Гнев доброго человека 3 page

Звонила Джессика. Ничего срочного – они общались каждый день. Но, увидев на экране ее имя, Уолтер тут же отступил от края пропасти. Он сел на другую кровать и ответил на звонок.

– Ты на улице? – спросила Джессика. – Вышел на пробежку?

– Нет, – ответил. – Я праздную.

– Ты так тяжело дышишь, как будто бежишь.

У него едва хватало сил удерживать трубку возле уха. Уолтер лег и пересказал дочери события минувшего утра и свои опасения. Джессика изо всех сил старалась его ободрить. Он начал ценить размеренный ритм этих ежедневных разговоров. Джессика была единственной, кому разрешалось задавать ему личные вопросы, прежде чем он начинал расспрашивать ее о ее жизни. Так она присматривала за отцом. Ребенок, унаследовавший отцовское чувство ответственности. Хотя она по‑прежнему мечтала стать писательницей и работала за нищенскую плату помощником редактора на Манхэттене, Джессика имела мощную «зеленую» основу и собиралась сделать экологические проблемы основной темой своей будущей книги. Уолтер сказал, что Ричард приедет в Вашингтон, и уточнил, по‑прежнему ли она хочет присоединиться к ним на выходных и внести свою лепту в обсуждение. Джессика решительно сказала «да».

– Как прошел день? – спросил Уолтер.

– Как сказать… Мои соседи, к сожалению, не превратились в тыкву, пока я была на работе. Пришлось завалить дверь всякой одеждой, чтобы в комнате не пахло дымом.

– Не позволяй им курить в доме. Скажи об этом прямо.

– К сожалению, я в меньшинстве. Они только начали. Быть может, конечно, однажды они поймут, что это глупо, и прекратят. Но пока приходится буквально не дышать.

– А как дела на работе?

– Как обычно. Саймон стал еще толще. Сало из него просто вытекает. Если он постоит у твоего стола, потом приходится все вытирать. Он сегодня целый час надоедал Эмили и уговаривал ее пойти на баскетбольный матч. Старшие редакторы получают бесплатные билеты на разные мероприятия, в том числе на спортивные матчи, – по непонятным для меня причинам. Наверное, «Никс» уже совершенно отчаялись залучить гостей на VIP‑места. И Эмили такая: ну сколько раз я должна повторить «нет»? Наконец я не выдержала, подошла и нарочно принялась расспрашивать Саймона о его жене. Типа, а жена как поживает? А трое детишек в Оссайнинге? Але? Может, хватит пялиться в декольте Эмили?

Уолтер закрыл глаза и задумался над ответом.

– Папа, ты слушаешь?

– Да. А сколько лет этому Саймону?

– Не знаю. Человек неопределенного возраста. Раза в два, пожалуй, старше Эмили. Мы спорим, крашеные ли у него волосы. Иногда цвет немного меняется со временем, но возможно, это из‑за того, что они всегда сальные. Слава богу, он не мой прямой начальник.

Уолтер вдруг испугался, что может расплакаться.

– Папа, ты слушаешь?

– Да‑да.

– Просто становится так тихо, когда ты замолкаешь.

– Да, я слушаю, – сказал Уолтер. – Здорово, что ты приедешь на выходные. Думаю, Ричарда мы поселим в гостевой. В субботу у нас будет долгий разговор, а в воскресенье еще один, покороче. Надо выработать конкретный план. У Лалиты уже есть несколько замечательных идей.

– Не сомневаюсь, – отозвалась Джессика.

– Значит, договорились. Увидимся завтра.

– Да. Я тебя люблю, папа.

– И я тебя, детка.

