ГЛАВА 11. Главные действующие лица этой истории провели остаток ночи в возбуждении

Главные действующие лица этой истории провели остаток ночи в возбуждении. Леопольдина, к примеру, не сомкнула глаз. Она пыталась углубиться в роман, но ее разум не воспринимал слов – так колесико скользит без передышки на зубчатой передаче. Одна в темноте, она снова и снова видела бездыханное тело Аниты Эльбер и американца, украдкой снимающего смертную бирку. А Питер, наоборот, свалился от усталости, но сон не принес ему отдохновения, ему виделись кошмары; вспомним в его оправдание, что перед тем он провел бессонную ночь, да и день оказался для него морально тяжелым. Итак, в лаборатории только отец Маньяни в это утро выглядел вполне бодрым.

Атмосфера была довольно тягостная. Леопольдина продолжала свои библиографические изыскания, священник, потрясенный трагедией, о которой ему рассказал Питер Осмонд, выстраивал полученные данные на своем компьютере, а американский профессор манипулировал с метеоритом, что лежал под стерильным стеклянным колпаком. Просунув руки в специальные отверстия, он производил зондаж внутренней части метеорита, с необычайной осторожностью скобля ее в самой середине, чтобы извлечь крохотные частички и положить в чашки для культуры микробов.

С целой пачкой листков Леопольдина подошла к нему и положила на видное место статьи, которые она только что вытащила из принтера. Питер Осмонд коротко улыбнулся, не отрываясь от работы.

– Oh thanks,[18]Леопольдина. Хорошая работа.

Леопольдина сказала тихо, так, чтобы ее не услышал отец Маньяни:

– Похоже, вы любите окружать себя множеством источников…

– Это моя работа, – ответил американец. – Мне надо быть в курсе последних открытий в моей области. Я должен быть неукоснительно точным, иначе мне не удастся ничего доказать с уверенностью.

Леопольдина посмотрела ему прямо в глаза:

– А что вы пытаетесь доказать в случае с Анитой Эльбер? Вам не в чем себя упрекнуть.

Осмонд понял намек. Не прерывая своей работы, он склонился, чтобы прошептать ей на ухо:

– Это не то, что вы думаете. Я хочу понять, зачем эту штуку оставили на виду.

– Это дело полиции, профессор.

– Я уже поработал с полицией в Соединенных Штатах. Есть вещи, которые она понять не может. Свидетельства, которые она не может… исполнить.

– Да нет, использовать, – поправила Леопольдина и скептически добавила: – А вы, конечно, можете?

– Наверняка. И я вам это докажу. Поверьте мне. Пусть это будет нашим секретом, right?[19]

Он подмигнул ей. У Леопольдины создалось впечатление, что этот странный человек знает нечто большее, но не пожелал ей сказать. И так как отец Маньяни смотрел в их сторону, она предпочла продолжить разговор, не понижая голоса, без недомолвок.

– Так из чего же состоят ваши пробы?

– О, все очень просто, – ответил ученый американец тем же непринужденным тоном. – Мы пытаемся определить природу этого метеорита. Следовательно, нужно сделать анализы его молекулярных и изотопических составляющих.

– Но я думала, что, входя в атмосферу, метеорит обычно полностью распадается и сгорает!

– Да, но только его поверхностная часть. А внутри он остается холодным как лед. И вот эта часть меня и интересует.

– В самом деле?

– Мой коллега Лоик Эрван из Реннского университета сделал несколько предварительных исследований. И пришел к потрясающим результатам. Настолько потрясающим, что он попросил меня подтвердить их. Если это так, я немедленно опубликую их в моем журнале «Новое в эволюции».

– Это так важно?

