих отношениях не отличалась высокими моральными установками, она тем не менее оставалась еврейкой, с прабабушками и прадедушками, которые погибли в концентрационных лагерях, и это очеловечивало ее, делало неземную красоту менее пугающей, и Джоуи жалел, что подвел Дженну. Что интересно, он чувствовал это лишь по отношению к ней, а не к Джонатану, который для Джоуи был вполне человеком: ему не требовалось быть евреем, чтобы очеловечиться.

– Что скажешь? – спросила Конни, разглядывая разложенные на бархате кольца.

– Не знаю, – сказал он сквозь дымку легкого сожаления. – Они все красивые.

– Берите, примеряйте, пробуйте, – сказал ювелир. – Золота от этого не убудет.

Конни повернулась к Джоуи и взглянула ему в глаза:

– Ты уверен, что хочешь?

– Да. А ты?

– Тоже. Если ты хочешь.

Ювелир отошел от прилавка и занялся другими делами. Джоуи, разглядывая себя в глазах Конни, вдруг заметил на своем лице мучительную неуверенность и страшно разозлился. Буквально все сомневались в Конни, и она так нуждалась в том, чтобы хотя бы он не колебался. И он решился.

– Разумеется, хочу, – сказал он. – Давай‑ка посмотрим вот эти.

Когда они выбрали кольцо, Джоуи попытался поторговаться, зная, что так принято, но ювелир с досадой взглянул на него, как бы говоря: «Ты женишься на такой девушке и торгуешься со мной из‑за пятидесяти долларов?»

Выйдя из магазина с кольцами в кармане, Джоуи столкнулся со своим старым приятелем Кейси.

– Здорово, – сказал тот. – Вы что тут делаете?

Он был в костюме‑тройке и уже начал лысеть. Они давно не общались, но Джоуи слышал, что Кейси летом подрабатывал в отцовской юридической фирме. Встреча с ним показалась очередным знаком свыше, хотя Джоуи не вполне понимал, хорошим или дурным. Он сказал:

– Ты ведь помнишь Конни?

– Привет, Кейси, – отозвалась та, гневно блестя глазами.

– А. Ну да. Привет, – ответил Кейси. – Но какого хрена, старик? Я думал, ты в Вашингтоне.

– У меня отпуск.

– Старик, а чего ж ты мне не позвонил? Я и не знал. Что вы вообще тут делаете? Покупаете обручальные кольца?

– Ха‑ха, как смешно, – сказал Джоуи. – А ты что тут делаешь?

Кейси выудил из жилетного кармана часы на цепочке.

– Круто, а? Это дедушкины. Их почистили и починили.

– Очень красивые, – сказала Конни и нагнулась, чтобы посмотреть. Кейси изобразил на лице комическую тревогу и вопросительно взглянул на Джоуи. Из широкого арсенала ответов, допустимых в мужском разговоре, Джоуи предпочел глуповатую ухмылку, которая гласит о прекрасном сексе, досадных требованиях подружки, ее любви к побрякушкам, ну и так далее. Кейси взглядом знатока быстро окинул обнаженные плечи Конни и рассудительно кивнул. Обмен безмолвными репликами занял четыре секунды, и Джоуи с облегчением подумал, как легко даже в такие минуты казаться Кейси собратом по разуму – если не валить все в кучу. Это вполне соответствовало его намерениям вести обычную жизнь в колледже.

– Старик, тебе не жарко в костюме? – спросил он.

– Я настоящий южанин, – гордо отозвался Кейси. – Мы не потеем, как вы, ребята из Миннесоты.

– А мне нравится потеть летом, – вмешалась Конни.

Кейси, казалось, решил, что это чересчур сильно сказано. Он спрятал часы в карман и посмотрел в сторону.

– Короче, – сказал он. – Если однажды соберетесь в бар или еще куда, позвоните.