Он выпустил трубку и некоторое время молча сотрясался от слез, лежа ничком на убогой постели. Уолтер не знал, что делать. Не знал, как жить. Он столько раз ступал на новую стезю, будучи уверен в собственной правоте, но затем, вновь и вновь, что‑нибудь совершенно иное и не менее правильное толкало его в противоположную сторону. Никакого контролирующего начала: Уолтер ощущал себя мячиком в игре, целью которой было остаться в живых – и только. Соблазн позабыть о браке и последовать за Лалитой казался непреодолимым до тех пор, пока он не узнал самого себя в Саймоне, старшем коллеге Джессики, таком же белом американце, ненасытном потребителе, которому нужно все больше и больше: он увидел, как это по‑имперски романтично – увлечься свеженькой азиаткой, когда домашние запасы оскудели. Точно так же он некогда заключил договор с трестом на два с половиной года, убежденный непоколебимостью аргументов и верой в правоту своей миссии, – лишь затем, чтобы сегодня утром, в Чарльстоне, понять, что он не совершил ничего, кроме ужасных ошибок. С проблемой перенаселения было то же самое: казалось бы, что может быть лучше, чем ответить своей жизнью на самый серьезный вызов современности? Но этот вызов казался пустым и надуманным, стоило только подумать о Лалите с перевязанными трубами. Как жить дальше?

Уолтер вытер глаза, собираясь с духом, – и тут Лалита встала, подошла к нему и положила руку на плечо. От нее сладко пахло мартини.

– Шеф, – ласково сказала она, гладя Уолтера по плечу. – Вы самый лучший в мире. Вы замечательный человек. Поутру мы проснемся, и все будет в порядке.

Он кивнул, шмыгнул носом и вздохнул.

– Пожалуйста, не делайте операцию, – сказал он.

– Ладно, – ответила Лалита, продолжая его гладить. – Сегодня я этого точно не сделаю.

– Вообще не нужно торопиться. Во всем надо сбавить скорость…

– Да, да, сбавить скорость. Не будем торопиться.

Если бы девушка поцеловала его, Уолтер ответил бы тем же, но она просто гладила его по плечу, и в конце концов к нему вернулось утраченное профессиональное хладнокровие. Лалита, впрочем, не казалась чересчур разочарованной. Она зевнула и потянулась, точно сонный ребенок. Уолтер оставил ее наедине с сэндвичем, а сам отправился в свой номер со стейком. Он ел с жадностью, подкрепленной чувством вины, разрывая мясо зубами и пачкая подбородок жиром, после чего вновь невольно вспомнил толстого Саймона.

Отрезвленный этими мыслями, одиночеством и стерильной чистотой комнаты, Уолтер умылся и два часа разбирал письма, в то время как Лалита спала в своей неоскверненной постели. Что ей снилось? Уолтер даже представить не мог, но чувствовал, что, подойдя так близко к краю и поспешно отступив, они оба обрели иммунитет и опасность больше не грозит. И это его устраивало. Уолтер хорошо знал, что такое жить, опираясь на дисциплину и самоотрицание. Он утешался мыслью о том, что им еще не скоро предстоит новое путешествие вдвоем.

Синтия, его агент по связям с общественностью, прислала черновик пресс‑релиза и короткий рассказ о том, что ожидало Уолтера завтра, когда начнется снос домов в Форстеровой низине. Получил он и короткую скорбную записку от Эдуардо Сокела, представителя треста в Колумбии, с вестью о том, что в воскресенье он прилетит в Вашингтон, пропустив пятнадцатилетие старшей дочери. Уолтер нуждался в присутствии Сокела на пресс‑конференции в понедельник, чтобы подчеркнуть общенациональную значимость будущего заповедника и напомнить об успехах треста в Южной Америке.