– Еще как! Лоик Эрван выделил органические конкреции! – Осмонд метнул взгляд на молодую женщину. По ее недоуменному лицу он понял, что некоторые пояснения необходимы. – Я хочу сказать о субстанциях, выделяемых живым организмом. Обследование в этом метеорите некоторого типа молекул углерода вывело нас на след. Итак, его возраст определяется в шесть миллиардов лет. Следовательно, если существование этих живых организмов факт подтвержденный, на что, кажется, указывает наличие конкреций, метеорит, который находится перед вами, является доказательством того, что жизнь развилась до рождения Солнечной системы. И следовательно, жизнь рождена вне Солнечной системы.

– Вы хотите сказать, что это – доказательство существования инопланетян?

Осмонд широко улыбнулся.

– Не в смысле маленьких зеленых человечков. Нет, скорее – простейших бактерий. Некоторые биологи, такие как Френсис Крик[20]и Лесли Оржель,[21]утверждали это еще в тысяча девятьсот семьдесят третьем году, но не смогли предоставить даже самых минимальных доказательств и не были приняты всерьез. Во всяком случае, мною. Другой ученый, Фред Хойл, потом претендовал на то, что простейшие организмы, вероятно, происходят от какого‑нибудь метеорита, упавшего на земную поверхность многие миллиарды лет назад. В итоге Земля выполнила функцию чашки для культуры микробов, и именно этот процесс я собираюсь воспроизвести.

Леопольдина снова остановила взгляд на куске метеорита, лежащем под защитой стеклянного колпака.

– И этот…

– Этот булыжник, возможно, сможет дать нам окончательное доказательство, вот так. Но вы понимаете, что мы должны проявить крайнюю осторожность. И прежде всего нужно определить происхождение этого метеорита.

Он бросил насмешливый взгляд в сторону священника и сказал вполголоса, но недостаточно для того, чтобы святой отец этого не услышал:

– Отец Маньяни этим займется. Чудеса – его специальность.

Священник оторвал взгляд от экрана и улыбнулся молодой женщине.

– Я пытаюсь смоделировать его траекторию в зависимости от небесных тел и сил гравитации, которые могли отклонить его полет. В расчет входит много переменных величин, в том числе и угол встречи, но я думаю, что это возможно.

Леопольдина обернулась к Питеру Осмонду:

– Если я правильно понимаю, это заставит нас пересмотреть все теории возникновения жизни на Земле, а ей…

– …три с половиной миллиарда лет. Да, Леопольдина, если гипотеза Лоика Эрвана подтвердится, придется переписать немалую кипу книг и учебников.

Леопольдина вдруг почувствовала себя совсем обескураженной при мысли, какую работу пришлось бы ей сделать, чтобы навести порядок в архивах. Да тогда этому просто конца не будет!

А Питер Осмонд с ехидным видом добавил:

– Но это заставит нас переписать еще и другие книги… Не так ли, святой отец? – обратился он к священнику, словно его слова были недостаточно ясны.

Отец Маньяни улыбнулся ему поверх экрана.

– Я полагаю, вы намекаете на Священное Писание?

– К примеру. Главное, все его начало. Вы знаете. Книга Бытия… Небо, планеты, животные, Адам и Ева…

– Вы слишком умны, профессор, чтобы не знать, что Бытие – текст символический, и не может быть и речи о том, чтобы принимать его в буквальном смысле. Для меня он скорее поэтическое размышление о всемогуществе Господа.

– Okay, – сказал Осмонд. – Не мешало бы добавить одну деталь: вначале был Бог. А потом уже появился метеорит.

Отец Маньяни от души рассмеялся:

– Не будьте вероломны! Можно спокойно рассуждать о механизме, который руководит Вселенной, не отбрасывая гипотезу о первом Творце. Вопрос о происхождении будет стоять всегда. Мы имеем столько самых разных мнений по этому вопросу, я знаю это, но цель наша, нас обоих, найти истину. Только это идет в счет.

– Да, но Галилей…

Отец Маньяни посмотрел на собеседника с бесконечной благожелательностью.

– Но Галилей жил триста пятьдесят лет назад, Питер. С тех пор Церковь изменилась.

– Допустим…

– А я могу принять участие в разговоре? – послышался женский голос.

– Лоранс! Невероятно! – обернувшись, вскричал Питер.

