Гнев доброго человека 1 page

Однажды пасмурным мартовским утром, когда шел мелкий холодный дождь, Уолтер ехал со своей помощницей Лалитой из Чарльстона в горы Западной Вирджинии. Хотя Лалита водила не то чтобы осторожно, Уолтер предпочитал быть пассажиром, нежели предаваться праведному гневу, сидя за рулем. У него неизбежно возникало ощущение, что лишь он один из всех водителей на этой дороге соблюдает нужную скорость и ловко балансирует на грани между слишком дотошным соблюдением правил и опасной халатностью. За последние два года Уолтер провел немало неприятных часов на дорогах Западной Вирджинии: то он висел на хвосте у какого‑нибудь копуши, то сам притормаживал, чтобы наказать того, кто висел на хвосте у него, то героически защищал средний ряд скоростной дороги от придурков – любителей обгонять справа, то сам объезжал справа, когда средний ряд перекрывал какой‑нибудь идиот, болтун с мобильником или лицемерный поборник ограничения скорости. Уолтер без устали ставил психические диагнозы водителям, забывавшим включать поворотники, – как правило, молодым людям, по‑видимому, считавшим включенные фары оскорблением для своей мужественности, недостачу которой они компенсировали гигантскими размерами пикапов и джипов. Уолтер возбуждал человекоубийственную ненависть в извечных нарушителях рядности – водителях угольных фур, которые регулярно, раз в неделю, устраивали страшные аварии на вирджинских дорогах, и бессильно обвинял продажных законодателей штата, которые отказывались снизить максимально допустимый вес груза, хотя ужасающие разрушения, которые способна причинить фура весом в пятьдесят тонн, казалось бы, говорили сами за себя. Он злился и ворчал, если едущий впереди водитель тормозил на зеленый свет, а затем очертя голову бросался вперед на желтый, заставляя Уолтера целую минуту торчать на перекрестке, хотя на мили вокруг не было ни единой машины. Лишь памятуя о Лалите, Уолтер оставлял непроизнесенной гневную тираду, которая просилась на язык всякий раз, когда его прижимал к обочине какой‑нибудь идиот, отказывающийся абсолютно законно повернуть направо на красный свет. «Эй ты! Слышишь? Ты на свете не один, другим тоже надо как‑то ездить. Поучись водить, але!» Лучше уж ощущать прилив адреналина, когда Лалита вжимает педаль газа в пол и проносится мимо ползущих на холм грузовиков, чем рисковать закупоркой мозговых артерий, тащась в хвосте очередной фуры. Когда машину вела Лалита, Уолтер мог спокойно рассматривать серые аппалачские леса и хребты, изуродованные горными разработками, и направлять свой гнев на более достойные внимания проблемы.

Лалита была в наилучшем расположении духа, когда они, преодолев пятнадцатимильный наклонный отрезок дороги, въехали на шоссе I‑64, легендарный «жирный кусок», на котором сенатор Берд заработал феноменальную сумму.

– Я готова праздновать победу, – сказала она. – Мы ведь сегодня отпразднуем?

– Сначала придется найти в Бекли приличный ресторан, – ответил Уолтер. – В противном случае, боюсь, праздника не будет.

– Давайте как следует напьемся! Можно пойти в лучший бар и выпить мартини.

– Разумеется. Я поставлю вам огромную порцию мартини. Если угодно – даже не одну.

– И вы тоже должны выпить. Хотя бы разок, – сказала Лалита. – Сделайте ради такого случая исключение.

– Не исключено, что мартини меня убьет.

– Значит, вы выпьете светлого пива. А я три мартини, и потом вам придется нести меня в номер на руках.

Уолтеру не нравилось, когда Лалита говорила такие вещи. Эта отважная молодая женщина – в сущности, единственная радость его жизни в последнее время – сама не понимала, что говорит. Лалита не сознавала, что физический контакт между работником и нанимателем – неподходящая тема для шуток.