Нет ничего необычного в том, чтобы вплоть до завершающей стадии держать в секрете договор, касающийся крупного земельного участка, но нечасто заключаются сделки, в результате которых четырнадцать тысяч акров леса отводятся под открытые разработки. Это же бомба, а не новость. Когда‑то, в 2002 году, когда Уолтер лишь намекнул местным защитникам окружающей среды, что трест может допустить открытую разработку в заповеднике для певчих птиц, Джослин Зорн забила тревогу и подняла на ноги всех журналистов Западной Вирджинии – противников угольных компаний. Итогом стала целая вереница неприятных статей, и Уолтер понял, что не может сделать происходящее достоянием гласности в полной мере. Время шло; уже некогда было просвещать жителей штата и постепенно формировать общественное мнение. Лучше уж хранить переговоры с Нардоном и Бласко в секрете; пусть Лалита убедит Койла Мэтиса и его соседей подписать договор о неразглашении, а затем их можно и поставить перед фактом. Но теперь игра началась, и в Низину съезжалась тяжелая техника. Уолтер понимал, что ему придется сделать первый шаг и изложить свою версию событий – рассказать о научной мелиорации земель и благотворительных пособиях. И все же чем больше он об этом думал, тем меньше сомневался в том, что пресса его растерзает. Несколько месяцев уйдет на отражение атак, и на это время придется позабыть о проблеме перенаселения – единственном вопросе, который его по‑настоящему волновал.

Перечитав пресс‑релиз с чувством сильнейшей неловкости, Уолтер в последний раз проверил входящие и обнаружил новое письмо – с адреса capervill@nytimes.com.

Здравствуйте, мистер Берглунд. Меня зовут Дэн Кейпервилл, я пишу статью об охране земельных ресурсов в Аппалачском регионе. Я знаю, что трест «Лазурные горы» недавно заключил сделку и получил право устроить заповедник в округе Вайоминг, на обширной лесистой территории. Мне бы очень хотелось побеседовать об этом с вами, когда вам будет удобно…

Какого черта? Откуда в «Таймс» известно об утреннем подписании договора? В нынешних обстоятельствах Уолтеру настолько не хотелось ломать голову, что он немедленно написал и отправил ответ, прежде чем успел передумать.

Уважаемый мистер Кейпервилл, спасибо за ваш интерес. Я охотно побеседую с вами о впечатляющих планах треста. В понедельник, в Вашингтоне, я даю пресс‑конференцию, на которой будет анонсирован масштабный и очень интересный экологический проект. Надеюсь, вы сможете прийти. Принимая во внимание статус вашего издания, я могу прислать вам наш пресс‑релиз накануне вечером. Если у вас есть возможность уделить мне немного времени пораньше с утра в понедельник, перед конференцией, я готов с вами встретиться.

Надеюсь на дальнейшее сотрудничество. Уолтер И. Берглунд, исполнительный директор треста «Лазурные горы».

Он отослал копии Синтии и Лалите, снабдив письмо комментарием «Что за фигня?!», и взволнованно заходил по комнате, размышляя о том, как кстати пришлась бы сейчас бутылочка пива. (Одна‑единственная порция за сорок семь лет – и он уже почувствовал себя записным пьяницей.) Наверное, самым правильным поступком было бы разбудить Лалиту, отправиться в Чарльстон, улететь первым же рейсом в Вашингтон, перенести пресс‑конференцию на пятницу и выступить как предполагалось. Но Уолтеру казалось, что весь мир, этот безумный, сорвавшийся с тормозов мир, вступил в заговор, вознамерившись лишить его тех немногих вещей, о которых он мечтал. Уолтер упустил возможность поцеловать Лалиту, но по крайней мере надеялся провести выходные, размышляя вместе с ней, Джессикой и Ричардом над проблемой перенаселения, прежде чем приступить к разгребанию мусора в Западной Вирджинии.

В половине десятого, продолжая бродить по комнате, он испытывал такую пустоту, тревогу и жалость к себе, что позвонил домой, Патти. Уолтеру хотелось получить хоть какое‑нибудь вознаграждение за свою преданность – а может быть, он просто надеялся сорвать зло на любимой женщине.

– А, привет, – сказала Патти. – Я и не ждала звонка. Все в порядке?

– Все ужасно.

– Да уж не сомневаюсь. Трудно все время говорить «нет», когда хочется сказать «да».

– Господи, только не начинай. Пожалуйста, ради бога, не сегодня.

– Прости. Я просто хотела посочувствовать.

