Гнев доброго человека 2 page

– Мне ясно одно: я этого боюсь.

Жить в одном отеле с Лалитой, возможно, было самым сложным в их рабочих отношениях. В Вашингтоне Лалита по крайней мере жила этажом выше и поблизости всегда была Патти. В Бекли же они получили одинаковые ключи от одинаковых дверей в десяти шагах друг от друга. Их номера отличались одинаковой унылостью, победить которую был способен лишь жар запретной связи. Уолтер не мог избавиться от мысли о том, как одиноко сейчас Лалите в ее одинаковой комнате. Отчасти он чувствовал себя существом низшего порядка, потому что откровенно завидовал ее юности, невинному идеализму, простоте ее жизненной ситуации по сравнению с его запутанной жизнью. Уолтеру казалась, что номер Лалиты воплощает собой целостность, красоту, закономерные стремления, в то время как у него царят пустота и аскеза, хотя их комнаты были похожи как две капли воды. Он включил телевизор, чтобы разбавить тишину, и, раздеваясь для одинокого душа, посмотрел репортаж об очередной резне в Ираке.

Накануне утром, когда Уолтер собирался ехать в аэропорт, в дверях спальни показалась Патти.

– Позволь мне высказаться коротко и ясно, – заявила она. – Я даю тебе разрешение.

– Разрешение на что?

– Ты знаешь на что. Так вот, оно у тебя есть.

Уолтер поверил бы в ее искренность, не будь Патти такой всклокоченной и не ломай она руки столь драматически.

– О чем бы ни шла речь, я не нуждаюсь в твоем разрешении, – сказал он.

Жена умоляюще взглянула на него, затем в ее глазах появилось отчаяние, и она ушла. Через полчаса, собираясь уходить, Уолтер постучал в дверь маленькой комнаты, где Патти спала, работала и сидела за компьютером – в последнее время все дольше и дольше.

– Милая, – сказал он через дверь, – увидимся в четверг вечером.

Патти не ответила, Уолтер постучал снова и вошел. Она сидела на раскладном диване, тесно переплетя пальцы. Лицо у нее было красное, измученное, мокрое от слез. Уолтер присел на корточки и взял жену за руки, которые старились у нее быстрее, чем остальное тело, – они были костлявые, обтянутые тонкой кожей.

– Я тебя люблю, – сказал он. – Ты это понимаешь?

Она быстро кивнула и прикусила губу – ей было приятно слышать эти слова, но они не убедили ее.

– Ладно, – сиплым шепотом произнесла она. – Иди.

Спускаясь по лестнице в кабинет, Уолтер размышлял: сколько еще раз он позволит этой женщине нанести ему рану в самое сердце?

Бедная Патти, бедная, потерянная, по‑прежнему охваченная соревновательным духом Патти, за время жизни в Вашингтоне не совершившая ни одного поступка, который можно было бы назвать смелым или достойным восхищения, не могла не заметить, что Уолтер в восторге от Лалиты. Единственной причиной, по которой он не смел даже подумать о том, что любит Лалиту, не говоря уже о вытекающих из этого действиях, была все та же Патти. Дело было не только в его уважении к институту брака. Патти узнает, что он ставит другую женщину выше нее, – одна мысль об этом для Уолтера была невыносима. Лалита действительно была лучше Патти. Непреложный факт. Но Уолтер понимал, что скорее умрет, чем признает это в присутствии Патти, поскольку, какие бы чувства он ни питал к Лалите и какой бы непроходимо тяжелой ни была теперь его жизнь с женой, он, несомненно, любил ее – совершенно иначе, чем Лалиту. В его любви к Патти было нечто более обширное и абстрактное, но от этого не менее существенное – нечто, связанное с пожизненной ответственностью и потребностью оставаться порядочным человеком. Если уволить Лалиту, она проплачет несколько месяцев, а потом будет жить дальше и творить добрые дела во имя кого‑нибудь другого. Лалита была молода и невинна, в то время как Патти, которая нередко бывала жестока с мужем, а в последнее время все чаще вздрагивала от его ласковых прикосновений, по‑прежнему нуждалась в любви Уолтера. Он понимал, что в противном случае Патти сама бы его бросила. Уолтер все прекрасно понимал. Ему надлежало заполнять любовью пустоту в душе Патти, и это был его тяжкий крест. Мерцающий огонек надежды, который мог поддержать только он. Хотя эта немыслимая ситуация с каждым днем становилась все тяжелее, у Уолтера не было иного выбора, кроме как смириться.