– После трех мартини у вас есть все шансы понять, что значит «снесло крышу», – сказал Уолтер, неуклюже намекая на то, что им предстояло увидеть в округе Вайоминг.

– Когда вы напивались в последний раз? – поинтересовалась Лалита.

– Никогда.

– Даже в старшей школе?

– Ни разу.

– Уолтер, но это же невероятно. Вы непременно должны попробовать. Иногда бывает так приятно выпить. От одной кружки пива алкоголиком не станешь.

– Меня не это беспокоит, – сказал Уолтер, одновременно задумавшись, искренен ли он. Отец и старший брат – тяжкий крест всей его юности – были алкоголиками, да и жена, на глазах превращавшаяся в проклятие его зрелых лет, имела несомненную тягу к спиртному. Свое безупречное воздержание Уолтер считал чем‑то вроде тихого бунта – в молодости он хотел как можно меньше походить на отца и брата, а потом неизменно оставался настолько же ласков с Патти, насколько она в нетрезвом виде бывала недобра к нему. Это был один из способов их сосуществования: Уолтер был всегда трезв, Патти порой напивалась, и ни один из них ни разу не предложил другому измениться.

– Тогда что же вас беспокоит? – спросила Лалита.

– Неохота менять образ жизни, который не подводил меня на протяжении сорока семи лет. Если ничего не сломалось, зачем чинить?

– Но это же весело. – Лалита резко крутанула руль, обгоняя машину с вихляющим прицепом. – Я непременно угощу вас пивом и заставлю сделать хотя бы один глоток, чтобы отпраздновать.

Лиственный лес к югу от Чарльстона даже теперь, в канун равноденствия, представлял собой суровую картину – чередование серых и черных тонов. Но через пару недель теплый южный воздух должен был превратить леса в сплошное зеленое полотно, а еще через месяц вернувшиеся из тропиков птицы наполнят их песнями, но Уолтеру казалось, что серая зима – самое естественное состояние для северных лесов. Лето было просто случайной удачей, которая выпадала им раз в год.

Утром в Чарльстоне они с Лалитой и местными поверенными выступали от лица директоров промышленного треста «Лазурные горы» – Нардона и Бласко, предъявив все документы, необходимые для того, чтобы начать снос домов в Форстеровой низине и освободить четырнадцать тысяч акров земли, необходимых для ведения открытых горных разработок. Представители Нардона и Бласко подписали груды бумаг, приготовленных адвокатами треста за последние два года, вынудив угольные компании принять целый пакет соглашений и передать изрядное количество прав, – все это, вместе взятое, гарантировало, что истощенная добычей территория навсегда останется заповедной. Вин Хэйвен, председатель треста, присутствовал на собрании виртуально и потом позвонил Уолтеру, чтобы поздравить. Но настроение у Уолтера было отнюдь не праздничное. Он наконец добился того, что с лица земли будут стерты десятки красивых лесистых холмов и чистых, полных жизни рек. Чтобы добиться этого, Вину Хэйвену пришлось уступить права на добычу полезных ископаемых – на двадцать миллионов долларов! – различным газовым компаниям, после чего предстояло передать доход преемникам, к которым Уолтер не питал теплых чувств. И зачем? Чтобы создать «заповедник для вымирающих видов» – клочок земли, который можно накрыть почтовой маркой на карте Западной Вирджинии.

Уолтер, раздосадованный на весь мир, чувствовал себя похожим на эти серые северные леса. Лалита, которая родилась в теплой Южной Азии, была воистину солнечной натурой, и благодаря ей в душе Уолтера порой на мгновение воцарялось лето. Он радовался исключительно тому, что, добившись «успеха» в Западной Вирджинии, они смогут двинуться дальше и наконец займутся проблемой перенаселения. Но он щадил молодость Лалиты и не желал портить ей настроение.

– Ладно, – сказал он. – Я немножко выпью. В вашу честь.