– У меня проблема на работе, Патти. Ничего личного, веришь или нет. Крупная профессиональная проблема, и я надеялся услышать нечто ободряющее. Кто‑то сегодня утром на совещании проболтался прессе, и теперь мне придется представлять проект, в котором я уже, кажется, не хочу участвовать, поскольку у меня такое ощущение, что я все испортил. Все, чего я добился, – так это отдал четырнадцать тысяч акров земли под сплошную вырубку. Они превратятся в пустыню, и теперь нужно сообщить об этом миру, хотя проект меня больше совершенно не волнует!

– Ну что ж, – сказала Патти, – сплошная пустыня – это действительно неприятно.

– Спасибо. Спасибо огромное за сочувствие!

– Сегодня утром я прочла об этом в «Таймс».

– Сегодня?

– Да. Там упомянули этот ваш заповедник и о том, какой вред нанесут наземные горные разработки.

– Невероятно! Сегодня?

– Да, да.

– Черт. Кто‑то, должно быть, прочел статью в газете, позвонил Кейпервиллу и выболтал то, что знал. Я всего полчаса назад получил от него письмо…

– Короче говоря, ты‑то наверняка знаешь, как оно на самом деле. Хотя «наземные горные разработки» и впрямь звучит жутко.

Уолтер стиснул голову руками, вновь на грани слез. Он поверить не мог, что слышит это от жены – именно сейчас, именно сегодня.

– И давно ли ты читаешь «Таймс»? – поинтересовался он.

– Я всего лишь хочу сказать, что звучит это так себе. Звучит это так, что по этому поводу не может быть двух мнений, настолько это плохо.

– Ты же смеялась над матерью, которая верила всему, что пишут в «Таймс».

– И что? Я превратилась в Джойс только потому, что мне не нравятся наземные горные разработки?

– Я хочу сказать, что у проекта есть и свои плюсы.

– Вы думаете, что люди должны жечь больше угля. И способствуете этому. Несмотря на глобальное потепление.

Уолтер накрыл глаза рукой и надавил так сильно, что они заболели.

– Хочешь, чтобы я объяснил причину? Да?

– Если угодно.

– Мы движемся к катастрофе, Патти. Нас ждет полнейший крах.

– Что ж… честно говоря, не знаю насчет тебя, но для меня это в некотором роде будет облегчением.

– Я имею в виду не нас с тобой!

– Ха, а я‑то не поняла. Честное слово, не сообразила, что ты имел в виду.

– Я хотел сказать, что прирост населения и потребление энергии должны в какой‑то момент внезапно пойти на спад. Наше развитие уже давно перестало быть экологически устойчивым. Как только настанет кризис, экосистемы получат шанс восстановиться – но лишь в том случае, если природа вообще уцелеет. Главный вопрос заключается в том, какая часть планеты успеет погибнуть, прежде чем грянет гром. Возможно, мы высосем все досуха, срубим деревья, опустошим океаны – а потом мир рухнет. Или же где‑то останутся нетронутые островки, которые переживут катастрофу.

– Так или иначе, мы‑то с тобой к тому моменту давно будем мертвы, – заметила Патти.

– Да, но, пока я еще жив, я пытаюсь создать такой островок. Убежище. Место, где несколько экосистем сумеют пережить кризис. Вот что такое наш проект.

– То есть, – уточнила Патти, – будет нечто вроде всемирной чумы, и когда люди выстроятся в очередь за лекарством, мы с тобой встанем последними? «Простите, ребята, очень жаль, но лекарство только что закончилось». Мы вежливо улыбнемся, кивнем и погибнем.

– Глобальное потепление – серьезная угроза, – возразил Уолтер, отнюдь не собираясь глотать наживку, – хотя это еще не так страшно, как радиоактивные отходы. Оказывается, природа приспосабливается гораздо быстрее, чем мы привыкли полагать. Если растянуть климатическое изменение на сто лет, у хрупкой экосистемы есть шанс побороться за выживание. Но если взорвется реактор, все немедленно пойдет к чертям и не оправится еще пять тысяч лет.

– Значит, да здравствует уголь, жгите больше угля, ура, ура.

