Глава 4. Плантация Монтгомери представляла собой великолепный образец архитектуры времен рабовладения

Плантация Монтгомери представляла собой великолепный образец архитектуры времен рабовладения.

Въехав на подъездную дорожку к дому, Шон остановился, чтобы как следует рассмотреть его. Общая площадь жилых помещений составляла здесь никак не меньше восьми тысяч квадратных футов. Белые ступени вели к парадному входу, украшенному белоснежными мраморными колоннами. Вдоль всего второго этажа шел балкон, позволявший обитателям дома наслаждаться пленительными видами и свежим воздухом. Лужайка перед домом была аккуратно подстрижена.

Хотя дом находился в отличном состоянии, все свидетельствовало о том, что его посещают редко. Взлетев по ступенькам, Шон позвонил.

Дверь ему открыла кругленькая улыбчивая женщина средних лет в белом фартуке и домашнем платье в цветочек.

– Здравствуйте, меня зовут Шон Кеннеди, – сказал Шон. – Мисс Монтгомери дома?

На всякий случай он одарил женщину обаятельной улыбкой: вдруг она пригласит его в дом, несмотря на отсутствие хозяйки? Шона интересовало все, что имело отношение к Мэгги Монтгомери, и ему хотелось посмотреть, как она живет.

– Проходите, мистер Кеннеди, прошу вас, – сказала служанка. – Жара сегодня ужасная, но у нас в доме благодаря новым кондиционерам райская прохлада.

Женщина отступила, и Шон, минуя двойные двери, вошел в просторный холл. Он был выложен мрамором и вел в комнаты на первом этаже. Оттуда, где стоял Шон, открывался вид на широкую лестницу, ведущую в покои наверху. Стену на лестничной площадке украшала огромная картина, написанная еще до Гражданской войны, В холле были большие окна, из которых лились потоки света.

– Ну и ну! – покрутив головой, сказал Шон.

– Правда, у нас красиво? – спросила пухленькая женщина.

– Да, мадам, очень красиво, – улыбнулся Шон.

– Меня зовут Пегги. Если хотите, пройдитесь по холлу и посмотрите, как здесь все устроено.

Но Шон уже направился к висевшему на стене лестничной площадки портрету очень красивой женщины с огненно‑рыжими волосами, одетой в бальное платье из синего бархата. «Очень умная и чувственная», – подумал Шон. То же можно было отнести и к Мэгги Монтгомери, чрезвычайно походившей на изображенную на картине особу.

– Ее звали Магдалена, – услышал он чей‑то голос.

Шон обернулся и увидел хозяйку дома. Как странно, что он, с его опытом работы в полиции, пропустил ее появление! Должно быть, слишком расслабился. Эти старые дома действуют на психику особым образом.

Шон терпеть не мог, когда кто‑то неожиданно появлялся у него за спиной, и теперь ужасно злился на себя.

Мэгги Монтгомери улыбалась – вероятно, ее забавляла озабоченность Шона.

– Почему вы так озадачены, лейтенант? Вы ведь пришли повидаться со мной, и вот я перед вами.

– Я не ожидал застать вас здесь.

– Кстати, вы могли бы позвонить.

– А этот номер есть в телефонной книге?

– Даже если номера там нет, вам как начальнику отдела убийств не составило бы труда его узнать, – пожала плечами Мэгги.

– Я просто хотел посмотреть на вас.

– На меня или ка мой дом?

– Дом, что и говорить, красивый.

– Благодарю.

– Но вы еще красивее.

– Опять льстите? Не скрою, это у вас неплохо получается. Но с другой стороны… – Она с головы до ног оглядела Шона своими золотистыми глазами. Потом, скрестив на груди руки, закончила: – Вы ворвались в мой дом на Вье‑Карре, устроили там обыск, а теперь, похоже, решили покопаться в моей жизни более основательно и приехали сюда. Если вы затеяли это лишь для того, чтобы разузнать побольше о моем прошлом и выяснить, не было ли у меня тайных причин убить сутенера, найденного на Вье‑Карре, то лесть вам, конечно, на руку. Ведь надо же сдобрить пилюлю, которую вы мне подносите!