– Нет, Уолтер, в вашу. Это ведь все вы сделали.

Он покачал головой, подумав, что Лалита себя недооценивает. Без ее тепла, обаяния и смелости сделка с Нардоном и Бласко, возможно, провалилась бы. Конечно, основные идеи исходили от него, но кроме идей Уолтер мало что мог предложить. Основным двигателем была Лалита. Поверх полосатого делового костюма, в котором она присутствовала на утренней встрече, девушка накинула нейлоновую ветровку – ее роскошные черные волосы лежали в капюшоне, точно в корзине. Смуглые руки крепко держали руль, серебряные браслеты соскользнули с обнаженных запястий на манжеты куртки. Было много вещей, за которые Уолтер терпеть не мог современную эпоху – и автомобильную культуру в частности, – но уверенность молодых женщин за рулем, эта автономия, которую они отвоевали за последние сто лет, к ним не относилась. Равенство полов, воплощенное в аккуратной ножке Лалиты, давившей на педаль газа, заставляло Уолтера радоваться тому, что он живет в двадцать первом веке.

Главный вопрос, с которым он столкнулся в качестве представителя треста, состоял в том, что делать с двумя сотнями семейств – по большей части очень бедных, – которые жили в домиках и трейлерах на крошечных клочках земли, на территории будущего Общеамериканского птичьего заповедника. Кое‑кто из этих людей все еще трудился в угольной промышленности – в забое или за баранкой, но в основном они сидели без работы и развлекались стрельбой и ездой на квадроциклах, разнообразя семейное меню дичью, которую удавалось подстрелить в горах. Уолтер немедленно решил выплатить компенсацию как можно большему количеству семейств, прежде чем деятельность треста привлечет общественное внимание; кое‑какие горные участки ему удавалось выкупить всего по двести пятьдесят долларов за акр. Но к тому моменту, когда его попытки умилостивить местных защитников природы потерпели крах и некая сумасшедшая активистка по имени Джослин Зорн организовала кампанию против треста, на территории будущего заповедника еще проживало около ста семей – преимущественно в долине Девятимильного ручья, по пути к Форстеровой низине.

Вин Хэйвен обнаружил шестьдесят пять тысяч акров земли, идеально подходящей для создания заповедника. Права на них принадлежали всего трем корпорациям, две из которых были безликими холдинговыми компаниями, а третья целиком принадлежала семье Форстеров, которая перебралась сюда более века назад и с тех пор наслаждалась жизнью на изобильном побережье. Все три компании владели этой землей с обязательством сохранять на ней лес, и у них не было ровным счетом никаких причин не продать ее тресту по рыночной цене. Также вблизи от «Лазурной сотни» находилась огромная, богатая залежь каменного угля, по форме напоминавшая песочные часы. До сих пор никто ее не разрабатывал, поскольку округ Вайоминг – место весьма отдаленное и холмистое даже по меркам Западной Вирджинии. Всего одна узкая дорога, непроезжая для грузовиков, вилась по горам вдоль Девятимильного ручья. В конце долины, в самом узком месте «песочных часов», находилась Форстерова низина, где обитали друзья и родичи Койла Мэтиса.

В течение многих лет Нардон и Бласко безуспешно пытались договориться с Мэтисом, но добились лишь прочной неприязни. Среди бонусов, которые Вин Хэйвен предложил угольным компаниям на первом этапе переговоров, было и обещание избавить их от Койла.

– Совместная деятельность – великая сила, – объяснял Хэйвен Уолтеру. – Мы – новички в этой игре, и у Мэтиса пока что нет повода на нас злиться. Я умаслил Нардона, пообещав заняться Мэтисом. Немного доброжелательности, которая не стоит мне ни цента – исключительно потому, что я, к счастью, не Нардон. Но она принесет мне пару миллионов.

Если бы!