Когда они вновь остались одни в потоке прохожих – настал час пик, – Конни спросила у Джоуи: может быть, она что‑то сказала не так?

– Я тебя смутила?

– Нет, – ответил он. – Кейси просто придурок. На улице тридцать градусов жары, а он нарядился в теплый костюм. Придурок и зазнайка с дурацкими часами. Точь‑в‑точь его отец.

– Мне просто не следует открывать рот.

– Не переживай.

– Ты стесняешься того, что женишься?

– Нет.

– А по‑моему, да. Но я тебя не виню. Я просто не хочу смущать тебя в присутствии друзей.

– Ты меня вовсе не смущаешь, – сердито сказал Джоуи. – У большинства моих друзей даже нет постоянных девушек. Поэтому мое положение… немного странно.

Он с полным правом мог бы ожидать небольшой ссоры, попытки отстраниться, обидеться, упрекнуть его или выудить из него более решительное подтверждение намерения жениться. Но Конни была не из тех, кто ссорится. Сомнения, подозрения, ревность, собственнические инстинкты, паранойя никогда ее не посещали. То ли эти чувства действительно ей незнакомы, то ли их подавлял некий мощный животный инстинкт – Джоуи не мог понять. Чем ближе он сходился с Конни, тем сильнее ощущал, что не знает о ней буквально ничего. Она признавала лишь то, что находилось прямо перед глазами, делала то, что делала, откликалась на то, что он говорил, и, казалось, ее совершенно не волновали вещи, происходящие вне поля зрения. Джоуи не давали покоя слова Патти о том, что брак не обходится без ссор. Он как будто женился на Конни лишь затем, чтобы проверить, начнут ли они наконец ссориться. То есть чтобы постичь ее. Но когда они таки поженились – на следующий день, – ничего не изменилось. Сидя в такси по пути домой, она взяла его под руку, на которой теперь красовалось кольцо, и положила голову на плечо. Вряд ли Конни испытывала особенное удовлетворение, потому что была вполне довольна и раньше. Скорее, это было безмолвное признание факта, неизбежное соучастие в преступлении. Когда неделю спустя Джоуи встретил Кейси в Шарлотсвилле, ни один из них даже не вспомнил о Конни.

Обручальное кольцо по‑прежнему лежало в животе у Джоуи, когда он пробрался через бурное и потное море туристов в международном аэропорту Майами и увидел Дженну – в прохладном и спокойном зале бизнес‑класса. На ней были темные очки, а вдобавок – надежная защита в виде плеера и свежего выпуска «Конде Наст трэвелер». Она оглядела Джоуи с головы до ног, словно заказчик, который хочет удостовериться, что купленный товар доставлен в целости и сохранности, затем убрала с соседнего сиденья сумку и, как ему показалось, с неохотой вытащила из ушей наушники. Джоуи сел, беспомощно улыбаясь от предвкушения совместного путешествия. Он никогда еще не летал бизнес‑классом.

– Что? – спросила Дженна.

– Ничего. Просто улыбаюсь.

– А я подумала, что у меня лицо грязное, ну или что‑нибудь такое.

Несколько сидевших поблизости мужчин сердито посмотрели на него. Джоуи заставил себя взглянуть на каждого из них по очереди, как бы утверждая свои права на Дженну. Это был утомительный ритуал, который он проделывал каждый раз, когда они появлялись на публике. Иногда посторонние мужчины смотрели и на Конни, но обычно без особого сожаления соглашались с тем, что она принадлежит Джоуи. С Дженной же у него возникало ощущение, что чужой интерес в его присутствии не слабел, а искал обходные пути.

– Хочу предупредить, что я слегка не в духе, – сказала Дженна. – У меня месячные, и я вдобавок три дня провела у стариков, рассматривая фотографии внуков. Поверить не могу, но теперь в бизнес‑классе нужно платить за спиртное. С тем же успехом я могла бы сидеть где угодно.

– Принести тебе что‑нибудь?