Шон расхохотался: ему нравился иронический склад ума этой женщины.

– Никаких улик у меня против вас нет. А на плантации Монтгомери я оказался по настоятельной просьбе моего отца: ему очень хочется с вами познакомиться.

– Правда? – Она смутилась, и это немало позабавило Шона.

– Правда, – кивнул Шон. – Между прочим, Оуквиль находится неподалеку.

– Я знаю.

– Весьма польщен, что вы знаете о старой плантации Кеннеди. Увы, она далеко не столь великолепна, как ваша.

– Кажется, в Оуквиле почти все выстроено из дерева, и, как говорят, сделано это с большим умением и вкусом. Дерево сейчас в моде, так что не скромничайте.

– Я не скромничаю, я люблю Оуквиль и считаю его очень красивым.

– Похвально.

– Хотя у нас нет ничего подобного этому портрету. – Шон указал на картину с рыжеволосой женщиной.

– Это Магдалена, она полюбила дурного человека и умерла совсем молодой.

– Печально.

– Весьма.

Мэгги взглянула на Шона своими золотистыми глазами.

– Она отправилась в Европу, чтобы воспитать там свое внебрачное дитя. К счастью, Магдалена была богата, а в Европе богатым людям легче прощают грехи, чем у нас.

– Бедняжка! На картине она выглядит такой хрупкой и беззащитной.

– Такой она и была.

– Да ну? Вы так хорошо ее знали?

Мэгги Монтгомери вспыхнула и потупилась.

– Эта история – наше семейное предание. Магдалена влюбилась в одного молодого француза, которого ее семейство на дух не переносило. Отец девушки и его друзья – кстати, среди них был человек по фамилии Кеннеди – решили избавиться от француза и убили его. Француз, однако, и после смерти сумел им всем отомстить: девушка забеременела от него, и отцу не удалось выдать дочь замуж за того, кого он предназначил ей в мужья.

Шон снова посмотрел на портрет.

– Я благодарен судьбе, что этот француз существовал.

– Это почему же?

– Да потому, что он ваш предок, и не будь его, не было бы и вас.

– Опять льстите мне?

– Ведь не просто так… Я, можно сказать, одержим навязчивой идеей.

– Да что вы?

– Точно!

– Понимаю. Вы хотите со мной переспать!

Шон был до того удивлен ее откровенностью, что невольно отступил назад. Потом, окинув ее фигуру пристальным взглядом, сказал:

– Да.

– Знаете, если бы я жила во времена Магдалены, я бы отвесила вам пощечину, а после этого попросила бы вас покинуть мой дом и никогда больше здесь не появляться.

Шон рассмеялся:

– Думаю, в те времена я был бы ужасным ловеласом и передо мной не устояла бы даже ваша Магдалена! Полагаю, взять эту крепость было не так уж трудно – разве она не уступила своему воздыхателю?

– Вы и ее воздыхатель – не одно и то же. Он был французом, а французов всегда считали покорителями женских сердец. Кеннеди же, если мне не изменяет память, – ирландцы.

– Верно, ирландцы, но у нас в крови чего только не намешано. И французская кровь есть, и креольская, и испанская, и, возможно, даже африканская. Да что у нас? Сейчас чистой крови в Новом Орлеане ни у кого не осталось – поверьте мне!

– Зачем вы мне все это говорите?

– Но ведь должны же вы знать правду о человеке, с которым будете спать, верно?

– По‑моему, все ваши сегодняшние поступки и слова с точки зрения юриспруденции трактуются как «неприкрытое домогательство».

– Неужели?

– А‑а, понимаю! Вы хотите соблазнить меня, чтобы вытянуть интересующую вас информацию?