Койл Мэтис воплощал собой дух отрицания, столь развитый в бедных районах Западной Вирджинии. Он упорно ненавидел всех и вся. Не любить врагов Мэтиса отнюдь не значило стать его другом – скорее наоборот. Союз шахтеров, защитники природы, правительство, чернокожие, янки – Койл равно терпеть не мог их всех. Его жизненная философия выражалась в словах «Вали отсюда, или пожалеешь». Шесть поколений грубиянов покоились вечным сном на крутом склоне холма, который должен был пасть первой жертвой угольной компании. Никто и не подумал предупредить Уолтера о проблеме захоронений в Западной Вирджинии, когда он поступил на работу в трест, но теперь проблема встала перед ним в полный рост.

Зная по собственному опыту, что такое ненависть ко всем окружающим, Уолтер, возможно, сумел бы переубедить Мэтиса, если бы этот тип не напоминал так сильно его собственного отца. Упрямая и склонная к саморазрушению натура. Уолтер приготовил целый список заманчивых предложений, после чего они с Лалитой, не получив ответа ни на одно из многочисленных дружеских писем, жарким июльским утром отправились по пыльной дороге в долину Девятимильного ручья, без приглашения. Уолтер намеревался выплатить Мэтисам и их соседям по тысяче двести долларов за акр, бесплатно предоставить участок в очень уютном месте, на южной границе заповедника, и компенсировать расходы на переезд. Плюс эксгумация и перезахоронение всех усопших Мэтисов на новом месте за счет штата. Но Койл даже не пожелал выслушать подробности. Он сказал: «Ни за что» – и добавил, что намерен упокоиться на фамильном кладбище, даже если весь свет будет против. Внезапно Уолтер вновь почувствовал себя шестнадцатилетним подростком, у которого все плывет перед глазами от гнева. Он злился не только на Мэтиса, которому явно недоставало приличных манер и здравого смысла, но и, как ни парадоксально, на Вина Хэйвена, столкнувшего Уолтера с человеком, которого он в глубине души уважал за презрение к деньгам.

– Прошу прощения, – сказал Уолтер, стоя в поту на разбитой дороге под палящими лучами солнца и обозревая замусоренный двор, куда Мэтис так его и не впустил, – но это просто глупо.

Лалита, державшая наготове портфель с документами – они‑то воображали, что Мэтис их подпишет, – кашлянула, явно сожалея о том, что у шефа вырвались столь необдуманные слова.

Мэтис – худой, но на удивление красивый мужчина лет под шестьдесят – радостно улыбнулся, разглядывая зеленую чащу, которая окружала его владения. Одна из дворовых собак, щетинистая дворняга крайне агрессивного облика, заворчала.

– Глупо? – повторил Мэтис. – Ну и порадовали вы меня, мистер. Не каждый день назовут дураком. От моих соседей такое не услышишь.

– Послушайте, я не сомневаюсь, что вы очень умный человек, – возразил Уолтер. – Я всего лишь хотел сказать, что…

– Да уж, мне хватит мозгов, чтобы досчитать до десяти, – сказал Мэтис. – А как насчет вас, сэр? Похоже, вы получили кой‑какое образование. Не слабо досчитать до десяти?

– Честно говоря, мне не слабо досчитать до тысячи двухсот. А еще умножить эту цифру на четыреста восемьдесят и прибавить двести тысяч. Если вы уделите мне хотя бы одну минутку…

– А слабо вам досчитать от десяти до нуля? Ага, тут‑то я вас и поймал. Десять, девять…

– Мэтис, мне очень жаль, что я так неудачно высказался. Должно быть, перегрелся на солнце. Я не хотел ничего такого…

– Восемь, семь…

– Наверное, лучше нам заглянуть в другой раз, – намекнула Лалита. – Мы оставим кое‑какие материалы, чтобы вы могли ознакомиться с ними на досуге.

– А, так вы признаёте, что я умею читать. – Мэтис широко улыбнулся. Теперь зарычали все три пса. – Кажется, я остановится на шести. Или на пяти? Вот старый дурак, уже все позабыл.

