Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






КОММЕНТАРИИ 17 page





Она показала на длинную глухую стену, черневшую сквозь зелень каштанов.

– Это Сантэ, – ответил Борис. – Тюрьма.

– Потрясающе! – воскликнула Ивиш. – Никогда не видела ничего более зловещего. Оттуда бегут?

– Редко, – сказал Борис. – Я читал, что как‑то один заключенный перемахнул через стену. Он уцепился за толстую ветку каштана и потом дал деру.

Ивиш подумала и показала пальцем на каштан.

– Наверное, этот, – предположила она. – Сядем вон на ту скамейку. Я устала. А вдруг увидим, как прыгает еще один беглец?

– Возможно, – с сомнением сказал Борис. – Но знаешь, они вообще‑то это делают ночью.

Они пересекли мостовую и сели. Скамейка была влажная. Ивиш с удовлетворением отметила:

– Свежо.

Она сразу же стала вертеться и теребить себе волосы. Борис похлопал ее по руке, чтоб она не оборвала прядей.

– Пощупай мою руку, – предложила Ивиш, – она ледяная.

Это была правда. Ивиш сделалась мертвенно‑бледной, вид у нее был невероятно страдающий; ее всю била мелкая дрожь. Борис увидел сестру такой печальной, что из сочувствия попытался перевести мысли на Лолу.

Ивиш резко подняла голову и спросила у него с мрачной решимостью:

– Кости с тобой?

– Да.

Матье как‑то подарил Ивиш игру «в пять костей», кубики хранились в маленьком кожаном мешочке. Ивиш передарила его Борису. Они часто играли вдвоем.

– Сыграем? – предложила она.

Борис вынул кубики из мешочка. Ивиш добавила:

–Две партии и одну решающую. Начинай. Они отодвинулись друг от друга. Борис присел на корточки и бросил кости на скамейку. У него получился королевский набор.

– Набор! – объявил он.

– Я тебя ненавижу, – пробормотала Ивиш.

Она нахмурила брови и перед тем, как бросить кости, дунула на пальцы, прошептав что‑то вроде заклинания. «Это серьезно, – подумал Борис, – она играет на результат экзамена». Ивиш бросила кости и проиграла.

– Вторую партию, – сказала она, глядя на Бориса сверкающими глазами.

На этот раз королевский набор выпал у нее.

– Набор! – в свою очередь объявила она. Борис бросил кости. У него тоже выпал набор. Но, как только кости упали, он протянул руку под предлогом, что хочет их собрать, и незаметно перевернул две кости указательным и средним пальцем.

– Осечка! – воскликнул он раздосадованно.

– Я выиграла, – торжествующе заявила Ивиш. – Теперь решающую.

Борис подумал: не заметила ли она, как он сплутовал? Но это не имело особого значения: Ивиш интересовалась только результатом. На сей раз она выиграла без его вмешательства.

– Прекрасно! – довольно сказала она.

– Хочешь сыграть еще?

– Нет, хватит. Знаешь, я играла, чтобы узнать, приняли меня или нет.

– Вот как! Ну, значит, приняли.

Ивиш пожала плечами.

– Не верю.

Они замолкли и сидели бок о бок, опустив головы. Борис не смотрел на Ивиш, но чувствовал, что она дрожит.

– Мне жарко, – сказала Ивиш, – какой ужас: у меня влажные руки, я вся от волнения влажная.

Действительно, ее правая рука, только что такая холодная, теперь пылала. Левая, неподвижная и забинтованная, лежала на коленях.

– Эта повязка вызывает у меня отвращение, – сказала она. – У меня вид раненого на войне, мне хочется ее сорвать.

Борис не ответил. Вдалеке один раз пробили часы. Ивиш вздрогнула.

– Это... это половина первого? – растерянно спросила она.

– Половина второго, – сказал Борис, взглянув на свои часы.

Они посмотрели друг на друга, и Борис сказал:

– Ну вот, теперь мне пора идти.

Ивиш приникла к нему, обняла его за плечи.