Выйдя из душа и стараясь не смотреть на вопиющее отражение своего белого стареющего тела в зеркале, он проверил входящие и обнаружил сообщение от Ричарда Каца.

Привет партнеру нас тут все готово. Встретимся в Вашингтоне или как? Мне поселиться в отеле или спать у тебя на кушетке? Я хочу развлекаться. Передавай привет своим красавецам. Р. К.

Уолтер перечитал сообщение с каким‑то смутным чувством неловкости. Он получил очередное свидетельство того, что Ричард потрясающе легкомыслен, – а может быть, ему не давало покоя воспоминание об их встрече на Манхэттене две недели назад. Хотя Уолтер был очень рад повидать старого друга, он никак не мог забыть о той настойчивости, с которой Ричард утверждал, что Лалита якобы не прочь «перепихнуться», о его постоянных намеках на интерес девушки к оральному сексу и о том, как он сам, в баре на Пенн‑Стейшн, жаловался Кацу на Патти. Уолтер никогда и ни с кем не позволял себе такого. Сорокасемилетний мужчина, который чернит свою жену в обществе приятеля студенческих лет и делает признания, от которых лучше было бы воздержаться, – это очень жалкое зрелище. Хотя Ричард, казалось, тоже радовался встрече, Уолтер не мог избавиться от знакомого ощущения, что тот пытается навязать ему свой взгляд на мир и таким образом победить. Когда, к удивлению Уолтера, Ричард согласился присоединиться к борьбе с перенаселением, он немедленно позвонил Лалите и сообщил ей потрясающие новости. Впрочем, в отличие от нее, он был не в состоянии отнестись к ним с энтузиазмом. Уолтер сел на поезд в Вашингтон, сомневаясь, что поступил правильно.

Почему в письме Ричард назвал Лалиту и Патти «красавицами»? И почему передал привет им, а не Уолтеру? Очередной бестактный промах? Вряд ли.

Неподалеку от их гостиницы находился мясной ресторан, от пола до потолка зашитый в пластик, но зато располагающий полноценным баром. Идти туда было довольно глупо, поскольку ни Уолтер, ни Лалита не ели говядины, но ничего лучшего служащий мотеля порекомендовать не смог. Устроившись в углу, Уолтер чокнулся с Лалитой (ему принесли пиво, а ей мартини с джином, и девушка быстро прикончила свою порцию). Уолтер позвал официантку и попросил еще, а затем принялся мучительно просматривать меню. Памятуя о коровьем метане, пагубном воздействии свиного навоза и утиного помета, чрезмерном рыбном промысле в океанах, недостатках искусственно выведенных креветок и лосося, злоупотреблении антибиотиками на молочных фабриках и огромном количестве топлива, потраченном на глобализацию продукта, он немногое мог заказывать в ресторанах, не рискуя впоследствии страдать от угрызений совести. Картошку, фасоль и пресноводную тилапию.

– К черту, – сказал Уолтер, закрывая меню. – Я хочу говяжью вырезку.

– Прекрасно, мы же празднуем, – откликнулась Лалита. Ее лицо раскраснелось. – А я хочу вкусный сандвич с сыром на гриле. Из детского меню.

Пить пиво было интересно. Оно оказалось неожиданно кислым и невкусным – все равно что пить жидкое тесто. После трех‑четырех глотков сосуды в мозгу Уолтера, редко дававшие о себе знать, начали тревожно пульсировать.