Ему не удалось скрыть ни свое удивление, ни смущение. Во всяком случае, женщина, которая только что вошла в лабораторию, для него была гораздо больше, чем просто ученый.

В свои сорок лет Лоранс Эмбер нравилась мужчинам, и она это знала. Очень обольстительная, она представляла собой крайне редкий экземпляр ученого, ведь они обычно уделяют своей внешности минимум внимания. Один костюм с вызывающим декольте свидетельствовал о желании обольщать. Реакция Питера Осмонда лишь частично оправдала ее ожидания: он сконфузился и бросил смущенный взгляд на Леопольдину, которая предпочла сделать вид, будто ее очень интересует работа отца Маньяни.

Осмонд обнял Лоранс Эмбер за плечи и расцеловал в обе щеки.

– Даже подумать не мог…

– Почему ты не известил меня, что собрался в Париж? Я бы приехала в аэропорт встретить тебя.

– Я решил… экспромтом, как говорят французы. Отец Маньяни, познакомьтесь, Лоранс Эмбер, очень талантливый биолог, специалист по эмбриологии.

– Очень рад, – сказал отец Маньяни, вставая, чтобы с присущей ему любезностью пожать коллеге руку.

– И я тоже, – ответила Лоранс Эмбер. – Я недавно прочла одну из ваших работ, и она произвела на меня огромное впечатление.

– Благодарю вас.

Осмонд повернулся к Леопольдине:

– А это…

– Вы занимаетесь библиотеками, не так ли? Как кстати вы здесь, мне надо кое‑что у вас попросить, – прервала его Лоранс. – Я хотела бы получить некоторые книги. Вы можете зайти ко мне в кабинет после обеда? Отдел эволюционной биологии, это на улице Кювье. – И, не дожидаясь ответа, она погрозила пальцем американцу: – А тебя, Питер, я веду в ресторан. И не отказывайся, это я приглашаю.

И тот не отказался. Весьма загадочные законы, определяющие отношения между мужчинами и женщинами и законы взаимного притяжения, – одна из наиболее трудных тем для описания. Законы же, которые определяют связь между женщинами, со своей стороны являются непостижимо сложными. Леопольдина Девэр не была здесь исключением. Она сразу почувствовала неприязнь к Лоранс Эмбер. Она расценила тон, которым та обратилась к ней, высокомерным и презрительным, хотя это было вовсе не так.

Что же касается отца Маньяни, то его положение представителя Церкви ограждало его от подобных конфликтов. Он в некотором роде чтил строгое соблюдение нейтралитета. Во всяком случае, нам хотелось бы так думать.

Чайная комната при парижской мечети предлагала посетителям истинный оазис прохлады и спокойствия. Стены, украшенные изящными мозаиками в арабо‑андалузском стиле, маленькие кованые металлические столики и тяжелые медные светильники вызывали чувство, будто ты перенесся на чужбину, что еще больше усугублялось тишиной, в которой тихо лились разговоры. Даже Питер Осмонд проникся этой атмосферой и говорил сдержанно, несмотря на явное возбуждение, которое он испытывал от встречи с Лоранс Эмбер.

Наблюдатель хотя бы немного проницательный мог бы заметить выражение радости на их лицах, свидетельство старого и глубокого содружества, и мог бы, наверное, без опасения быть опровергнутым, прийти к выводу, что эту пару связывает или связывала большая интимная близость.