– Не ходи, Борис, дурачок мой, я ничего не хочу знать, я сегодня вечером уеду в Лаон, и я... Я не хочу ничего знать.

– Не мели чепухи, – нежно возразил Борис. – Перед тем как увидеть родителей, ты должна знать все как есть. Ивиш опустила руки.

– Тогда иди, – сказала она. – Но возвращайся как можно быстрее, я подожду тебя здесь.

– Здесь? – озадаченно спросил Борис. – Разве ты не хочешь пойти со мной? Ты бы меня подождала в кафе в Латинском квартале.

– Нет, – отрезала Ивиш, – я буду ждать тебя здесь.

– Как хочешь. А если начнется дождь?

– Борис, не терзай меня, иди быстрее. Я останусь здесь, пусть хоть дождь, пусть хоть землетрясение, я не смогу встать на ноги, у меня нет сил и пальцем пошевелить.

Борис встал и торопливо удалился. Пересекая улицу, он обернулся. Он видел Ивиш со спины: съежившись на скамейке, вобрав голову в плечи, она была похожа на старую нищенку. «В конце концов, возможно, ее и приняли», – сказал он себе. Он сделал несколько шагов и вдруг представил себе лицо Лолы. Настоящее. Он подумал: «Она несчастна!» – и сердце его забилось сильнее.

 

XIV

 

Через мгновение. Через мгновение он снова пустится на свои бесплодные поиски; через мгновение, преследуемый злыми измученными глазами Марсель, скрытным лицом Ивиш, посмертной маской Лолы, он ощутит горький привкус во рту, тревога скрутит ему желудок. Через мгновение. Он сел в кресло, зажег трубку: он был пуст и спокоен, он отдавался темной прохладе бара. Столами здесь служили лакированные бочки, по стенам развешаны фотографии актрис и матросские береты, невидимый радиоприемник журчит, как фонтан, в глубине зала красивые богатые господа курят сигары и попивают портвейн – последние посетители, деловые люди, другие уже давно ушли завтракать; была половина второго, но легко можно представить себе, что еще утро; однако это был день, спокойный, как безопасное море. Матье растворился в этом безмятежном море, он был едва различимой мелодией негритянского спиричуэла, разноголосым шумом, желтоватым ржавым светом, покачиванием всех этих красивых, хирургически чистых рук, держащих сигары, рук, похожих на каравеллы, груженные пряностями. Он хорошо осознавал, что ему всего лишь давали взаймы этот крохотный кусочек безмятежной жизни, который предстоит скоро вернуть, но он пользовался им без жадности: пропащим людям мир припасает малую толику крохотного счастья, это для них он хранит большую часть своих мимолетных милостей при условии, чтоб они наслаждались ими смиренно. Даниель сидел слева от него, торжественный и молчаливый. Матье мог в свое удовольствие созерцать его красивое лицо арабского шейха, это тоже было маленькой радостью для глаз. Матье вытянул ноги и про себя улыбнулся.

– Попробуй их херес – не пожалеешь, – сказал Даниель.

– Идет. Только, чур, ты меня угощаешь: я без гроша.

– Хорошо, угощаю, – живо ответил Даниель. – Но скажи: хочешь, одолжу тебе двести франков? Право, мне неловко предлагать тебе так мало...

– Брось! – оборвал его Матье. – Об этом не стоит и говорить.

Даниель повернул к нему большие ласковые глаза. Он настаивал:

– Прошу тебя. У меня четыреста франков до конца недели, мы их разделим.

Нужно было решительно отказаться, этого требовали правила игры.

– Нет, – сказал Матье. – Спасибо, ты очень любезен.

Даниель устремил на него отягощенный заботой взор.

– Тебе действительно ничего не нужно?

– Нужно, – возразил Матье, – мне нужно пять тысяч франков. Но не сейчас. Сейчас мне нужны херес и твоя беседа.

– Хотелось бы, чтоб моя беседа была на уровне хереса, – сказал Даниель.