– Я искренне прошу у вас прощения… – начал Уолтер.

– Четыре, три, два…

Собаки, как будто по команде, прижали уши и двинулись вперед.

– Мы еще вернемся, – сказал Уолтер, поспешно отступая вместе с Лалитой.

– Пристрелю, если рискнете! – весело крикнул им вдогонку Мэтис.

На обратном пути, пробираясь по разбитой дороге к шоссе, Уолтер вслух выругал себя за глупость и неспособность совладать с гневом, а Лалита, которая обычно хвалила и ободряла шефа, задумчиво сидела на пассажирском месте и гадала, что делать дальше. Было понятно, что, если Мэтис не согласится, все усилия по освоению «Лазурной сотни» пойдут прахом. Когда машина катила по пыльной долине, Лалита выдала заключение:

– С ним надо обращаться как с важной шишкой.

– По‑моему, он обыкновенный псих.

– Все может быть, – сказала Лалита – она всегда произносила свою любимую фразу на очаровательный индийский манер, с приятной ноткой практичности, которая не могла наскучить Уолтеру. – Но нам нужно польстить его самолюбию. Пусть думает, что мы просим у него помощи, а вовсе не гоним прочь.

– К сожалению, мы именно что пытаемся выжить его с земли.

– Может быть, мне вернуться и поговорить с тамошними женщинами?

– В Низине, черт возьми, царит патриархат, – сказал Уолтер. – Неужели вы не заметили?

– Нет, Уолтер, их женщины очень сильны. Позвольте мне пообщаться с ними.

– Это какой‑то кошмар. Просто кошмар.

– Все может быть, – повторила Лалита. – Но я должна остаться и поговорить с людьми.

– Мэтис нам уже отказал. Категорически.

– Значит, нужно предложить что‑нибудь получше. Обсудите это с мистером Хэйвеном. Езжайте в Вашингтон и поговорите с ним. Возможно, вам и в самом деле не стоит возвращаться в Низину, но, надеюсь, во мне они не увидят угрозы.

– Я вас не пущу.

– Я не боюсь собак. Мэтис способен натравить их на вас, но не на меня. Я так думаю.

– Это безнадежно.

– Может быть. А может быть, и нет, – ответила Лалита.

Не говоря уже о смелости, которую проявила хрупкая и красивая темнокожая девушка, вознамерившись в одиночку вернуться туда, где ей угрожали физической расправой, Уолтер был поражен тем, что именно Лалита, уроженка большого города и дочь инженера‑электрика, а не он, сын провинциала, совершила настоящий переворот в Форстеровой низине. Уолтеру недоставало умения общаться с простыми людьми – более того, он как бы воплощал собой протест против провинции, откуда был родом. Мэтис с типичной для белого бедняка нерассудительностью и обидой на весь свет оскорблял само существо Уолтера, так что тот кипел от гнева. Но Лалита, которая никогда в жизни не общалась с такими, как Мэтис, вполне могла к нему вернуться – с открытой душой и сердцем, исполненным сочувствия. Она подходила к гордым захолустным беднякам точно так же, как садилась за руль, – как будто ничего дурного не могло случиться с человеком, исполненным уверенности и доброжелательности, – и гордые захолустные бедняки платили ей уважением, которого тщетно дожидался разгневанный Уолтер. Успех Лалиты внушил Уолтеру мысль о собственной слабости – о том, что он недостоин ее восхищения, но главное, он был благодарен своей помощнице. Он начал с большим оптимизмом смотреть на современную молодежь и уже не сомневался в ее способности творить добро. А еще – хотя Уолтер старался не допускать этой мысли – он полюбил Лалиту сильнее, чем считал приемлемым.