Шон покачал головой:

– Информация информацией, но я хочу соблазнить вас потому… что после того, как встретил вас, меня словно огнем опалило.

Мэгги опустила голову.

– Давайте лучше поговорим о вашем отце. Кстати, вы, может, хотите пить? У меня есть чай со льдом, лимонад и пиво. Пегги принесет напитки на веранду. Оттуда открывается чудесный вид на реку. Глядя на воду, забываешь, что в мире есть гамбургерные Кинга.

– Чай со льдом лучше всего, – ответил Шон.

– В таком случае поднимемся на второй этаж и пройдем на веранду.

Мэгги двинулась вверх по лестнице. Шон последовал за ней, но на лестничной площадке вдруг почувствовал сильное головокружение и остановился. Мэгги тоже остановилась, повернулась и посмотрела на него:

– Что‑то случилось?

Шон покачал головой. Головокружение прекратилось так же быстро, как и началось.

– Вы выглядите так, будто…

– Будто что? – раздраженно спросил Шон. Он ни за что не признался бы, что находился на грани обморока.

– Ну, не знаю… На улице так жарко… Когда заходишь с жары в прохладу, то бывает, что…

– Я отлично себя чувствую! – отрезал Шон.

– Извините, если я сказала что‑то не то.

Мэгги продолжила путь вверх по лестнице. Шон мысленно выругался. Даже юнцы знают, что не следует грубо разговаривать с девчонкой, которую намереваешься соблазнить.

Она провела его в небольшую, обставленную антикварной мебелью гостиную на втором этаже. Двери здесь были распахнуты, и тонкие тюлевые шторы колыхались от ветра.

– Когда вы приехали, я была на веранде и предавалась созерцанию и приятному безделью, – сообщила Мэгги.

Они вышли на веранду, расположенную над аккуратно подстриженной лужайкой, которая спускалась к реке. На веранде стояли плетеные стулья. На столе лежала раскрытая книга, и ее страницы шевелил ветер. Это был последний роман Джона Гришема.

«А что, собственно, ты ожидал увидеть? – спросил себя Шон. – Инструкцию по отрубанию голов?»

Мэгги опустилась в плетеное кресло и вытянула длинные, покрытые золотистым загаром ноги. Неслышно появилась Пегги с подносом в руках, расставила на столе высокие стаканы с ледяным чаем и тарелочки с бутербродами, свежими овощами и чипсами.

– Хорошо, когда утром в субботу приходят гости, правда? – спросила она у хозяйки.

Мэгги с усмешкой посмотрела на Шона:

– Особенно когда приходят званые гости…

Когда Пегги вышла, Шон, проследив за ней взглядом, заметил:

– Милая женщина.

– Вы, должно быть, полагали, что двери у меня отпирает Франкенштейн?

Шон взял со стола стакан с чаем и тоже уселся в кресло.

– Нет, – сказал он. – Честно говоря, я ожидал встретить подобие привратника из фильма «Семейка Адаме».

Находиться на веранде было приятно. С реки дул чуть влажный ветерок – прохладный и освежающий. Шону крайне редко приходилось вот так спокойно сидеть, ничего не делая, и беззаботно обозревать окрестности. Даже если у него и выдавалось свободное время, он проводил его в шумной крм‑пании друзей за кружкой пива.

– Пегги чудная. Она как дар небес. Я обожаю ее.

– И долго она у вас служит?

– В молодости она работала на мою мать. Потом моя мать поступила так, как поступают все Монтгомери, то есть уехала в Европу и обосновалась там. Семь лет назад из Европы приехала я, взяла Пегги на службу, и с тех пор мы с ней не расставались. Она настоящий клад. Знает, как вести хозяйство, очень аккуратна и трудолюбива. Уезжая, я спокойно оставляю на нее дом.

– Стало быть, Пегги живет здесь?