– Я получил письмо от Ричарда, – сказал он. – Он хочет приехать и обсудить с нами стратегию. Я сказал – пусть приезжает на выходные.

– Вот видите? А вы ведь думали, что не стоит даже спрашивать его мнения.

– Да, да, вы были правы.

Лалита заметила в лице Уолтера нечто странное:

– Вас это не радует?

– Что вы, я вполне счастлив. Теоретически. Но я… не могу поверить. Просто не понимаю, зачем ему это надо.

– Потому что мы очень убедительны.

– Да, может быть. Или потому что вы очень красивы.

Лалита, казалось, была и польщена, и смущена.

– Он ведь ваш хороший друг?

– Да, когда‑то мы дружили. Но потом он прославился. И сейчас я ему не доверяю.

– Почему?

Уолтер покачал головой, не желая говорить.

– Вы не доверяете ему из‑за меня?

– Нет, это было бы глупо. То есть… какое мне до этого дело? Вы взрослая и сами можете о себе позаботиться.

Лалита рассмеялась. Смущение прошло, осталось лишь веселье.

– Он, конечно, очень забавный и обаятельный, – сказала она, – но, честно говоря, мне его просто жаль. Понимаете? Ричард, кажется, из тех людей, которые вынуждены круглые сутки поддерживать свой имидж, потому что внутри они слабы. Он вовсе не такой, как вы. Когда мы втроем разговаривали, я видела, что он восхищается вами, но старается этого не выказывать. Неужели вы не заметили?

Уолтер пришел в такой восторг, что даже испугался. Он хотел в это поверить, но не мог, поскольку знал, что Ричард на свой лад безжалостен.

– Я серьезно, Уолтер. Ричард очень примитивен. У него есть только чувство собственного достоинства, самоконтроль и имидж. Сущие пустяки, в то время как вы обладаете и всем остальным.

– Но его таланты – именно то, что нужно миру, – возразил Уолтер. – Вы ведь читали о нем в интернете и понимаете, о чем речь. Миру даром не нужны чувства и идеи – он вознаграждает хладнокровие и прямоту. И именно поэтому я не доверяю Ричарду. Он установил такие правила, что в любом случае должен выиграть. Возможно, в глубине души ему действительно нравятся наши планы, но он никогда не признается открыто, потому что должен поддерживать свой имидж – так хочет мир, и Ричард это прекрасно знает.

– Тем лучше, что он будет работать с нами. Я не хочу, чтобы вы были любимцем публики, мне не нравятся такие мужчины. Мне нравятся такие, как вы. А Ричард поможет нам наладить связь с людьми.

Уолтер испытал облегчение, когда официантка подошла принять заказ, помешав ему дослушать объяснения Лалиты. Но опасность усугубилась, когда девушка допила второй бокал мартини.

– Можно задать личный вопрос? – спросила она.

– Э… конечно.

– Я хочу сделать стерилизацию. Как вы думаете, стоит?

Лалита говорила достаточно громко, и Уолтер, опасаясь, что ее услышат за другими столиками, поднес палец к губам. Он и так чувствовал себя чересчур на виду – типичный горожанин, который сидит с темнокожей девушкой в баре, набитом вирджинскими провинциалами, которые, как известно, делятся на две разновидности – толстяки и скелеты.

– По‑моему, это разумно, потому что я точно не хочу детей, – понизив голос, продолжала Лалита.

– Ну… Я не… не… – Уолтер хотел сказать, что, поскольку Лалита очень редко видится с Джайрамом, своим давним бойфрендом, беременность и так вряд ли стоит на повестке дня. И потом, даже если она забеременеет случайно, то всегда может сделать аборт. Ему казалось вопиюще неприемлемым обсуждать со своей ассистенткой медицинские проблемы. Лалита улыбалась Уолтеру с пьяной застенчивостью, как будто и впрямь ища его одобрения или опасаясь услышать «нет».