– Все не так просто, Патти. И ситуация становится еще сложнее, если задуматься над другими вариантами. Ядерная энергия – это бомба, которая вот‑вот взорвется. У экосистем нет ни малейшего шанса оправиться после мгновенной катастрофы. Эта идиотка Джослин Зорн выпустила брошюру, в которой описаны два варианта, с ее точки зрения – единственные. На первой картинке изображен пустынный ландшафт на месте взорванной горы, на второй – десяток ветряков на фоне девственных гор. Что тут не так? Десяток ветряков. Там, где их должно быть десять тысяч. Придется покрыть турбинами каждую горную вершину в Западной Вирджинии. Вообрази перелетную птицу, которой нужно миновать все это на своем пути. Если покрыть штат ветряками, думаешь, он по‑прежнему останется приманкой для туристов? Чтобы конкурировать с углем, ветряки должны работать бесперебойно. Через сто лет у нас по‑прежнему будет это уродливое бельмо на глазу, а остатки дикой природы будут погибать. А при ведении открытых горных разработок, если все сделать правильно, через сто лет ситуация будет, конечно, не идеальной, но тем не менее мы сохраним девственные леса.

– Ты это знаешь, а газета – нет, – сказала Патти.

– Да.

– И ты, конечно, не можешь ошибаться.

– Я уверен, что уголь должен сменить ветер и ядерную энергию.

– Может быть, если ты все это объяснишь людям – так, как объяснил сейчас, – то они тебе поверят и никаких проблем не будет.

– А ты веришь?

– Мне не хватает фактов.

– Но у меня‑то факты есть, и я тебе их излагаю! Почему ты не веришь? Почему не пытаешься ободрить?

– А я думала, это обязанность симпатяги. С тех пор как она появилась, мне недостает практики. Тем более у нее лучше получается.

Уолтер закончил разговор, прежде чем он успел принять неприятный оборот. Он выключил свет и собрался лечь. В окна проникал свет с парковки. Лишь темнота приносила Уолтеру облегчение в его горе. Он задернул плотные занавески, но свет по‑прежнему пробивался из‑под них, поэтому он снял белье с соседней кровати и занавесил простынями и одеялами все щели. Потом лег и накрыл голову подушкой, но даже так, как бы он ни старался заслонить глаза, отдельные фотоны достигали его плотно сжатых век. Темнота была не абсолютной.

Они с женой любили и ежедневно мучили друг друга. Вся жизнь Уолтера – включая тоску по Лалите – была сплошным бегством от семейной проблемы. Они с Патти не могли жить вместе – и врозь тоже. Каждый раз, когда ему казалось, что они достигли финала и вот‑вот расстанутся, выяснялось, что они способны двигаться дальше.

Однажды грозовым вечером в Вашингтоне, минувшим летом, он решил сократить безнадежно длинный список дел на один пункт, открыв электронный банковский счет (Уолтер несколько лет подряд намеревался это сделать). Со времени переезда в Вашингтон Патти вносила все меньшую лепту в домашнее хозяйство, даже перестала ходить за покупками, но по‑прежнему исправно платила по счетам и сводила семейный бюджет. Уолтер никогда прежде не интересовался состоянием семейной чековой книжки – но после утомительной сорокапятиминутной возни с компьютерным приложением увидел на экране цифры и обнаружил, что каждый месяц со счета пропадает пятьсот долларов. Первой мыслью было то, что его грабит какой‑нибудь нигерийский – или московский – хакер. Но ведь Патти, несомненно, заметила бы пропажу?

Уолтер поднялся в маленькую комнату жены, где она весело болтала по телефону с одной из своих давних товарок по баскетбольной команде. Патти была способна смеяться и острить с кем угодно, кроме Уолтера. Муж дал понять, что не уйдет, пока она не положит трубку.

– Мне были нужны наличные, – сказала она, когда Уолтер показал ей распечатки. – Вот я и выписала несколько чеков.

– Пятьсот долларов в конце каждого месяца?