Мэгги улыбнулась:

– Вопрос, конечно, интересный. Непонятно только, кто его задает: мой потенциальный любовник или полицейский? Вы, наверное, полагаете, что Пегги видела, как я возвращалась ночью домой, перепачканная с ног до головы кровью и с мечом в руке? Вас это интересует? Или, быть может, вы просто хотите знать, не войдет ли она без стука в спальню в самый неподходящий момент?

Шон усмехнулся: ответ Мэгги показался ему циничным. Он решил отплатить ей той же монетой.

– Я и сам точно не знаю, как расценивать этот вопрос. Возможно, он касается и той и другой темы, а может быть, относится лишь к вашей домоправительнице. Мне вдруг захотелось узнать, как она управляется с хозяйством. Ведь дом у вас, как ни крути, большой, а Пегги‑то одна‑одинешенька. Даже не верится, что она одна поддерживает здесь безукоризненный порядок.

Мэгги в этот момент подумала, что, возможно, зря напустилась на лейтенанта. Вздохнув и еще раз взглянув на реку, она перевела глаза на Шона.

– У Пегги есть свой собственный дом – мы перестроили сарай, где раньше стояли экипажи. Хотя она и живет на территории плантации, у нее есть свои дела и своя жизнь. К примеру, с понедельника по пятницу Пегги пестует двух маленьких девочек, чьи родители поздно возвращаются с работы. Еще есть вопросы?

– Ваши родители умерли?

– Да. Вы вот упоминали о своем отце… Он, стало быть, жив. А ваша мать?

– Она умерла. Но поговорим о вашем отце. Он что же, взял фамилию Монтгомери?

– Да, он имел обыкновение так себя называть.

– Похоже, с мужчинами в вашей семье не слишком‑то считаются, – заметил Шон.

– Это грубо, лейтенант.

– Вернемся к вашему отцу.

– Я обожала отца! – заверила его Мэгги. – Он был удивительный человек. Даже трудно сказать, как я его любила.

– Жаль, что вы потеряли его.

– Он прожил интересную жизнь.

– Приятно слышать.

– Скажите, а чем занимается ваш отец?

– Достает меня – днем и ночью, – как только у него появляется для этого хотя бы малейшая возможность. Раньше он был профессором истории в Университете Луизианы. Теперь читает, занимается садоводством, огородничеством – ну и достает меня.

– Но зачем он это делает?

– Хочет, чтобы я женился. Считает, что я должен продолжить наш род и передать фамилию Кеннеди детям.

– Значит, у вас нет ни сестер, ни братьев?

– Ну почему же? Сестра есть. Она замужем и процветает. По сравнению с ее жизнью мое существование кажется ему убогим.

Мэгги улыбнулась:

– Почему же вы не женитесь? Времени не хватает?

– Я, можно сказать, почти женился.

– Что же случилось?

– Она умерла.

– Мне очень жаль!

– Мне тоже. С тех пор, правда, прошло довольно много времени.

– Понятно, – пробормотала она, сочувственно улыбнувшись. – Значит, ваш отец хочет, чтобы вы преодолели синдром вдовца и жили дальше как все люди. Верно?

– Более или менее.

– Вот, значит, почему он вас послал сюда. Увы, его старания напрасны.

– Почему же?

– Потому что я не хочу выходить замуж.

– Неужели? И в чем причина?

На губах у нее снова появилась улыбка, а глаза засверкали. Они были очень красивы – эти золотистые глаза.

Мэгги и сама блистала красотой, которую любой, даже самый строгий, критик назвал бы совершенной. А еще она была очень чувственной и сексуальной. До такой степени, что у Шона, когда он смотрел на нее, перехватывало горло.

– Дело в том, что я деловая женщина…

– Что ж, оно и лучше, – беспечно отозвался Шон.

– Правда? Я рада, что это известие не опечалило вас.

– С чего бы? Я не согласился бы пожертвовать фамилией Кеннеди ради того, чтобы стать отцом еще одной наследницы рода Монтгомери.

– Ах так! – задумчиво протянула Мзгги. – Стало быть, брак исключается? Ваш отец будет разочарован. Но что думаете по этому поводу вы, лейтенант?