– Думаю, Ричард был прав. Помните, что он сказал? – наконец произнес он. – Что люди склонны передумывать. Наверное, будет лучше, если вы оставите себе возможность выбора.

– Но если я твердо знаю, что сейчас права? Я не поручусь, что в будущем останусь разумной.

– Во всяком случае, вы изменитесь. Станете другой. И возможно, вам захочется чего‑то иного.

– Тогда к черту, – ответила Лалита, подаваясь вперед. – Если бы я наверняка знала, что в будущем захочу ребенка, то уже сейчас перестала бы себя уважать.

Уолтер усилием воли заставил себя не смотреть на других посетителей.

– А почему вы вообще об этом заговорили? Вы ведь почти не видитесь с Джайрамом.

– Джайрам хочет детей. Он не верит, что я серьезно настроена их не иметь. Я должна ему доказать, тогда он перестанет мне докучать. Я хочу с ним порвать.

– Сомневаюсь, что нам следует это обсуждать.

– Допустим, вы правы, но с кем еще мне поговорить? Вы единственный, кто меня понимает.

– Ох, Лалита… – Голова у Уолтера кружилась от пива. – Мне так жаль. Страшно жаль. Похоже, я завел вас в какие‑то дебри, совершенно не желая того. У вас впереди целая жизнь, и… по‑моему, вы ввязались во что‑то нехорошее.

Слова были не те. Пытаясь сказать нечто относящееся к проблеме перенаселения, Уолтер каким‑то образом коснулся темы, имеющей отношение лишь к ним двоим. Он как будто старался предсказать некую вероятность, хотя был совершенно к этому не готов – и знал, что никакой вероятности на самом деле нет.

– Это мои мысли, а не ваши, – возразила Лалита. – Вы мне их в голову не вкладывали. Я всего лишь спросила совета.

– И я советую не делать этого.

– Ладно. Тогда я еще выпью. Или вы и тут меня отговорите?

– Да, я бы не рекомендовал.

– Но все‑таки, пожалуйста, закажите мне еще мартини.

Перед Уолтером разверзлась бездна, куда можно было броситься хоть сию секунду. Он был поражен тем, с какой скоростью это произошло. Когда он влюбился в последний раз – точнее, это был единственный раз, – то тянул почти целый год, прежде чем сделать шаг, и большую часть работы проделала за него Патти. Теперь же казалось, что все можно уладить за считаные минуты. Еще несколько беззаботных слов, глоток пива, и бог знает, что будет дальше…

– Я лишь хотел сказать, – начал он, – что, возможно, слишком часто твердил вам о перенаселении. О том, что меня оно угнетает. Но это мой дурацкий гнев и мои проблемы. Я вовсе не имел в виду ничего большего.

Лалита кивнула. На ресницах у нее повисли крошечные слезинки.

– Я люблю вас, как отец, – пробормотал Уолтер.

– Я понимаю.

Но это тоже было неверно, потому что преграждало ему доступ к той самой любви, недопустимость которой ему по‑прежнему так больно было осознавать.

– Разумеется, я недостаточно стар, чтобы быть вашим отцом, – оговорился он, – и потом, в любом случае вы не сирота. Я имел в виду, что вы обратились ко мне за советом, как к отцу. Вы правильно поняли, что я, будучи вашим шефом и более опытным человеком… забочусь о вас. В данном случае – как отец. Ничего запретного тут нет.

Произнеся эти слова, Уолтер понял, что говорит полнейшую бессмыслицу. Запреты – вот в чем состояла его главная проблема. Лалита, которая, судя по всему, это понимала, подняла взгляд и посмотрела ему прямо в глаза:

– Вовсе не обязательно любить меня, Уолтер. Я не требую взаимности. Договорились? Вы не можете мне запретить.

Пропасть расширялась с ужасающей быстротой.

– Но я тоже вас люблю! – возразил он. – В другом смысле. В определенном смысле. Конечно, люблю. Очень люблю. Но даже не представляю, чем это может закончиться. То есть, если мы и дальше хотим работать вместе, нам не следует об этом говорить. Мы уже зашли слишком далеко.

