ГЛАВА 10. Добрую часть ночи свидетели провели в амфитеатре

Добрую часть ночи свидетели провели в амфитеатре. Мишель Делма, которого допрашивал лейтенант Вуазен, предоставил ценные сведения о жертве.

Профессор Анита Эльбер была биологом, но начинала свою карьеру тридцать лет назад как этнолог и занималась главным образом изучением примитивных народов. В связи с этим она совершила множество поездок в леса Амазонки, во Французскую Гвинею. А впоследствии переключилась на изучение биологических факторов в эволюции человеческого общества – на то, что специалисты называют социобиологией.

– Социобиология, – объяснил Делма, – хочет доказать, что социальное поведение человека зависит исключительно от его генов. К примеру, некоторым личностям предопределено стать музыкантами, другим – мусорщиками, счетоводами или полицейскими. Все заранее решено генетической наследственностью.

– И вы, вы‑то верите в эту теорию? – спросил Вуазен, машинально поглаживая свою небритую щеку.

– Я думаю, что такое видение мира несколько упрощенное. Нельзя сбрасывать со счетов окружение индивидуума. Вы можете быть генетически расположены к тому, чтобы стать виртуозным пианистом, но, если вас не посадят за музыкальный инструмент, вы за всю свою жизнь этого так и не узнаете.

– Несомненно.

– Надо думать, такое происходит не со всеми. Во всяком случае, это не случай Аниты Эльбер. Для нее человек есть биологический механизм, и ничто другое. У госпожи Эльбер было множество противников в «Мюзеуме». Многие утверждают, что человек не может сводиться к кучке молекул.

– Не думаете ли вы, что кто‑нибудь из них был бы способен…

– …убить ее из‑за этого? Невозможно! У нас здесь цивилизованные люди!

– Однако, – вмешался комиссар Руссель, – она все же убита. И то, в каком виде находится тело, заставляет думать об убийстве ритуальном.

– Такой способ препарирования не имеет никакого отношения к «Мюзеуму»! – вскричал Делма.

– Возможно, вы правы, – ответил комиссар. – Но тот, кто это сделал, очень хорошо знал свое дело.

– Что вы хотите сказать? – резким тоном спросил директор, которого эти слова явно глубоко задели.

– Я хочу сказать, что убийца проявил довольно необычные хладнокровие и изобретательность. Насколько я понимаю, лаборатория госпожи Эльбер расположена не в этом крыле «Мюзеума»?

– Да, она работала в отделе клеточной биологии, это в другой стороне Ботанического сада.

– Следовательно, ее нужно было привести сюда. Если я могу судить по тому, что мне рассказали о ее характере, она была не из тех людей, кем можно командовать. Следовательно, она добровольно пошла в галерею палеонтологии.

– Может быть, ее убили в лаборатории, потом перенесли сюда, чтобы… сделать эту инсценировку, – предположил Мишель Делма.

– Я не хочу быть грубым, – сказал комиссар, – но при такой тучности жертвы маловероятно, что ее тело протащили через всю территорию «Мюзеума», чтобы здесь устроить эту… инсценировку, как вы изволили выразиться.

– Следовательно, она пришла по своей воле, – заключил лейтенант Вуазен.

– Именно, – сказал Руссель. – И если она оказалась здесь, у нее были на то веские основания. Можно предположить, что она знала своего убийцу и что убийца вошел в здание после закрытия сада, поскольку судебно‑медицинский эксперт утверждает, что смерть наступила в промежутке между восемью и девятью часами вечера.

– Увы, комиссар, – в знак бессилия развел руками Мишель Делма, – в «Мюзеуме» работает более двух тысяч человек! И большинство из них имеют доступ в помещения как днем, так и ночью! Невозможно же допросить всех!

– Согласен с вами, но мы должны по крайней мере ограничить наши расследования теми людьми, у которых были основания негодовать на госпожу Эльбер.

– Как я вам уже сказал, у нее было много недругов. Мне прискорбно повторять это, но у Аниты был скверный характер. И все же я не вижу, кто мог бы… так безрассудно…

– Не так уж безрассудно, – поправил его комиссар Руссель. – Убийца продуманно выбрал место и время. Гроза, раскаты грома заглушили крики жертвы, в нескольких сотнях метров вовсю шла репетиция хора.

– Я ничего не понимаю… – обхватив руками голову, произнес Делма.

– К тому же тот, кто нанес удар, должен был быть хорошо информирован о том, ходят ли здесь постоянно. Он не побоялся, что его застигнут в самый разгар дела.

– Он все хладнокровно продумал, – подтвердил лейтенант Вуазен.

– Да, и проявил невероятную смелость. Согласно заключению судебно‑медицинского эксперта, он явно обладал профессиональными навыками. Я не хочу возвращаться к трупу…

– Прошу вас, – взмолился Мишель Делма, у которого это воспоминание вызывало тошноту.

– Разрезы сделаны чисто и точно. И это при том, что убийца рисковал быть застигнутым и потому должен был действовать быстро.

– Быстро и хорошо, – вдохновенно заключил лейтенант Вуазен.