– Ну да, я всегда так делаю.

– Нет, обычно ты берешь двести каждые две недели. Я знаю, какие суммы и когда ты снимаешь. А вот еще… гонорар за удостоверенный чек. Это было пятнадцатого мая.

– Да.

– Удостоверенный банковский чек. Не наличные.

Где‑то над Военно‑морской обсерваторией, где жил Дик Чейни, в вечернем небе цвета зимней воды грохотал гром. Патти, сидя на маленькой кушетке, сердито скрестила руки на груди.

– Ну ладно, – сказала она. – Ты меня поймал. Джоуи нужно было внести арендную плату вперед, за все лето. Он вернет деньги, когда заработает. На тот момент у него не было ни цента.

Вот уже второй год Джоуи работал в Вашингтоне, но дома не жил. То, что отверг их стол и кров, и без того достаточно раздражало Уолтера, но еще неприятней было узнать, куда Джоуи устроился на лето. Продажная маленькая фирма‑однодневка, которую финансировали друзья Вина Хэйвена по «Эл‑би‑ай» (хотя тогда Уолтер еще понятия о них не имел). Она заключила неконкурентный контракт на приватизацию хлебопекарной промышленности в недавно освобожденном Ираке. Уолтер и Джоуи уже успели поругаться из‑за этого несколько недель назад, Четвертого июля, когда Джоуи явился на семейный пикник и с изрядным запозданием изложил свои планы на лето. Уолтер потерял самообладание, Патти сбежала и спряталась в комнате, а Джоуи, поганец‑республиканец, сидел и ухмылялся. Он как будто посмеивался над старым неотесанным папашей с его старомодными принципами. Как будто сам был чем‑то лучше.

– Здесь у нас отличная спальня, – сказал Уолтер, – но для него она недостаточно хороша. Не подходит для взрослого человека. Недостаточно стильная. И потом, ему же придется ездить на работу на автобусе! С простыми смертными!

– Ему нужно платить за жилье в Вирджинии, Уолтер. Он ведь все вернет. Я знала, что ты откажешь, если тебя попросить, а потому все сделала не сказавшись. Если не хочешь, чтобы я самостоятельно принимала решения, забери у меня чековую книжку. И кредитку. Тогда я буду приходить к тебе и просить денег каждый раз, когда понадобится.

– Каждый месяц! Ты посылала деньги каждый месяц! Нашему мистеру Независимому!

– Я одолжила Джоуи некоторую сумму. У него состоятельные друзья. Он очень экономный, но если у него все наладится и он войдет в этот круг…

– …в этот замечательный круг, где сплошь сливки общества…

– У него есть план. План, который, надеюсь, тебя порадует.

– Это что‑то новенькое.

– Деньги нужны Джоуи только на одежду и выходы в свет, – объяснила Патти. – Он сам платит за обучение, жилье и еду. Если ты однажды сумеешь простить сына за то, что он – не твоя точная копия, ты поймешь, что на самом деле вы во многом похожи. Когда тебе было двадцать, ты жил точно так же…

– Да, за тем исключением, что за четыре года учебы сменил всего три свитера, не шлялся по барам пять вечеров в неделю и уж точно не клянчил денег у матери.

– Уолтер, мир изменился. И может быть, сын лучше тебя понимает, что нужно делать, чтобы преуспеть.

– Работать на оборонного подрядчика и каждый вечер напиваться в сопли со студентами‑республиканцами? Это и есть лучший способ преуспеть? Единственный доступный вариант?

– Ты не понимаешь, как напуганы эти ребята. Они живут в постоянном стрессе. Вот они и развлекаются по полной – что тут такого?

Кондиционер в старом доме не справлялся с наплывом уличной влажности. Гроза затянулась и двигалась как будто в нескольких направлениях сразу; грушевое дерево за окном задрожало, как будто кто‑то по нему карабкался. По телу Уолтера – в тех местах, где к нему не прилегала одежда, – градом катился пот.