Шон пожал плечами:

– Даже и не знаю. Вы спать‑то со мной будете?

– Трудно сказать. Заранее предупреждаю, что вам не следует к этому стремиться, не продумав заранее всех последствий.

– Каких же?

– А таких, что я могу дать жизнь наследнице рода Монтгомери, даже не заручившись благословением церкви.

Шон наклонился поближе к Мэгги и заглянул ей в глаза.

– Жизнь без риска – все равно что еда без соли.

Мэгги расхохоталась – громко и задорно, запрокинув рыжеволосую голову. Шон мысленно поблагодарил отца за то, что тот настоял на его визите в родовое поместье Монтгомери.

Как ему ни хотелось остаться, он поднялся: его ждало расследование, и хотел Шон того или нет, на работу ехать было необходимо.

Она тоже встала, чтобы проводить его к двери. Шон подошел к Мэгги и взял ее за руки.

– Вы придете на обед?

– К вам домой, чтобы познакомиться с вашим отцом?

Шон кивнул.

– Я… – начала было она.

Ее губы, полные и чувственные, оказались вдруг от него в такой пугающей близости, что он приник к ним поцелуем.

Шон поцеловал Мэгги очень нежно. Но потом, поняв, что Мэгги не противится поцелуям, Шон вспыхнул от страсти, а по телу его пробежала горячая дрожь желания. Теперь его поцелуи становились все более настойчивыми, жаркими и беспощадными. Наконец он раздвинул Мэгги языком губы и проник в ее рот. Она тихо застонала, положила руки ему на шею и с силой притянула его к себе. Шон понял: еще немного – и он махнет рукой на службу и повалит Мэгги на пол прямо здесь, на веранде.

С трудом переведя дыхание, он высвободился из объятий Мэгги.

То же самое сделала и Мэгги.

Губы у нее были влажные и слегка припухшие. Она коснулась их подрагивающими пальцами и посмотрела на Шона. Глаза ее, впрочем, не выразили ни осуждения, ни отчуждения, ни злости – казалось, вспышка страсти так поразила Мэгги, что она не понимала происходящего и не знала, как на него реагировать.

Шон вдруг подумал, что она выглядит столь же беззащитной, как и ее прабабка на портрете. Осознал он и то, что за эти несколько минут Мэгги сплела вокруг его сердца прочную паутину, насмерть соединившую их тела и души.

Чувство, неожиданно захватившее его, можно было назвать только наваждением, сумасшествием или лю…

«Вожделением, – уточнил Шон. – Так лучше и проще».

Кашлянув, он пробормотал:

– Так как же быть с приглашением к обеду? Не возражаете, если я заеду за вами около семи?

– Я… я даже не знаю…

– Тогда в семь тридцать.

– Хорошо. – На губах у нее появилась неуверенная улыбка. – В семь тридцать. – Теперь улыбка стала шире: Мэгги, казалось, пришла к какому‑то важному решению. – Мне просто не терпится познакомиться с вашим отцом.

– Вот и прекрасно, – проговорил Шон и направился к выходу.

Итак, он заедет за Мэгги в семь тридцать.

Пообедает с ней и с отцом.

А потом затащит Мэгги к себе в постель.

В 1860 году на плантации Монтгомери снова закипела жизнь. Из Европы приехала Мэг, унаследовавшая родовое имя и состояние. Это была красивая, уверенная в себе женщина, получившая блестящее воспитание и образование.

Мэг была счастлива, что оказалась на родине, но в ту пору в Луизиане царили всеобщее смятение и предчувствие грядущих испытаний. Хотя трезвые умы в правительстве предпринимали отчаянные усилия, чтобы не позволить Штатам расколоться, война была уже не за горами. Большинство плантаторов Луизианы выступало за отделение от Севера. Повсюду создавались подразделения вооруженной народной милиции. Особенно колоритно выглядели отряды так называемых зуавов. Зрелые мужчины, юнцы и даже мальчишки горели воодушевлением, убежденные в том, что за несколько недель сметут «проклятущих янки» с лица земли.