Он не проронил ни слова о своем письме по пневматической почте и о причинах, которые его толкнули вызвать Матье. Матье по‑своему был ему за это благодарен: так или иначе скоро все прояснится.

– Знаешь, я вчера видел Брюне.

– Правда? – вежливо поинтересовался Даниель.

– Думаю, на этот раз между нами все кончено.

– Вы поспорили?

– Не поспорили. Хуже.

Даниель напустил на себя сокрушенный вид, и Матье не смог удержать улыбки.

– Тебе плевать на Брюне? – спросил он.

– Знаешь ли... я никогда не был с ним так близок, как ты, – ответил Даниель. – Я его очень уважаю, но, будь моя воля, набил бы его соломой и выставил в антропологическом музее, в зале «Двадцатый век».

– Он бы там неплохо смотрелся, – заметил Матье.

Даниель покривил душой: когда‑то он очень любил Брюне. Матье попробовал херес и сказал:

– Хорош.

– Да, – согласился Даниель. – Это у них лучший. Но их запасы истощаются, а обновить нечем из‑за войны в Испании.

Он поставил свой пустой бокал и взял с блюдца оливку.

– Знаешь, я хочу тебе исповедаться, – начал Даниель.

Конечно: смиренное и легкое счастье ускользает. Матье скосил на Даниеля глаза: у того был благородный и проникновенный вид.

– Давай, – ободрил его Матье.

– Я только думаю: какое впечатление это на тебя произведет? – неуверенным тоном продолжал Даниель. – Я буду огорчен, если ты рассердишься.

– Говори и ты будешь избавлен от неуверенности, – улыбнулся Матье.

– Так вот... Угадай, кого я видел вчера вечером?

– Кого ты видел вчера вечером? – разочарованно повторил Матье. – Откуда мне знать; ты много кого мог видеть.

– Марсель Дюффе.

– Марсель? Вот как.

Матье не был удивлен: Даниель и Марсель виделись нечасто, но, кажется. Марсель симпатизировала Даниелю.

– Тебе повезло, – сказал он. – Она ведь никуда не выходит. Где ты ее встретил?

– У нее дома... – улыбаясь, ответил Даниель. – Где ж еще, раз она не выходит.

Скромно потупившись, он добавил:

– Если быть откровенным до конца, время от времени мы видимся.

Наступило молчание. Матье смотрел на длинные черные ресницы Даниеля, которые слегка трепетали. Часы дважды пробили, негр тихо пел «There's a cradle in Carolina» [7]. «Время от времени мы видимся». Матье отвел взгляд и пристально посмотрел на красный помпон матросского берета.

– Вы видитесь, – повторил он, не совсем понимая. – Но... где?

– У нее, я же тебе только что сказал, – проговорил Даниель с оттенком раздражения.

– У нее? Ты хочешь сказать, что ты к ней ходишь?

Даниель не ответил. Матье спросил:

– Что тебе взбрело в голову? Как это случилось?

– Очень просто. Я всегда очень симпатизировал Марсель Дюффе. Я восхищался ее мужеством и благородством.

Он помолчал, и Матье удивленно повторил:

– Мужество Марсель, ее благородство. Это были не те качества, которые больше всего ценил в ней он. Даниель продолжал:

– Однажды мне было скучно, у меня возникло желаний зайти к ней, и она меня очень любезно приняла, вот и все; с тех пор мы и начали видеться. Мы виноваты лишь в том, что скрыли это от тебя.

Матье погрузился в тяжелый аромат, во влажный воздух розовой комнаты: вот Даниель сидит в кресле, смотрит на Марсель большими глазами лани, и Марсель неловко улыбается, как будто ее сейчас будут фотографировать. Матье затряс головой: это не лезло ни в какие ворота, просто абсурд, у этих двоих не было абсолютно ничего общего, как они могли друг друга понимать?

– Ты ходишь к ней, и она от меня это скрыла?

Он спокойно поинтересовался:

– Ты меня разыгрываешь?

Даниель поднял глаза и мрачно посмотрел на Матье.