– Интересно послушать, как ты защищаешь молодых людей, – сказал он, – потому что обычно…

– Я защищаю нашего сына, – огрызнулась Патти. – Если ты не заметил, Джоуи не какой‑нибудь безмозглый лоботряс во вьетнамках. Он поинтереснее, чем…

– Поверить не могу, что ты посылаешь ему деньги на пьянку. Знаешь, на что это похоже? На то, как государство поддерживает частный бизнес. Компании, которые кичатся своей независимостью, сосут сиську у федеральных властей. «Нужно сократить правительство, долой контроль, долой налоги, а кстати, не дадите ли денег?»

– Никто тут сиську не сосет, – с ненавистью произнесла Патти.

– Я выразился метафорически.

– Интересные же метафоры ты выбираешь.

– Я постарался. Все эти фирмы, которые прикидываются зрелыми и независимыми, на самом деле сущие младенцы. Они пожирают федеральный бюджет, в то время как остальные отрасли голодают. Год за годом Департамент дикой природы получает все меньше денег, примерно на пять процентов. Зайди в их провинциальные филиалы – там ни души. Нет персонала, нет средств на закупку земли, нет…

– Ах, бедные звери и рыбы. Несчастная дикая природа.

– Мне она небезразлична. Разве ты этого не понимаешь? Разве не уважаешь мою позицию? Если ты не в состоянии меня уважать, то зачем вообще со мной живешь? Почему бы тебе просто не уйти?

– Потому что уход – это не ответ. Уолтер, по‑твоему, я не думала об уходе? О том, чтобы, так сказать, выставить на торги мои потрясающие способности, рабочий опыт и прекрасное сорокалетнее тело. Честное слово, твоя забота о птичках – прекрасное занятие…

– Не ври.

– Возможно, я не способна этим увлечься, но…

– А чем ты способна увлечься? Ничем. Ты сидишь дома и ничего не делаешь, ничего, ничего, ничего, каждый день, и это меня просто убивает. Если бы ты зарабатывала деньги или делала что‑нибудь полезное для людей, вместо того чтобы торчать в комнате и жалеть себя, тебе бы стало намного лучше, поверь.

– Прекрасная идея. Но, милый, никто не станет платить мне сто восемьдесят тысяч долларов в год за спасение птичек. Прекрасная работа – но не всякий ее получит. Я‑то не такая везучая. Может, ты хочешь, чтобы я разносила кофе в закусочной? По‑твоему, после восьми часов в «Старбаксе» у меня повысится самооценка?

– Хотя бы попытайся! Ты никогда даже не пробовала. Ни разу в жизни.

– О, наконец‑то ты проговорился. Вот чем ты недоволен.

– Напрасно я позволял тебе сидеть дома. Вот в чем была ошибка. Не знаю, отчего твои родители не заставляли тебя искать работу, но…

– Я работала, Уолтер, черт возьми! – Патти попыталась лягнуть его в колено, но промахнулась. – Я целое лето работала у отца, и это был кошмар! И потом, когда училась в университете, – сам знаешь. Я продержалась в той конторе два года. Я ходила на работу, даже когда была на восьмом месяце!

– Ты болтала с друзьями, пила кофе и смотрела телевизор. Это была не работа, Патти, а подарок от людей, которые тебя любили. Сначала ты работала у отца, а потом у своих друзей.

– А потом на протяжении двадцати лет занималась домашним хозяйством по шестнадцать часов в сутки! Бесплатно! Это не считается? Это тоже был подарок? Я растила твоих детей и содержала дом.

– Но ведь ты сама того хотела.

– А ты нет?

– Я хотел этого для тебя.

– Вранье, вранье, вранье. И ради себя тоже. Ты все время тягался с Ричардом и не любишь об этом вспоминать только потому, что у тебя ничего не получилось. Ты перестал выигрывать.

– Выигрыш тут ни при чем.

– Не ври! Ты такой же амбициозный, как и я, только ни за что не признаешься. Вот почему ты не хочешь оставить меня в покое, вот почему я должна найти эту драгоценную работу. Потому что из‑за меня ты выглядишь неудачником.