В отличие от других Шон Кеннеди не был уверен в победе. Мэг познакомилась с Шоном, сыном Роберта от первой жены, Дейдры, в первую же неделю после приезда. Поскольку его плантация находилась неподалеку, не было ничего удивительного в том, что он стал по‑соседски заезжать к ней. Шон не произвел на Мэг неотразимого впечатления, и она впервые задумалась о своих чувствах к нему, когда он надолго уехал по делам. Тогда Мэг поняла, что хочет слышать его глубокий звучный голос, каким он излагал свои мысли о неизбежном поражении южан в войне.

Умение предвидеть будущее и внутренняя сила отличали Шона от всех окружавших Мэг людей и привлекали ее к нему.

Когда Шон вернулся, они стали подолгу разговаривать о судьбах родины, и с каждой новой встречей Мэг все больше влюблялась в него. Он отвечал ей взаимностью и скоро сделал Мэг предложение.

Она отвергла его. Мэг не желала замужества. Шон сказал, что будет ждать ее согласия сколько понадобится. Она ответила, что считает замужество бессмысленным, но Шон продолжал настаивать. Как Мэг ни ценила свою независимость, ей пришлось признать, что такой полноты чувств она еще никогда не испытывала.

Тем временем молодые южане вооружались и устраивали в ознаменование будущей победы многочисленные балы. Мэг и Шон приходили на них вместе.

Как‑то раз на балу у Уинов она познакомилась с Аароном Картером, высоким светловолосым молодым человеком с темными глазами, дальним родственником миссис Уин. Мэг почти не обратила на него внимания – все ее помыслы были заняты только Шоном. Картеру, однако, Мэг понравилась, и в конце вечера он подошел к ней и сказал:

– Мисс Монтгомери, вы очаровательны. Я хотел бы, если можно, нанести вам визит.

Мэг с удивлением посмотрела на него и, заметив в ею глазах желание, холодно ответила:

– Разумеется, я буду рада вас видеть, но предупреждаю: я… почти обручена.

– Я слышал об этом. Кажется, его фамилия Кеннеди?

Она кивнула.

– Поэтому советую вам обратить внимание на других леди – тем более что здесь много хорошеньких девиц и есть из кого выбрать.

Картер подошел поближе к ней.

– Я хочу вас – и получу, чего бы мне это ни стоило.

Мэг отступила и покачала головой:

– Я уже сказала вам, что…

– Не важно, что вы сказали. Я знаю, кто вы такая, и добьюсь вашей благосклонности, поскольку я такой же, как вы.

Мэг пришла в ярость, и у нее на губах появилась зловещая улыбка.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Но в любом случае вы заблуждаетесь – я ничуть на вас не похожа, так что извольте убираться ко всем чертям.

Мэг повернулась, чтобы уйти, как вдруг почувствовала давившую на нее силу и сразу же все поняла.

– Мы с вами не одно и то же. И потом – это мой город. Вам, сэр, лучше убраться отсюда, не то вы раскаетесь.

– Предупреждаю вас, мисс Монтгомери…

– Нет, это я вас предупреждаю. Убирайтесь отсюда. Здесь для вас места нет.

– Стало быть, моя дорогая, вы утверждаете, что это ваша территория?

– Здесь дом моих родителей, и вы не представляете, с какой яростью я защищаю то, что для меня свято.

Картер улыбнулся.

– Значит, вы предпочитаете существ мужского пола из самых высоких сфер?

– На что вы намекаете?

Он пожал плечами:

– Не на что, а на кого. Имя Люсьен, надеюсь, вам знакомо? Поговаривают, что вы одна из его… хм… избранниц.

– Как вы смеете клеветать на меня?!