Благодаря сведениям, которые Лалита собрала, вернувшись в Форстерову низину, Уолтер и Вин Хэйвен сделали новое, вопиюще щедрое предложение ее обитателям. Лалита сказала: если просто предложить людям побольше денег, фокус не сработает. Чтобы Мэтис не утратил самоуважения, он должен сыграть роль Моисея, который ведет свой род в землю обетованную. К сожалению, насколько Уолтер мог судить, обитатели Форстеровой низины презирали все виды занятий, кроме охоты, починки машин, выращивания овощей, сбора трав и получения социальных пособий. Вин Хэйвен тем не менее должным образом навел справки среди своих многочисленных деловых друзей и предложил Уолтеру интересный вариант: бронежилеты.

До поездки в Хьюстон и встречи с Хэйвеном летом 2001 года Уолтер не имел никакого представления о жизненной философии техасцев – в частности о том, что плохие новости в Техасе всегда преобладают. Хэйвену принадлежало огромное ранчо в Хилл‑Кантри и еще одно, не меньших размеров, к югу от Корпус‑Кристи, и в обоих местах разводили пернатую дичь. Хэйвен был из тех техасских любителей природы, которые охотно подстрелят чирка, а потом проведут несколько часов, восхищенно наблюдая при помощи скрытой камеры за птенцами совы в специально устроенной дуплянке, или будут восторженно описывать оттенки зимнего оперения песочников. Хэйвен был невысокий, угрюмый, большеголовый тип, который понравился Уолтеру с первой же минуты разговора.

– Сто миллионов долларов за один подвид воробьев, – сказал Уолтер. – Оригинальное вложение средств.

Хэйвен склонил тяжелую голову набок:

– А что, какие‑то проблемы?

– В общем, нет. Но поскольку эти птицы еще даже не внесены в официальный список исчезающих, хотел бы я знать, что вы задумали.

– Поскольку это мои сто миллионов, я могу потратить их как угодно.

– Это аргумент.

– Научные исследования в отношении певчих птиц показывают, что на протяжении последних сорока лет их количество сокращается на три процента в год. Да, опасная черта еще не перейдена, но тем не менее можно догадаться, что популяция движется к нулю. Вот чем все закончится.

– Да. Но…

– Есть и другие виды, которые стоят еще ближе к нулю. Я это знаю. И надеюсь, что о них подумает и кто‑нибудь еще, кроме меня. Я нередко спрашиваю себя: мог бы я пожертвовать жизнью, если бы твердо знал, что такой ценой спасу один вид от вымирания? Всем нам известно, что человек ценнее птицы, но действительно ли моя жалкая жизнь дороже жизни целого вида?

– Слава богу, никого пока что не просят выбирать.

– В некотором роде – да, – ответил Хэйвен. – Но в широком смысле слова этот выбор делаем мы все. В феврале мне позвонил директор Национального парка Одюбон. Сразу после инаугурации. Его зовут Мартин Джей, и он болтлив как сорока. Он просил меня устроить ему встречу с Карлом Роувом в Белом доме. Джей за час рассчитывал убедить Карла в том, что сохранение природных богатств должно стать приоритетом; это‑де будет беспроигрышным политическим ходом для нового правительства. Я сказал: думаю, что смогу устроить вам встречу с Роувом, но сначала сделайте вот что. Найдите уважаемого и независимого эксперта, который проведет опрос избирателей и выяснит, способно ли наличие экологической программы склонить их в пользу того или иного кандидата. Если вы сможете предъявить Карлу Роуву цифры и данные, он внимательно вас выслушает. Мартин Джей буквально рассыпался в благодарностях: спасибо, спасибо, гениальная идея, я так и сделаю. Я сказал: Мартин, есть еще один нюанс. Прежде чем начнете проводить опрос, хорошенько задумайтесь о том, какими будут результаты. С тех пор прошло полгода, и от Джея ни слуху ни духу.

– Похоже, у нас с вами сходный взгляд на политику, – сказал Уолтер.

– Мы с Кики потихоньку обрабатываем Лору, когда есть возможность. Это более перспективное направление.