– Знаю. – Лалита вновь опустила глаза. – И потом, вы женаты.

– Вот именно. Вот именно! Значит, решено.

– Да. Решено.

– Давайте‑ка я закажу вам еще выпить.

Признавшись в любви и предотвратив беду, он отыскал официантку и заказал третью порцию мартини с вермутом. Румянец, который всю жизнь приходил без спросу, теперь не покидал его лица. Уолтер с пылающими щеками отправился в туалет и попробовал облегчиться. Он стоял над писсуаром, глубоко дышал и наконец уже готов был опорожниться, когда дверь распахнулась и кто‑то вошел. Уолтер слышал, как мужчина моет и вытирает руки. Сам он в это время стоял весь пунцовый и ждал, когда же мочевой пузырь наконец справится со своей задачей. Ему почти удалось помочиться, когда он сообразил, что новопришедший чего‑то ждет, стоя у раковины. Тогда Уолтер, отказавшись от своего намерения, спустил воду и застегнул штаны.

– Что, не можешь отлить? К доктору пора? – ехидно заметил стоявший у стенки парень. Белый, лет за тридцать, с морщинистым лицом. С точки зрения Уолтера – воплощение водителя, который плевать хочет на правила дорожного движения. Он торчал у Уолтера за плечом, пока тот торопливо мыл и вытирал руки.

– Тебе черные нравятся, да?

– Что?

– Я видел, что ты пришел с негритоской.

– Она индуска, – ответил Уолтер, обходя парня. – А теперь прошу прощения…

– Думаешь напоить ее и трахнуть, э?

В этом голосе прозвучала такая откровенная ненависть, что Уолтер, опасаясь агрессии, не стал отвечать и поспешно вышел из туалета. Он уже тридцать пять лет ни с кем не дрался и подозревал, что быть избитым в сорок семь лет куда хуже, чем в двенадцать. Когда он сел и принялся за салат из латука, все его тело содрогалось от невыплеснутой ярости, а голова кружилась от осознания несправедливости.

– Как вам пиво? – спросила Лалита.

– Интересные ощущения, – ответил Уолтер, немедленно допивая остатки. Голова как будто стремилась отделиться от туловища и взлететь к потолку, словно воздушный шарик.

– Простите, если я наговорила чего не следует.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я…

«Я тоже тебя люблю. Очень тебя люблю».

– …Я в трудном положении, милая. То есть… никаких милых. Никаких. Лалита. Милая. Я в трудном положении.

– Может быть, еще пива? – предложила девушка с лукавой улыбкой.

– Понимаете ли, дело в том, что я люблю свою жену.

– Да, конечно, – отозвалась она, даже не пытаясь его вызволить. Лалита выгнула спину, точно кошка, и потянулась через стол, положив красивые нежные руки с бледными ноготками по сторонам его тарелки, словно предлагая Уолтеру: коснись. – Я так напилась, – заявила она, хитро глядя на него.

Тот оглянулся, опасаясь, что тот тип из туалета наблюдает за ними. Но парня не было в поле зрения – и никто на них не смотрел. Взглянув на Лалиту, которая припала головой к пластмассовой столешнице, словно к мягчайшей подушке, он вспомнил пророчество Ричарда. Девушка стоит на коленях и улыбается, глядя снизу вверх. Ричард Кац смотрел на мир так просто и ясно. Волна раскаяния пробилась сквозь хмель и остудила Уолтера. Ричард воспользовался бы опьянением Лалиты – но только не он.

– Сядьте прямо, – строго сказал Уолтер.

– Сейчас… – пробормотала она, потягиваясь и шевеля пальчиками.

– Сядьте немедленно. Мы – официальные представители треста и должны об этом помнить.

– Лучше отвезите меня домой, Уолтер.

– Сначала вам нужно поесть.

– М‑м… – Лалита улыбнулась с закрытыми глазами.