– Это не клевета. Вы его фаворитка, это всем известно. Известно также, что вы во всем стремитесь к независимости, а независимость нужно ограждать от посягательств чужаков. Я стану вашим защитником, хотите?

– Обойдусь без вашего покровительства. Я же сказала вам, что почти обручилась с мистером Кеннеди.

– Да, почти. Но он не такой, как вы.

– Слава Богу.

– Советую вам следить за тем, что вы говорите. В конце концов, существуют правила.

– Я подчиняюсь правилам, соблюдаю все меры предосторожности и ни в чьи дела не вмешиваюсь. И хочу, чтобы так же относились ко мне. Повторяю, это мой город. Так вы уберетесь отсюда или нет?

– В гневе вы великолепны. Прикажете воспринимать ваши слова как вызов?

– Ищите себе другую территорию.

– Я не признаю вашего права на монопольное владение городом.

– Вы проявляете навязчивость, сэр, поэтому я…

– Поэтому вы… что?

– Вы недооцениваете меня. Я могу уничтожить вас.

Картер, улыбаясь, отвесил ей глубокий поклон.

– Итак, убирайтесь. Это последнее предупреждение.

Мэг встречала подобных себе и Аарону людей во время своих странствий по Европе и Америке. Они смотрели друг на друга, кивали в знак узнавания, после чего каждый шел своей дорогой. Никто из них прежде не угрожал ей. Иногда они разговаривали и расставались чуть ли не друзьями. Конечно, существовали и правила, которых приходилось придерживаться. Эти правила помогали им всем выживать. В соответствии с ними они должны были уважать друг друга.

Одарив Картера гневным взглядом, Мэг пошла прочь. В бальном зале она встретила Шона, и они протанцевали несколько танцев. Все это время Мэг украдкой посматривала на Аарона Картера.

Аарон неожиданно попрощался с хозяйкой, явно собираясь уходить. Прежде чем выйти из зала, он отыскал взглядом Мэг, значительно посмотрел на нее и еще раз поклонился.

– Что случилось? – спросил Шон. – У тебя расстроенный вид.

Мэг покачала головой и улыбнулась:

– Если что и было, то уже прошло. У меня все в порядке. – После ухода Аарона Мэг и вправду испытала большое облегчение. Должно быть, он почувствовал ее силу, поверил в то, что она в состоянии его уничтожить, и решил уехать из города. «Слава Богу», – подумала Мэг, хотя и сомневалась в том, что Бог о ней помнит. Жизнь Мэг была ужасна, и конфликт с таким существом, как Аарон, только увеличил бы ее несчастья.

Лили Уин неожиданно проснулась. Ей показалось, что кто‑то очень тихо окликнул ее. Может, служанка?

Нет, это был он. Он пообещал, что после бала обязательно к ней придет. «Но мы же родственники! – подумала она. – Впрочем, если он и родственник, то дальний».

Лили сказала ему, что у нее строгий отец. Он ответил, что придет ночью и ее отец ничего не узнает. Все это было для Лили так ново, так романтично…

Ей было почти восемнадцать – самый подходящий для брака возраст, и она все ждала, когда отец позволит ей наконец выйти замуж. Сверстницы Лили давно уже обзавелись семьями, но отец не спешил выдавать ее замуж.

Двор у Уинов был большой. Вдоль посыпанных гравием дорожек стояли скамейки из металлических трубок и такие же столики с деревянным настилом. В ночной тишине выводили свою бесконечную песню фонтаны. В дальнем конце маленького парка располагалось небольшое кладбище с фамильными склепами, где Уины хоронили своих усопших. Лили спустилась во двор и направилась к условленному месту через кладбище. Семейных склепов она ни чуточки не боялась: Лили видела их всю свою жизнь, кроме того, светила полная луна, небо было усыпано звездами, и царила такая благодать, что девушке хотелось танцевать и петь.

Неожиданно ею овладел страх, и Лили остановилась. Девушке показалось, что кто‑то стоит у нее за спиной. Она оглянулась – никого. Тогда Лили посмотрела в сторону дома. Он был так далеко от нее – словно за тысячу миль.