– Хотел бы я знать, где вы там находите «хорошо», молодой человек? – бросил Мишель Делма, метнув на него яростный взгляд.

– Выражение и правда неподходящее, – согласился комиссар Руссель с огорченным видом. – Я бы скорее сказал, что этот человек действовал энергично. Но есть еще одна смущающая деталь…

– Вы не находите, что уже и этого достаточно? – спросил удрученный директор.

Комиссар раздумывал, словно взвешивал последствия того, что он собирался заявить.

– Есть еще рана на голове. Удар был достаточно сильный, чтобы убить жертву. Этот окровавленный камень, что был найден на полу, похоже, стал орудием преступления.

– Полагаю, это все, что он имел под рукой, – сказал директор.

– Так вот, согласно нашим сведениям, речь скорее всего идет о каком‑то метеорите типа хондритов.[17]Следовательно, такого рода экземпляры хранились не в галерее палеонтологии и не в зале сравнительной анатомии, где было обнаружено тело.

– И что это означает? – с тревогой спросил директор, которого начинал беспокоить такой оборот дела.

– Что автор содеянного принес предмет, о котором идет речь, с собой. Согласно нашему расследованию, об исчезновении этого метеорита из коллекции было заявлено неделю назад. Хранитель господин Кирхер только что информировал об этом одного из наших коллег.

– Конечно, это досадно, – согласился Мишель Делма, – но, видите ли, в «Мюзеуме» постоянно исчезает большое количество экспонатов, а потом они находятся. У нас мало места, и некоторые комнаты иногда превращаются во временные склады, для которых они вообще‑то почти не предназначены.

– То, к чему я клоню, – сказал комиссар Руссель, который становился все более и более задумчив, – это заключение, которое только что передал мне судебно‑медицинский эксперт, о вскрытии тела профессора Хо Ван Ксана, погибшего на прошлой неделе.

– Не возвращайте меня к этому ужасному воспоминанию, – простонал Мишель Делма.

– Так вот, выяснилось, что смерть профессора Хо Ван Ксана вызвана не только взрывом. Теперь установлено, что жертве сначала был нанесен смертельный удар каким‑то предметом.

– Вы хотите сказать…

Делма не осмелился закончить фразу. Лейтенант Вуазен взял это на себя.

– …что профессор Хо Ван Ксан был убит.

– И по всей вероятности, с помощью того же самого метеорита, который послужил для убийства профессора Эльбер, – добавил Руссель. – Судебный эксперт утверждает это с достоверностью почти стопроцентно.

Директор «Мюзеума» потрясенно уставился на комиссара Русселя.

Что касается Леопольдины, то она смогла сказать юному лейтенанту Коммерсону лишь то немногое, что сама видела и слышала: о репетиции хора, о криках Питера Осмонда, о том, как она бежала по коридорам и как увидела тело Аниты Эльбер. Она также описала позу американца: он стоял, прислонившись к шкафу, метеорит лежал у его ног. Аниту Эльбер она знала лишь по имени и никогда не разговаривала с ней.

Теперь возникает вопрос: почему Леопольдина не сказала полицейскому о том, что профессор Осмонд снял бирку, которая свисала с пальца ноги жертвы? Была ли она еще в шоке? Хотела ли сама понять его поступок, прежде чем выдвинуть обвинение, которое в такой ситуации могло обернуться крайне тяжелыми последствиями? Тайна. Во всяком случае, самое меньшее, что можно сказать это то, что американский ученый проявил невероятное хладнокровие. И тем более Леопольдина не упомянула о ссоре, которая за несколько часов до этого произошла между Анитой Эльбер и Аланом, молодым служителем зверинца. Она просто забыла о ней? Сочла Алана неспособным на такой поступок? Предпочла говорить как можно меньше, чтобы не оказаться втянутой в это грязное дело? Или у нее были другие мотивы, менее благовидные?

Хранитель коллекций Иоганн Кирхер не оказал большой помощи в расследовании. Он повторил то же, что сказала Леопольдина: профессора Аниту Эльбер он знал лишь понаслышке, и этого ему вполне хватало. Во всяком случае, хотя сам он признанный ученый, с научными сотрудниками у него контакты были минимальны, ведь Кирхер в «Мюзеуме» для того, чтобы привести в порядок коллекции. Впрочем, в рамках этой работы один специалист, занимающийся метеоритами, профессор Жорж Мюлле, поставил его в известность о пропаже одного.

А вот американцу пришлось объяснять свои злоключения: почему он прошел в здание не через главный вход, а через дверь, оставленную открытой, несомненно, убийцей; подробно рассказать, как он блуждал по галерее палеонтологии, как прошел в полуподвал и случайно обнаружил ужасную картину. Он не постыдился сказать, что эта сцена потрясла его до такой степени, что он принялся кричать и звать на помощь. Очевидно было, что Аниту Эльбер он не знал по той простой причине, что прибыл в Париж лишь этим утром.

Необходимо отметить два главных момента: что его блуждание по галерее палеонтологии продлилось двадцать минут между восемью и девятью часами и что он ни словом не обмолвился о бирке, которую обнаружил на большом пальце ноги жертвы. Протоколы категоричны на этот счет.