Уолтер встал, догнал официантку и попросил завернуть им еду с собой. Когда он вернулся, Лалита все еще лежала, опустив голову на стол, а недопитое мартини стояло рядом. Он поднял девушку, крепко держа за плечо, вывел из бара и усадил в машину. Вернувшись в бар за едой, в вестибюле Уолтер встретил своего мучителя.

– Черномазых любишь? – спросил тот. – Какого хрена тебе тут вообще надо?

Уолтер попытался его обойти, но парень преградил ему путь:

– Я тебе вопрос задал.

– Не собираюсь отвечать, – сказал Уолтер. Он попытался оттолкнуть парня, но тут же его с силой прижали к стеклянной двери, так что задрожала рама. В тот же момент, прежде чем произошло нечто худшее, отворилась вторая дверь, и суровая барменша поинтересовалась, что тут такое.

– Этот человек мешает мне пройти, – ответил Уолтер, тяжело дыша.

– Хренов извращенец.

– Улаживайте свои дела на улице, – сказала барменша.

– Я никуда не пойду. Пусть этот урод валит.

– Тогда возвращайся за свой столик и прикуси язык.

– Да я есть не могу, так тошнит от извращенца этого.

Оставив их, Уолтер вошел в бар и перехватил ненавидящий взгляд коренастой блондинки – видимо, спутницы скандалиста, – в одиночестве сидевшей за столиком у входа. Дожидаясь, пока ему принесут коробку с едой, Уолтер гадал, отчего они с Лалитой именно сегодня вызвали такую неприязнь. Конечно, на них порой косились, особенно в маленьких городках, но ничего подобного прежде не случалось. Честно говоря, он и сам удивлялся количеству черно‑белых пар в Чарльстоне и относительно низкому уровню расового шовинизма в штате. Большую часть населения Западной Вирджинии составляли белые, поэтому расовые проблемы возникали редко. Уолтер невольно пришел к выводу, что ощущение вины, которое он буквально источал, привлекло к ним столь неприятное внимание. Эти люди ненавидели не Лалиту, а его. И он заслужил их ненависть. Когда еду наконец принесли, у Уолтера так сильно дрожали руки, что он с трудом сумел подписать чек.

Вернувшись в гостиницу, он на руках донес Лалиту, под дождем, до двери номера и поставил на ноги. Он не сомневался, что она дошла бы и сама, но ему хотелось исполнить желание девушки – попасть в номер именно таким образом. Уолтеру действительно было приятно нести ее словно ребенка – это напоминало ему о его обязанностях. Когда Лалита опрокинулась на постель, он накрыл девушку одеялом, точь‑в‑точь как некогда накрывал Джессику и Джоуи.

– Я пойду перекушу, – сказал он, ласково отводя ей волосы со лба. – А ваш ужин оставлю здесь.

– Не надо, – отозвалась Лалита. – Останьтесь и посмотрите пока телевизор. Я протрезвею, и мы поедим вместе.

И в этом он тоже уступил и включил телевизор, застав окончание «Часа новостей» на Пи‑би‑эс – там обсуждали военные заслуги Джона Керри. Неуместность дискуссии настолько взвинтила Уолтера, что он с трудом улавливал суть. В последнее время он терпеть не мог смотреть новости. Все менялось быстро, слишком быстро. Уолтера охватило острое сочувствие к Керри, у которого оставалось меньше семи месяцев на то, чтобы радикально изменить настроение целой нации и выставить напоказ техничную ложь и манипуляции последних трех лет.