– Матье, – сказал он своим самым глубоким голосом, – ты должен признать, что я никогда не позволял себе ни малейшей шутки относительно твоих отношений с Марсель, они слишком бесценны.

– Я этого и не говорю, – согласился Матье, – и все же на сей раз ты шутишь.

Даниель обескураженно опустил руки.

– Ну хорошо, – сказал он грустно, – поставим на этом точку.

– Нет, нет, – сказал Матье, – продолжай, это очень забавно, но я не слишком верю твоему розыгрышу – только и всего.

– Ты мне не облегчаешь задачу, – с упреком заметил Даниель. – Мне и без того достаточно тягостно виниться перед тобой. – Он вздохнул. – Я бы предпочел, чтобы ты поверил мне на слово. Но раз тебе нужны доказательства...

Он вынул из кармана бумажник, туго набитый ассигнациями. Матье увидел купюры и подумал: «Какой мерзавец». Но как‑то лениво, по инерции.

– Смотри, – сказал Даниель.

Он протянул Матье письмо. Матье взял его; он узнал почерк Марсель и прочел:

«Вы, как всегда, правы, мой дорогой Архангел. Это был действительно барвинок. Но я не понимаю ничего из того, что вы мне пишете. Раз вы завтра заняты, приходите в субботу. Мама говорит, что будет вас сильно бранить за конфеты. Приходите скорее, дорогой Архангел, мы с нетерпением ждем вашего визита. Марсель». Матье посмотрел на Даниеля. Он сказал:

– Значит... это правда?

Даниель кивнул; он держался прямо, мрачный и корректный, как секундант на дуэли. Матье прочитал письмо от начала до конца. Оно было датировано двадцать вторым апреля. «Это написала она». Этот галантный и игривый стиль так мало ей подходил. Он озадаченно потер нос, потом расхохотался.

– Архангел! Она тебя называет Архангелом, никогда бы не додумался! Скорее уж падший архангел, что‑то вроде Люцифера. И к тому же ты навещаешь и мамашу – полный набор.

Даниель казался растерянным.

– Тем лучше, – сказал он сухо. – А я боялся, что ты рассердишься.

Матье повернулся и неуверенно посмотрел на него, он понял, что Даниель рассчитывал на его гнев.

– Действительно, – сказал он, – я должен был рассердиться, это было бы нормально. Заметь: возможно, это еще придет. Но сейчас я просто ошарашен.

Он осушил бокал, сам удивляясь тому, что не особенно сердится.

– И часто ты у нее бываешь?

– Нерегулярно, примерно раза два в месяц.

– Но о чем вы говорите?

Даниель вздрогнул, глаза его заблестели.

– Ты что, собираешься предложить нам темы для бесед? – вымолвил он мягчайшим тоном.

– Не сердись, – примирительно сказал Матье. – Это так ново, так неожиданно... это меня почти забавляет. Но у меня нет дурных намерений. Значит, это правда? Вы любите беседовать? Ну не злись, прошу тебя, я пытаюсь понять, о чем же вы говорите?

– Обо всем, – холодно сказал Даниель. – Очевидно, Марсель не ждет от меня слишком возвышенных разговоров. Зато она просто отдыхает.

– Но это невероятно, вы такие разные.

Ему не удавалось отделаться от диковинной картины: Даниель со своими китайскими церемониями, притворными комплиментами и благородством в стиле Калиостро, со своей широкой африканской улыбкой, а напротив него – Марсель, напряженная, неловкая и преданная... Преданная? Напряженная? Нет, не так уж она напряжена: «Приходите, Архангел, мы ждем вашего визита». И это написала Марсель; это она упражнялась в неповоротливых любезностях. Впервые Матье почувствовал, что его коснулось что‑то вроде гнева. «Она мне врала, – ошеломленно подумал он. – Она мне врет уже полгода». Он продолжал:

– Меня так удивляет, что Марсель что‑то от меня скрыла...

Даниель не ответил.

– Это ты попросил ее молчать? – спросил Матье.