– Да. Я хочу двойной джин с тоником.

Похоже, ни Дженне, ни, слава богу, бармену не пришло в голову, что Джоуи несовершеннолетний. Вернувшись с напитками – и потощавшим кошельком, – он обнаружил, что Дженна вновь сидит в наушниках, уткнувшись в журнал. Джоуи задумался, не спутала ли она его с Джонатаном – так мало внимания она обратила на его появление. Он вытащил книгу, которую сестра подарила ему на Рождество, – роман Иэна Макьюэна «Искупление» – и попытался погрузиться в описание дома и плантаций, но у него из головы не выходило сообщение, которое недавно прислал Джонатан: «Должно быть, приятно целый день пялиться в жопу лошади». Это была первая весточка от друга с тех пор, как Джоуи позвонил ему три недели назад, чтобы рассказать о предстоящей поездке.

– По‑моему, для тебя все складывается наилучшим образом, – сказал Джонатан. – Сначала волнения в Ираке, а потом моя мать сломала ногу.

– Ну я же не хотел, чтобы она сломала ногу.

– Не сомневаюсь. И наверняка ты надеялся, что иракцы встретят нас с букетами цветов. Полагаю, тебе очень неприятно, что все полетело вверх тормашками. Но не настолько неприятно, чтоб ты перестал искать выгоды.

– А что я должен был делать? Отказаться? Отпустить Дженну одну? Она и так подавлена. Ей очень хотелось поехать.

– И Конни, конечно, тебя понимает. Несомненно, ты заручился ее согласием.

– Это не твое дело, а потому никакого ответа ты не получишь.

– Знаешь что? Это мое дело, потому что именно мне придется ей врать. Я и так вынужден всякий раз врать, когда речь заходит о Кенни Бартлсе, потому что ты взял у Конни деньги и я не хочу, чтоб она забеспокоилась. А теперь придется врать еще и о твоей поездке?

– Может быть, вам просто перестать постоянно общаться?

– Мы вовсе не постоянно общаемся, идиот. За последние три месяца я разговаривал с Конни всего несколько раз. Она считает меня другом. И, насколько я понимаю, целыми неделями не получает от тебя вестей. Ну и что я должен делать? Не брать трубку, когда она звонит? Конни звонит, чтобы спросить о тебе. В этом есть что‑то странное, тебе так не кажется? Потому что, если не ошибаюсь, она по‑прежнему твоя девушка.

– Я еду в Аргентину не затем, чтобы спать с Дженной.

– Ха‑ха.

– Богом клянусь, я еду с ней как друг. Ведь ты точно так же дружишь с Конни. Твоя сестра подавлена, и я хочу ее поддержать. Но Конни меня не поймет, поэтому, если ты просто об этом умолчишь – на тот случай, если она позвонит, – так будет лучше для всех заинтересованных лиц.

– Ну и дерьмо ты, Джоуи. Я больше говорить с тобой не хочу. Не знаю, что там случилось, но меня от этого просто тошнит. Если Конни позвонит, пока тебя не будет, не поручусь, я не знаю, что я ей скажу. Возможно, я ничего ей не скажу. Но она звонит мне исключительно потому, что не получает вестей от тебя, и мне до чертиков надоело торчать между вами. Поэтому занимайся любой херней, только меня не впутывай.

Поклявшись Джонатану, что он не будет спать с Дженной, Джоуи почувствовал себя защищенным от любой непредвиденной случайности. Если ничего не произойдет, он докажет свою порядочность. Если что‑нибудь все‑таки случится, он не будет сожалеть о том, что поездка прошла даром. Он по‑прежнему не мог найти ответа на вопрос, что он за человек и что уготовано для него в будущем. Будущее занимало Джоуи. Судя по ядовитому сообщению, Джонатан больше не желал быть частью его жизни. Письмо, несомненно, достигло цели, но Джоуи, со своей стороны, устал от бесконечных нотаций.