Время, казалось, не смазало их воспоминаний. Питер Осмонд снова словно перенесся в те времена в «Мюзеуме», пятнадцать лет назад, когда молодой подающий надежды преподаватель Принстона приехал по приглашению Мишеля Делма прочесть лекции о гетерохромных генах и их влиянии на модели эволюции. Он обратил внимание на молодую докторантку, какой тогда была Лоранс Эмбер, – сразу, как приехал. Но сблизились они на раскопках в Центральном массиве. Их страсть продлилась несколько недель, потом Питер Осмонд вынужден был вернуться в Соединенные Штаты. Они поклялись друг другу в вечной любви, обещали очень скоро увидеться, но время и расстояние сделали свое дело, и каждый пошел своей дорогой. Питер Осмонд женился, стал отцом, разошелся с женой. Лоранс тоже любила, тоже страдала, но своей независимостью не поступилась. Наверное, пик сорокалетия заставил ее посмотреть на жизнь иначе: женщина, даже столь свободная сама по себе, не может всегда скрывать свою некоторую несостоятельность. Время иногда действует как могущественный разоблачитель. И вот профессии снова случайно свели бывших любовников. Сильно ли они сожалели о чувстве, которое некогда испытали друг к другу? Возможно. Но если они и были мужчиной и женщиной, они не меньше были учеными и знали относительность чувств и жизненного опыта. Мы удовлетворимся мыслью, что они были счастливы вновь обрести друг друга, что они воспользуются этими минутами дружбы, но все же отдадим себе отчет в том, что ничто, пожалуй, не сможет заставить их сойти со своего пути.

Лоранс Эмбер и Питер Осмонд со смехом вспоминали раскопки, холодные утра, поиски аммонита в щебне, свет штормовой лампы, огонь, около которого все началось… но тут лицо молодой женщины внезапно омрачилось.

– Одно время я много работала с Анитой Эльбер. Ты, наверное, знаешь, что с ней случилось? – Осмонд молча кивнул. Лоранс не догадывается, до какой степени он знает… – Сегодня утром полиция меня коротко допросила, – продолжила она почти против воли. – Вот так я и узнала новость… Я до сих пор в себя не пришла. Надо сказать, мы с Анитой Эльбер часто спорили. Я абсолютно не согласна с ее теорией относительно генетического детерминизма индивидуума.

– Это меня не удивляет. Ты не из тех женщин, которые легко расстаются со своими идеями.

– Я знаю, Питер, что ты их не разделяешь. Но хотя бы уважай мою точку зрения.

– Ладно… Мы сходимся во взглядах на процесс естественной селекции, а это главное. Но я должен смотреть шире, и я не вижу нигде следа Бога…

– Я умею проводить грань между своими научными работами и своими религиозными убеждениями. Мои исследования эмбрионов наглядно показали внутреннюю логику в развитии живого организма, моделируемую гармоничным притяжением в противовес притяжению хаотичному. Эта логика подчиняется математическим законам абсолютно наглядным образом и признана огромным числом научных авторитетов. А говоря это, я действительно, в плане чисто личном, думаю, что эта логика, возможно, проистекает из намерения…

– Well… Что касается меня, то я в этом сомневаюсь, но слушаю тебя…

– Конечно, я никогда не упоминала об этом ни в одной своей научной публикации! По крайней мере ты веришь в мою порядочность. С Анитой Эльбер спорить было невозможно. Она как‑то раз даже чуть не запустила в меня пресс‑папье. Это была какая‑то неискоренимая злоба.

– Что свидетельствует о том, что я прав. Во всяком случае, уж у Аниты Эльбер не было никакой связи с Богом.

– Не смейся надо мной.

Осмонд от души рассмеялся. Их содружество было нерушимо.

Он внимательно посмотрел на нее.

– По правде сказать, ты не первая говоришь такое об Эльбер.

– К ней не очень хорошо относились. Можно только догадываться, почему Мишелю Делма не удалось отделаться от нее. Вероятно, у нее были покровители за пределами «Мюзеума». При Министерстве народного образования она была советником Комиссии по разработке школьных программ.

– «Мишелю Делма не удалось от нее отделаться» – что ты имела в виду под этим?

Показалось, что Лоранс Эмбер немного смутилась. Она отпила еще глоток чаю с ментолом и решилась.