– Потрясающе. Невероятно.

– Не спешите восхищаться. Иногда мне кажется, что У. скорее женат на Роуве, чем на Лоре. Только я вам ничего не говорил.

– Но почему тогда голубой певун?

– Мне он нравится. Маленькое славное создание. Весит как пушинка, но при этом каждый год летает в Южную Америку и обратно. Есть прекрасная идея. Один человек – один вид. Если мы уговорим присоединиться еще шестьсот двадцать человек, то покроем все виды североамериканских птиц. Если, скажем, вам на попечение достанутся малиновки, то ради спасения их жизней не придется тратить ни цента. Но я, впрочем, люблю препятствия. Аппалачские угольные районы – это сплошные препятствия. И вам придется с этим смириться, если вы согласны взяться за дело как мой представитель. Надеюсь, вы ничего не имеете против угольных разработок.

Проведя сорок лет в нефтяном и газовом бизнесе, где он заправлял компанией «Пеликан ойл», Вин Хэйвен установил прочные связи со всеми влиятельными лицами в Техасе, от Кена Лэя и Расти Роуза до Энн Ричардс и преподобного Тома Пинчелли – «птичьего пастора» из Рио‑Гранде. У него бывали стычки с людьми из «Эл‑би‑ай», нефтяного гиганта, который, как и его конкурент «Халлибертон», стал одним из ведущих поставщиков военного снаряжения в годы правления Рейгана и Буша‑старшего. Именно в «Эл‑би‑ай» Хэйвен обратился, когда ему понадобилось справиться с Койлом Мэтисом. В отличие от «Халлибертона», чей бывший генеральный директор теперь управлял судьбами нации, «Эл‑би‑ай» по‑прежнему боролась за доступ в административные круги и была крайне расположена оказать услугу близким друзьям Джорджа и Лоры.

Компания «АрДи энтерпрайз», филиал «Эл‑би‑ай», недавно заключила крупный контракт на поставку высококлассных бронежилетов – американские солдаты обнаружили, что крайне в них нуждаются, как только в каждом уголке Ирака начали взрываться самодельные бомбы. Западная Вирджиния с ее дешевой рабочей силой и минимумом экологических программ была единогласно одобрена в тех кругах, где вращался Вин Хэйвен, тем более что именно этот штат неожиданно в 2000 году привел дуэт Буша и Чейни к победе. Здесь впервые с времен достопамятного триумфа Никсона проголосовали за республиканского кандидата. «АрДи энтерпрайз» поспешно выстроила завод по производству бронежилетов в округе Уитмэн, и Хэйвен, получивший «АрДи» в свои руки еще до того, как на завод начали нанимать рабочих, гарантировал обитателям Форстеровой низины сто двадцать мест – в обмен на такое количество уступок, что «АрДи» предстояло пользоваться их трудом практически бесплатно. Хэйвен через Лалиту пообещал Койлу Мэтису выстроить за свой счет для жителей Низины дома со всеми удобствами и провести бесплатный инструктаж перед приемом на работу; пилюля была подслащена и внушительной денежной выплатой – достаточной, чтобы покрыть медицинскую страховку для каждого рабочего на двадцать лет вперед и обеспечить безбедную старость. Что касается гарантий занятости, то достаточно было процитировать слова президента о том, что Америка будет еще не один век бороться со Ближним Востоком. Война с терроризмом бесконечна – следовательно, бронежилеты будут всегда востребованы.

Уолтер, который был довольно невысокого мнения об иракской авантюре Буша и Чейни и еще более низкого – о моральной чистоплотности «оборонщиков», чувствовал себя неловко, связавшись с «Эл‑би‑ай». Этим он давал козырь в руки левацки настроенным защитникам окружающей среды, противостоявших ему в Западной Вирджинии. Но Лалита была преисполнена энтузиазма.