– Я. Я не хотел, чтобы ты направлял наши отношения. Но теперь, когда я ее достаточно давно знаю, это уже не так важно.

– Значит, это ты попросил ее молчать? – немного спокойнее повторил Матье. – И она охотно согласилась?

– Это ее очень удивило.

– Да. Но она не отказалась.

– Нет. Она не видела в этом ничего преступного. Помню, она засмеялась и сказала: «Это вопрос совести». Она считает, что я люблю окружать себя тайной, – добавил он со скрытой иронией, которая была очень неприятна Матье. – Сначала она называла меня Лоэнгрином. Потом, как видишь, ее выбор остановился на Архангеле.

– Да, – буркнул Матье. Он подумал: «Даниель смеется над ней» – и почувствовал себя униженным за Марсель. Трубка его погасла, он протянул руку и машинально взял оливку. Это было серьезно: он не чувствовал себя достаточно удрученным. Его охватило умственное оцепенение – так случается, когда вдруг обнаруживаешь, что ошибался сразу во всем... Но раньше в нем было нечто живое, и оно бы закровоточило. Он тусклым голосом произнес:

– Мы друг другу говорили все...

– Это ты так думаешь, – возразил Даниель. – Разве можно говорить все?

Матье раздраженно пожал плечами. Но злился он главным образом на себя.

– А это письмо! – сказал он. – «Мы ждем вашего визита»! Мне кажется, что я открываю для себя другую Марсель.

Даниель испугался.

– «Другую Марсель», куда тебя занесло! Послушай, не будешь же ты из‑за какого‑то ее ребячества...

– Ты сам меня недавно упрекнул в том, что я слишком серьезно все воспринимаю.

– Ты бросаешься из одной крайности в другую, – упрекнул Даниель. Он продолжал с видом сердечного понимания: – Ты слишком доверяешь своим суждениям о людях. Эта маленькая история доказывает только, что Марсель сложнее, чем ты думал.

– Может быть, – проговорил Матье. – Но тут есть другое...

Марсель была виновата, и он боялся дать волю гневу: нельзя терять доверия к ней именно сегодня, когда он, вероятно, будет вынужден принести ей в жертву свою свободу. Ему необходимо уважать ее, иначе все слишком осложнится.

– Впрочем, – сказал Даниель, – мы все время собирались тебе признаться, но так нелепо было выглядеть заговорщиками, что мы откладывали это со дня на день.

«Мы»! Он говорил «мы»; другой мог употреблять «мы», говоря ему о Марсель. Матье неприязненно посмотрел на Даниеля: наступило время его ненавидеть. Но Даниель был, как всегда, обезоруживающе мил. Матье резко спросил:

– Почему она так поступила?

– Но я же тебе говорил, – ответил Даниель, – потому что я ее об этом попросил. И потом ее, видимо, забавляло, что у нее есть от тебя тайна.

Матье покачал головой.

– Нет. Здесь что‑то другое. Она не просто так это сделала. Почему она так поступила?

– Но... – начал Даниель, – я полагаю, что не всегда удобно жить в твоем сиянии. Она нашла для себя тенистый уголок.

– Она считает, что я ее подавляю?

– Она мне не сказала этого определенно, но так я ее понял. Чего ты хочешь, ты сила, – добавил он, улыбаясь. – Заметь, что она восхищается тобой, она восхищается твоим принципом жить в прозрачном доме и постоянно оглашать то, о чем обычно молчат; но это ее истощает. Она тебе не говорила о моих визитах, потому что боялась, что ты вторгнешься в ее чувства ко мне, заставишь ее дать им название, разрушишь их и потом будешь выдавать по крохам. Ты ведь знаешь: чувства нуждаются в тайне... Это нечто смутное, трудноопределимое...

– Она тебе так сказала?

– Да. Она мне так сказала. Она мне сказала: «Меня забавляет, что с вами я совсем не знаю, куда иду. С Матье я это знаю всегда».

«С Матье я это знаю всегда». Совсем как Ивиш: «С вами никогда не боишься непредвиденного». Матье затошнило от отвращения.