– О, это старая история… Из тех, что ученые рассказывают друг другу вполголоса… Тому уже больше тридцати лет. Анита Эльбер, которая в то время занималась изучением амазонских племен, участвовала в экспедиции «Мюзеума» в Гвинею. Один ботаник, Пьер Лозюан, не раз сопровождал ее в походах в джунгли. Никто так никогда толком и не узнал, что произошло, но известно только, что они заблудились. Две недели о них не было ни слуху ни духу. Их телефоны разрядились, поиски ничего не дали. По словам Эльбер, на третий день их блуждания по джунглям Лозюана укусила змея. Очень скоро он уже не мог идти. И тогда Эльбер отправилась искать помощь. Она была смертельно истощена, когда ее обнаружили индейцы из племени вайана. А Лозюан исчез. Его тела так и не нашли.

– И какое отношение это имеет к Мишелю Делма?

– Пьер Лозюан был его любовником. Делма так никогда и не простил Эльбер его смерть. Он был убежден, что та бросила его на произвол судьбы и что он вышел бы, если б она осталась с ним.

– Это навряд ли.

– Я тоже так думаю, но Делма, с тех пор как он стал во главе «Мюзеума», сделал все, чтобы навредить Аните Эльбер. Однако невозможно даже подумать, что…

– Мишель? Невозможно. Он и мухи не обидит. Я хорошо его знаю. Он вне всяких подозрений.

Лоранс Эмбер вздрогнула.

– Кто бы мог совершить такое преступление? – спросила она у своего друга, глядя ему прямо в глаза.

Этот вопрос Питер Осмонд без устали задавал себе уже не один час. Дружеским жестом он попытался успокоить свою подругу.

Они поболтали еще несколько минут, потом вернулись в «Мюзеум». Когда они подошли к ограде на улице Жоффруа‑Сент‑Илэр, какой‑то мужчина лет пятидесяти с пышной седой шевелюрой, крупный, с неприветливым лицом, вихрем проскочил перед ними, оттолкнув Питера Осмонда и даже не извинившись. Американец хотел догнать его, чтобы научить вежливости, но Лоранс его удержала:

– Оставь. Это Франсуа Серван. Он работает в моем отделе. Он просто больной.

– И часто ему случается вести себя как… как бродяга?

– Это его единственный способ общения. Мне кажется, он немного тронутый. Почти никогда не выходит из своей лаборатории и дошел до того, что запретил кому‑либо туда соваться. – Она понизила голос, словно боясь нескромных ушей: – Его пришлось отправить в психиатрическую больницу как раз в тот день, когда я получила пост заведующей отделом эволюционной биологии. Это было восемь лет назад. Потом он постоянно требовал, чтобы это место по праву вернули ему, и с тех пор кричит о заговоре. – Она с выразительной мимикой постучала себе полбу. – Настоящий параноик. О, а вот и еще один.

Худощавый мужчина с черными волосами, перевязанными сзади ленточкой, в черной кожаной куртке, тоже возвращался в «Мюзеум». Из‑за густой бороды и свирепого вида он был похож на Че Гевару. На каждом пальце у него было по массивному перстню.

– Эрик Годовски, специалист‑орнитолог. Настоящий профессионал по части атеизма. Если его послушать, то нужно сровнять с землей все церкви и уничтожить всех верующих. Фанатик.

Годовски бросил мимолетный взгляд на Лоранс Эмбер и пошел дальше.

– По крайней мере, – вздохнула она, – мы больше с ним не спорим, поскольку не разговариваем друг с другом. Но знаю, что он строит против меня козни. У меня есть доказательства! – произнесла она, вдруг скривившись и сжав в ярости кулаки.

Питер Осмонд подумал, в какое же убежище сумасшедших он попал. В Соединенных Штатах такого не бывает. Если возникают какие‑нибудь проблемы, о них говорят в лицо, а когда возникают глобальные проблемы, организуют международный коллоквиум. А здесь каждый выглядит так, словно он живет замкнутый в своей голове. Пятнадцать лет назад «Мюзеум» был совсем другим. Но тогда и сам он был всего лишь молодым преподавателем и еще не знал, что означает борьба за власть. И потом, ему еще не угрожала смерть…