Он и сам испытывал чудовищное давление, пытаясь получить подписи Нардона и Бласко до 30 июня – в этот день истекал срок их первоначального соглашения с Вином Хэйвеном, после чего оно могло быть пересмотрено. Торопясь договориться с Койлом Мэтисом и уложиться в заданные временные рамки, Уолтер не имел иного выбора, кроме как подписать контракт с «Эл‑би‑ай» на поставку бронежилетов, какими бы неприятными ни были условия. И теперь, прежде чем что‑либо могло измениться, угольные компании стремились опустошить долину Девятимильного ручья и проникнуть в горные недра – они вольны были это делать благодаря одной из редких безусловных удач Уолтера: он сумел быстро добиться разрешения и вынудил Аппалачский юридический центр прекратить затянувшуюся тяжбу по поводу разработок в долине. Сделку скрепили, и теперь Уолтер должен был в любом случае забыть о Западной Вирджинии и как следует взяться за свой проект по борьбе с перенаселением. Нужно было запустить программу прежде, чем либерально настроенные студенты построят планы на лето и отправятся работать на избирательную кампанию Керри.

За две с половиной недели, прошедшие со дня встречи с Ричардом на Манхэттене, население Земли возросло на семь миллионов. Семь миллионов человеческих существ – фактически население Нью‑Йорка, – которые примутся уничтожать леса, загрязнять реки, асфальтировать луга, выбрасывать мусор в Тихий океан, жечь нефть и уголь, истреблять животных, слушаться Папу Римского и заводить по десять детей. С точки зрения Уолтера, самой влиятельной в мире темной силой и самым главным поводом бояться за человечество и будущность планеты была католическая церковь – хотя, несомненно, фундаментализм Буша и бен Ладена занимал почетное второе место. Уолтер не мог без гнева смотреть на церковь, или на изображение рыбы на чьей‑нибудь машине, или на надпись «Иисус близко». В местах наподобие Западной Вирджинии он злился почти на каждом шагу – что, несомненно, подливало масла в огонь, когда Уолтер сидел за рулем. Дело было не только в религии, не только в гигантомании, от которой, как никто, страдали американцы, не в «Уолмартах», не в кукурузном сиропе, не в грузовиках на дороге. Уолтеру казалось, что никто во всей стране даже на секунду не задумывается о том, что каждый месяц приходится впихивать еще тринадцать миллионов крупных приматов на ограниченную земную поверхность. Безмятежное равнодушие провинциалов заставляло его буквально на стенку лезть.

Недавно Патти предложила Уолтеру в качестве лекарства против гнева слушать радио за рулем, но, с его точки зрения, оно само по себе было свидетельством того, что ни один американец не задумывается о скорой гибели планеты. Разумеется, все радиостанции, и светские, и религиозные, активно поддерживали разрушение; музыкальные каналы продолжали шуметь по пустякам, а Национальное общественное радио – тем более. «Горное радио» и «Домик в прерии» веселились, и, с точки зрения Уолтера, это был пир во время чумы. Хуже всего были «Воскресное утро» и «Все схвачено». Новости по Национальному радио, хоть и в кои‑то веки либерального толка, стали рупором правоцентристской идеологии свободного рынка. Они расценивали малейшее замедление экономического роста страны как катастрофу и попусту растрачивали драгоценные минуты утреннего и вечернего эфира – минуты, когда нужно было бить в набат по поводу перенаселения и массового вымирания видов, – на патологически серьезные рассуждения о литературе и музыкальных вывертах вроде «Орехового сюрприза».

А взять, к примеру, телевидение. Все равно что радио, только в десять раз хуже. Уолтер считал, что страна, которая внимательно следит за надуманными перипетиями «Американского идола», тогда как мир летит в тартарары, достойна своего кошмарного будущего.

Разумеется, Уолтер понимал, что это недостойные чувства – хотя бы потому, что в течение двадцати лет он не испытывал ничего подобного. Уолтер сознавал непосредственную связь между яростью и депрессией и понимал, что одержимость апокалиптическими картинами свидетельствует о его психическом состоянии. Он понимал, что в его случае навязчивые идеи подпитываются разладом с женой и разочарованием в сыне. Возможно, будь он совсем один в своем гневе, Уолтер не выдержал бы подобного напряжения.