– Почему она никогда не говорила обо всем этом со мной?

– По ее словам, только потому, что ты у нее никогда не спрашиваешь.

Это была правда. Матье опустил голову: каждый раз, когда нужно было углубиться в чувства Марсель, его охватывала неодолимая лень. Заметив тень в ее глазах, он только пожимал плечами: «Полно! Если б что‑то было, она бы мне сказала, она мне говорит все. И это я называл своей верой в нее. Я сам во всем виноват».

Он встряхнулся и резко сказал:

– Почему ты признался мне именно сегодня?

– Но ведь все равно рано или поздно пришлось бы. Этот уклончивый ответ как бы подстегивал его любопытство. И Матье хорошо понял намерение Даниеля.

– Почему сегодня и почему ты? – продолжал он. – Было бы... естественнее, если бы первой мне сказала она.

– Ну, – Даниель деланно растерялся, – возможно, я ошибся, но... я подумал, что речь идет о ваших общих интересах.

Хорошо. Матье напрягся: «Готовься к неприятностям, Матье, это только начало». Даниель продолжил:

– Я хочу тебе сказать правду: Марсель не знает, что я тебе все рассказал, и еще вчера была не уверена, что так скоро введет тебя в курс дела. Ты очень меня обяжешь, если тщательно скроешь от нее наш разговор. Матье невольно рассмеялся.

– Вот ты и обнаружил себя, Люцифер! Ты повсюду сеешь тайны. Еще вчера ты сговаривался с Марсель против меня, а сегодня просишь моего сообщничества против нее. Из тебя получается оригинальный предатель.

Даниель улыбнулся.

– Во мне нет ничего от Люцифера. А признаться меня побудило беспокойство, которое я испытал вчера вечером. Мне показалось, что между вами возникло серьезное недоразумение. Естественно, Марсель слишком горда и сама не скажет тебе об этом.

Матье крепко сжал бокал: он начинал понимать.

– Это по поводу вашей... – Даниель стыдливо запнулся, – вашей неприятности.

– А! – протянул Матье. – Ты сказал ей, что знаешь?

– Нет‑нет. Я ей ничего не сказал. Она заговорила первой.

– Ага. – «Еще вчера, разговаривая со мной по телефону, она опасалась, что я ему скажу. И в тот же вечер сама ему все открыла. Одной комедией больше». – Так что?

– Все не так просто.

– Что дает тебе основание так думать? – сдавленно спросил Матье.

– Ничего определенного... ну, может, то, как она мне представила события.

– А что такое? Она сердится, что я ей сделал ребенка?

– Не думаю. Тут другое. Скорее твое позавчерашнее поведение. Она говорила о нем с обидой.

– Что же я такого сделал?

– Не могу сказать в точности. Слушай, вот что она сказала среди прочего: «Решает всегда он, а если я с ним не согласна, значит, я против – так у нас условлено. Но все решается в его пользу, потому что его мнение уже сложилось и он не оставляет мне времени сформировать свое». Не ручаюсь за точность изложения.

– Но мне не нужно было принимать решения, – удивился Матье. – Мы всегда были согласны по поводу того, как поступать в подобных случаях.

– Да. Но ты не побеспокоился узнать ее мнение позавчера?

– Это верно, – признал Матье. – Но я был уверен, что она со мной согласна.

– Но ты все‑таки у нее ни о чем не спросил. Когда вы последний раз обсуждали такую... ситуацию?

– Не знаю. Два или три года назад.

– Два или три года. А ты не думаешь, что Марсель с тех пор могла изменить свое мнение?

Господа в глубине зала встали и, смеясь, прощались друг с другом, посыльный принес их шляпы – три черные фетровые и один котелок. Они вышли, обменявшись дружескими жестами с барменом, и официант выключил радио. Бар погрузился в суховатую тишину, в воздухе витал запашок бедствия. «Это плохо кончится», – подумал Матье. Он не совсем понимал, что именно плохо кончится: этот бурный день, история с абортом, его отношения с Марсель? Нет, что‑то более неопределенное, более значительное: его жизнь, Европа, этот зловещий и пошлый мир. Он представил себе рыжие волосы Брюне: «В сентябре будет война». В такой момент в пустынном и темном баре начинаешь в это почти верить. Этим летом в его жизнь проникла какая‑то гнильца.