– Это же прекрасно, – сказала она Уолтеру. – Таким образом мы ведем речь не только о мелиорации земель. Мы предоставляем людям компенсацию на переезд и трудоустраиваем тех, кто вынужден перебраться с территории, занятой заповедником.

– Надо сказать, что людям, которые согласились уехать раньше Мэтиса, далеко не так повезло, – заметил Уолтер.

– Если они бедствуют, мы можем подыскать работу и им.

– Это обойдется еще в черт знает сколько миллионов.

– А еще мне нравится то, что это патриотично, – продолжала Лалита. – Люди будут делать то, что принесет пользу государству.

– Сомневаюсь, что жители Форстеровой низины не спят ночами, думая, как помочь родине.

– Нет, Уолтер, вы не правы. У Луэнн Коффи два сына воюют в Ираке. С ее точки зрения, правительство ничего не делает, чтобы их защитить. Мы с ней серьезно поговорили. Она ненавидит правительство, но террористов ненавидит еще больше. Это же идеальный вариант.

И вот в декабре Вин Хэйвен полетел в Чарльстон в персональном самолете и лично отправился вместе с Лалитой в Форстерову низину, в то время как Уолтер кипел от ярости и унижения в номере мотеля в Бекли. Он не удивился, узнав от Лалиты, что Койл Мэтис по‑прежнему жалуется на «этого зазнайку Берглунда». Она, можно сказать, сыграла роль «доброго копа». Вина Хэйвена, который умел общаться с простыми людьми (о чем свидетельствовала его дружба с Джорджем У.), по‑видимому, тоже неплохо принимали в Форстеровой низине. В то время как небольшая компания протестующих, не из числа жителей Девятимильного ручья, под предводительством Джослин Зорн маршировала с плакатами «Не верьте тресту» под окнами крошечной начальной школы, где проходило собрание, все восемьдесят семей, обитавших в Низине, отказались от своих притязаний и получили восемьдесят сертификатов. Эти деньги были сняты с банковского счета треста в Вашингтоне.

Теперь, три месяца спустя, Форстерова низина была городом‑призраком, принадлежавшим тресту и готовым к полному уничтожению. Наутро в шесть его должны были стереть с лица земли. Уолтер не имел особого желания наблюдать за процессом и вполне мог найти повод отказаться, но Лалите не терпелось посмотреть на то, как с территории будущего заповедника исчезнут последние следы человеческого присутствия. Принимая девушку на работу, Уолтер нарисовал ей соблазнительную картину пространства в сто квадратных миль, не оскверненного человеком, и она проглотила наживку. Поскольку именно Лалита помогла реализовать проект, Уолтер не мог лишить ее удовольствия от поездки в Форстерову низину. Он готов был отдать ей все, что мог, поскольку не мог предложить ей свою любовь. Он потакал Лалите так, как хотел бы потакать Джессике, но чаще всего сдерживался, чтобы оставаться хорошим отцом.

Въезжая в Бекли, где дождь лил еще сильнее, Лалита, сидевшая за рулем, вся подалась вперед от нетерпения.

– Завтра дорога превратится в кашу, – сказал Уолтер, глядя за окно и с досадой замечая в собственном голосе старческую брюзгливость.

– Мы встанем в четыре и не будем спешить, – ответила Лалита.

– Это что‑то новенькое. Не припомню, чтобы вы не спешили за рулем.

– Я же волнуюсь, Уолтер!

– Мне здесь вообще нечего делать, – кисло сказал он. – Завтра утром я должен выступать на пресс‑конференции.

– Синтия сказала, что понедельники больше подходят для новостного цикла, – ответила Лалита. В обязанности Синтии входило общаться с прессой – впрочем, до сих пор это выражалось в том, чтобы старательно уклоняться от контактов с журналистами.

– Не знаю, чего я больше боюсь, – признался Уолтер. – Что никто не придет или что зал будет полон журналюг.

– Но ведь именно это нам и нужно. У нас потрясающие новости. Только надо все объяснить правильно.