И снова она что‑то почувствовала, вернее, увидела. Лили показалось, что тени вокруг нее пришли в движение и пустились в пляс на могилах ее предков. Они извивались и дергались, затеняя лица Мадонны и ангелов, изображенных на надгробиях. Вдруг одна из теней отделилась от прочих и направилась к ней.

Лили стало так страшно, что захотелось кричать и бежать во весь дух к дому, где ее ждал любимый отец.

Повернувшись, она едва не столкнулась с каким‑то человеком. Лили узнала его и сразу испытала облегчение. Тем не менее она была так напугана, что дар речи вернулся к ней не сразу.

– Моя маленькая девочка! – выдохнул он.

Лили захотелось вернуть себе веселое и романтическое расположение духа, но она не могла: страх все еще душил ее.

– Моя малютка, – прошептал человек.

Он спустил с ее плеч бретельки ночной сорочки, и теперь она стояла перед ним обнаженная в свете полной луны. Выставив вперед руки, он коснулся ее груди, живота и шеи. Глаза его пылали. Облегчение, которое испытала Лили, исчезло, и ее снова охватил ужас.

– Мне нужно домой… сейчас же…

– Конечно, иди, раз нужно.

– Я должна. – Едва ли она хорошо понимала, что стоит перед ним нагая.

– Иди же.

Он отошел в сторону. Лили двинулась к дому. Она шла и чувствовала, как у нее за спиной сгущается тьма. Ей казалось, будто за ней по пятам следует воплощенное зло.

Хотя эта темная сила и пугала Лили, но в ней таился невероятный соблазн.

Зло, если разобраться, не так уж страшно.

То, что дышало в затылок Лили, возбуждало ее. Голос нашептывал ей соблазнительные слова.

«Этот человек такой милый, такой привлекательный…»

Она повернулась лицом к тому, кто следовал за ней. Лили чуть не закричала: то ли от ужаса, то ли от страсти к этой неведомой темной силе…

Но с ее уст не сорвалось ни звука.

Он сразу прижал Лили к себе, соблазняя и увлекая. А потом по их телам заструилось жидкое тепло ее крови. Это тепло, постепенно оставляя ее, сменилось сначала ледяным вселенским ознобом, а потом жарким, невыносимым адским пламенем.

Пришел 1861‑й с его громами и молниями. Луизиана отделилась от Соединенных Штатов и вошла в Южную конфедерацию.

Шон вбежал в дом Мэг, пнув от злости дверные створки. С его появлением слуги в ужасе разбежались и попрятались, и даже Мэг ощутила беспокойство: в такой ярости Шона она еще не видела.

– Надо ехать, – сказал он Мэг. – Я собрал и вооружил на свои средства эскадрон и поведу его в бой.

Поскольку разразилась война, воззрения Шона не играли уже никакой роли. Луизиана и Новый Орлеан были родиной Шона, а в эскадроне служили его земляки, готовые защищать свой дом ценой жизни. Шону пришлось уехать на фронт, и он не успел устроить свои дела.

– Я люблю тебя, Мэг, – сказал он. – Выходи за меня замуж. Сейчас же.

– Не могу, – прошептала она, хотя ее сердце обливалось кровью.

Он опустил голову. Его ярость и гнев, казалось, усилились. Три шага, отделявшие их друг от друга, он преодолел в одно мгновение, после чего сжал Мэг в объятиях. Он целовал ее неистово и жестоко, разрывая ее одежду и настоятельно требуя близости. Мэг откликнулась так же неистово. Она не противилась Шону, а страстно отдавалась ему. От вожделения Мэг едва не вцепилась Шону зубами в плечо.

Они любили друг друга несколько раз – то яростно и жестоко, то нежно и медленно, но всякий раз страстно. Ночи им не хватило, но когда окончательно рассвело и солнце осветило лучами землю, Шон вскочил на коня и уехал.