– Она боится операции? – спросил он.

– Не знаю, – отстраненно сказал Даниель.

– Она хочет, чтобы я на ней женился? Даниель засмеялся.

– Чего не знаю – того не знаю. Ты слишком многого от меня хочешь. Во всяком случае, все не так просто. Знаешь что? Ты должен сегодня вечером с ней поговорить. Разумеется, не намекая на меня, просто как будто у тебя появились сомнения. Судя по вчерашнему ее виду, даже странно, почему она сама тебе всего не скажет: у нее тяжело на сердце.

– Хорошо. Попытаюсь вызвать ее на откровенность. Наступило молчание, потом Даниель смущенно добавил:

– Ну вот, я тебя уведомил.

– Да. Спасибо и на том, – сказал Матье.

– Ты на меня сердишься?

– Отнюдь. Ты мне оказал именно такую услугу, о которой говорят: как кирпич на голову.

Даниель расхохотался: он так широко открывал рот, что видны были ослепительные зубы и гортань.

 

«Я не должна была, – думала она, положив руку на телефонную трубку, – я не должна была, мы всегда друг другу говорили все, он теперь думает: Марсель мне говорила все, да, он это думает, он теперь з н а е т, он знает, в его голове мрачное недоумение, и этот неслышный голос в его голове. Марсель всегда мне говорила все, в этот момент он д у м а е т обо мне, это невыносимо, в сто раз лучше, если б он меня ненавидел, но он сидел там, на скамейке кафе, расставив руки, как будто что‑то уронил, устремив взгляд на пол, как будто там что‑то разбилось. Свершилось, разговор п р о и з о ш е л, я ничего не видела, ничего не слышала, меня там не было, я ничего не знала, а разговор состоялся, он был, все слова сказаны, а я ничего не знаю, его сдержанный голос поднимался, как дым, к потолку кафе, голос придет оттуда, звучный серьезный голос, от которого всегда дрожит мембрана трубки, он выйдет из нее, он скажет: свершилось; Боже мой. Боже мой, что он мне скажет? Я обнажена, я беременна, а этот голос выйдет полностью одетым из белой трубки, мы не должны были, мы не должны были, – она почти сердилась на Даниеля, если бы было возможно на него сердиться, – он был так великодушен, он один беспокоится обо мне, он взял мое дело в свои руки. Архангел, он говорил о моем деле своим прекрасным голосом. Женщина, слабая женщина, совсем слабая и з а щ и щ е н н а я в этом мире живых людей только мрачным и теплым голосом, голос выйдет оттуда, он скажет: «Марсель мне говорила все», – бедный Матье, милый Архангел!» Она подумала: «Архангел», – и ее глаза увлажнились, сладкие слезы, слезы изобилия и плодородия, слезы н а с т о я щ е й женщины после восьми засушливых дней, слезы нежной, нежной защищенной женщины. «Он меня обнял, погладил, защитил с мерцающей влагой в глазах, с лаской в извивающейся бороздке на щеках и дрожащей улыбкой на губах». Восемь дней она смотрела пустыми и сухими глазами в одну точку вдалеке: «Они мне его убьют, восемь дней я была Марсель ясная, Марсель твердая, Марсель благоразумная, Марсель‑мужчина, он говорил, что я мужчина, и вот влага, слабая женщина с дождем в глазах, к чему сопротивляться, завтра я снова буду твердой и благоразумной, один‑единственный раз слезы и муки, сладкая жалость к себе и еще более сладкое смирение, эти бархатные руки на моих бедрах, на моих ягодицах, ей хотелось обнять Матье, на коленях попросить у него прощения: бедный Матье, мой бедный крепыш. Один раз, один‑единственный раз быть защищенной и прощенной, как это хорошо. Вдруг некая мысль резко сдавила ей горло, уксус тек в ее жилах, сегодня вечером, когда он войдет ко мне, когда я обниму его за шею, поцелую, он все будет знать, и нужно будет делать вид, будто я не знаю о том, что он знает. Ах! Мы обманываем его, – в отчаянии подумала она, – мы еще обманываем его, мы ему говорим все, но наша искренность отравлена. Он знает, он войдет сегодня вечером, я увижу его добрые глаза, я буду думать: он знает, и как я смогу это вынести, мой крепыш, мой бедный крепыш, в первый раз за всю мою жизнь я тебе сделала больно, ах, я соглашусь на все, я пойду к бабке, я убью ребенка, мне стыдно, я сделаю все, что он захочет, все, что ты захочешь».