– И слушать не желаю. Бред какой‑то.

– Пожалуйста, не слушай, но я тем не менее играю в твоей команде и, поверь, по‑прежнему хочу, чтобы ты победил. Я помогаю Джоуи потому, что он тоже наш. Я и тебе помогу. Завтра я ради тебя пойду…

– Только не ради меня.

– Да, ради тебя! Ты что, не понимаешь? Не ради себя же. Я ни во что не верю. Семья – это все, что у меня есть. Поэтому ради тебя я найду работу, и тогда ты наконец перестанешь зудеть и разрешишь посылать Джоуи все деньги, которые я сумею заработать. Мы будем меньше видеться, и тебе будет не так противно.

– Мне не противно.

– Ну, это выше моего понимания.

– И вовсе не обязательно искать работу, если ты не хочешь.

– Я хочу! По‑моему, все ясно. Ты высказался очень недвусмысленно.

– Нет. Ты ничего не обязана делать. Просто стань опять моей Патти. Вернись ко мне.

Тогда она бурно зарыдала, и он лег на кушетку рядом с ней. Ссора регулярно служила прелюдией к сексу – это был едва ли не единственный способ заняться любовью.

За окном хлестал дождь и небо вспыхивало от молний, пока Уолтер пытался наполнить Патти желанием и самоуважением, дать ей понять, как ему важно, чтобы именно ей он мог раскрыть душу. Это никогда у него толком не получалось, и все же после всего наступила череда блаженных минут, когда они лежали друг у друга в объятьях, осененные покойным величием долгого брака, забыв себя в общей печали, простив друг другу все причиненные беды и обиды, и отдыхали.

На следующее утро Патти отправилась искать работу. Она вернулась через два часа и заглянула в кабинет к мужу – в оранжерею, – чтобы объявить, что устроилась администратором в местную «Республику здоровья».

– Даже не знаю… – сказал Уолтер.

– Что? А почему бы и нет? Это едва ли не единственное место в Джорджтауне, от которого меня не тошнит. И потом, они недавно открылись. Это хорошая примета.

– Учитывая твои таланты, должность администратора вряд ли тебе подходит.

– С чьей точки зрения?

– С точки зрения людей, которые могут тебя там увидеть.

– И что это за люди такие?

– Люди, у которых я пытаюсь добиться денег, юридической поддержки или посредничества.

– О господи. Ты сам понимаешь, что говоришь?

– Я всего лишь откровенен с тобой. Не наказывай меня за честность.

– Я сержусь на тебя за снобизм, а не за честность. Ничего себе! «Не подходит»! Надо же.

– Ты слишком умна для того, чтобы занимать должность для начинающих в спортклубе.

– Ты хочешь сказать, что я слишком стара. Ты бы не стал возражать, если бы Джессика решила поработать там летом.

– Честно говоря, я бы огорчился, если бы это было единственное ее летнее занятие.

– Ну и что мне делать? «Найди хоть какую‑нибудь работу, о нет, подожди, не надо, та работа, которая тебе нравится и для которой ты годишься, не подходит».

– Хорошо, иди и работай. Мне все равно.

– Спасибо за то, что тебе наплевать.

– По‑моему, ты себя недооцениваешь.

– Может быть, это временное занятие, – ответила Патти. – В один прекрасный день я получу риелторскую лицензию – ведь любой домохозяйке ничего не стоит это сделать – и начну продавать маленькие убогие домишки по два миллиона долларов за штуку. «В этом туалете в 1962 году Губерт Хамфри хорошенько испражнился, и в связи с этим историческим событием дом был занесен в список национальных памятников культуры, вот почему владельцы требуют сто тысяч долларов надбавки. А за этим кухонным окном растет маленькая, но очень красивая азалия». Я буду носить розовое, зеленое и плащ Burberry, а на первые крупные комиссионные куплю «лексус». Вот это будет приемлемая работа.

Date: 2015-09-02; view: 262; Нарушение авторских прав