Но Лалита была с ним на каждом этапе. Она поддерживала его точку зрения и тоже считала, что решение проблемы не терпит отлагательств. Придя на собеседование, девушка рассказала о том, как они всей семьей ездили в Западную Бенгалию, когда ей было четырнадцать. Именно тот возраст, когда подросток способен не просто прийти в ужас при виде скученности, человеческих страданий и нищеты в Калькутте, но и испытать подлинное отвращение. После возвращения в Штаты это отвращение сподвигло Лалиту на то, чтобы стать вегетарианкой и посвятить себя защите окружающей среды. В колледже она сосредоточилась на женском вопросе в развивающихся странах. Хотя Лалите посчастливилось после окончания колледжа получить хорошую работу в Департаменте защиты дикой природы, ее сердце – точь‑в‑точь как у Уолтера в молодости – принадлежало проблеме перенаселения и социальной устойчивости.

Разумеется, в жизни Лалиты была и другая сторона – ее влекло к сильным мужчинам традиционного склада. Ее бойфренд, Джайрам, коренастый и довольно безобразный, но при этом надменный и энергичный, учился на кардиолога. Лалита была первой привлекательной девушкой на жизненном пути Уолтера, которая отдавала предпочтение таким, как Джайрам, чтобы избежать постоянных приставаний. Но шестилетний и абсолютно бессмысленный роман, казалось, полностью исцелил ее от пристрастия к Джайраму. Когда накануне она задала Уолтеру вопрос о стерилизации, удивило его лишь то, что Лалита вообще испытывала потребность об этом спрашивать.

В самом деле – зачем она спросила?

Он выключил телевизор и стал ходить взад‑вперед по комнате, чтобы лучше думалось. Ответ пришел немедленно: Лалита желала знать, не хочет ли Уолтер завести от нее ребенка. Или, может быть, предупреждала, что, даже если он захочет, она будет против.

Самым неприятным было то, что Уолтер действительно хотел от нее ребенка. Не то чтобы он не любил Джессику и даже Джоуи – хоть и более абстрактно. Но Патти вдруг показалась ему такой далекой. Она, возможно, вообще не особенно хотела выходить за него замуж. Впервые он услышал о ней от Ричарда. Тот однажды летним вечером в Миннеаполисе упомянул о том, что телка, с которой он спит, снимает квартиру вместе с баскетболисткой, перевернувшей его представления о спортсменках. Патти уже готова была уйти к Ричарду, но взамен переключилась на Уолтера, и из осознания этого приятного факта выросла вся их совместная жизнь, брак, дом и дети. Раньше они были славной, хоть и странной парой, но теперь как будто подходили друг другу все меньше и меньше. Лалита же казалась Уолтеру поистине родственной душой – и вдобавок девушка обожала его. Будь у них сын, он был бы похож на него.

Уолтер продолжал расхаживать по комнате в сильнейшем волнении. Пока он отвлекался на выпивку и местного грубияна, бездна перед ним разверзлась еще шире. И вот он уже задумывается о том, чтобы завести детей со своей помощницей! И даже не скрывает, что ему этого хочется! И все за какой‑то час. Уолтер понимал, что это и впрямь нечто новенькое, ведь он вовсе не думал о своем благе, когда советовал Лалите отказаться от мысли о стерилизации.

– Уолтер… – позвала девушка.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, торопливо подходя.

– Я боялась, что меня сейчас вырвет. Но, по‑моему, обошлось.

– Прекрасно.

Она моргала и смотрела на него с ласковой улыбкой:

– Спасибо, что побыли здесь.

– Никаких проблем.

– Как вам пиво?

– Даже не знаю.

Ее губы были совсем близко, и сердце Уолтера готово было выскочить из груди. Поцеловать Лалиту! Поцеловать! Поцеловать!

И тогда у него зазвонил телефон. Мелодией звонка была трель голубого певуна.

– Ответьте, – сказала Лалита.

– Э…

– Возьмите трубку. Я тут прекрасно лежу.

Date: 2015-09-02; view: 237; Нарушение авторских прав