Под ее пальцами зазвонил телефон, она сжала трубку.

– Алло! – сказала она. – Алло, это Даниель?

– Да, – ответил бархатный, спокойный голос. – Кто у телефона?

– Марсель.

– Здравствуйте, дорогая моя Марсель.

– Здравствуйте, – сказала Марсель. Сердце ее гулко билось.

– Вы хорошо спали? – Серьезный голос отозвался у нее в животе, это было сладостно и невыносимо. – Вчера вечером я ушел от вас ужасно поздно. Мадам Дюффе, наверно, отругала бы меня. Но, надеюсь, она ничего не знает.

– Нет, – задыхаясь, проговорила Марсель, – она ничего не знает. Она очень крепко спала, когда вы уходили...

– А вы? – настаивал нежный голос. – Как спали вы?

– Я? Ну... неплохо... Я, знаете, волнуюсь...

Даниель засмеялся, это был царственный, роскошный смех, спокойный и громкий. Марсель немного расслабилась.

– Не нужно волноваться, – сказал он. – Все прошло отменно.

– Все... это правда?

– Правда. Даже лучше, чем я ожидал. Дорогая Марсель, мы недооценивали Матье.

Марсель почувствовала острый укол совести.

– Правда? Правда, что мы его недооценивали?

– Он меня остановил при первых же словах, – заговорил Даниель. – Он сказал мне, что догадался о ваших переживаниях, и это терзало его весь вчерашний день.

– Вы... вы ему объяснили, что мы видимся? – сдавленным голосом спросила Марсель.

– Естественно, – удивился Даниель. – Разве мы на этот счет не условились?

– Да... да... Как он это воспринял?

Даниель, казалось, колебался.

– Очень хорошо. В конечном счете очень хорошо. Сначала он не мог поверить...

– Наверняка он вам сказал: «Марсель мне говорила все».

– Так и есть. – Даниель как будто развеселился. – Он мне сказал именно это.

– Даниель! – воскликнула Марсель. – Меня мучат угрызения совести!

Она снова услышала глубокий веселый смех.

– Какое совпадение: его тоже. Он ушел, терзаемый муками совести. А раз вы оба в таком расположении духа, я бы очень хотел спрятаться где‑нибудь в вашей комнате, когда он к вам придет. Это может быть восхитительно.

Он снова засмеялся, и Марсель подумала со смиренной благодарностью: «Он смеется надо мной». Но его голос стал уже совсем серьезным, и трубка завибрировала, как орган.

– Поверьте, Марсель, все идет превосходно: я рад за вас. Он не дал мне говорить, он остановил меня на первых же словах и сказал: «Бедная Марсель, я страшно перед ней виноват, я ненавижу себя, но я это исправлю; как ты считаешь, могу я еще что‑то исправить?» И глаза у него покраснели. Как он вас любит!

– О, Даниель! О, Даниель!.. О, Даниель... – твердила Марсель.

Наступило молчание, потом Даниель добавил:

– Он сказал, что сегодня вечером хочет с вами поговорить с открытым сердцем: «Мы вскроем нарыв». Теперь все в ваших руках, Марсель. Он сделает все, что вы захотите.

Date: 2015-09-02; view: 349; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию