Глава 2. – Красивая, черт возьми, леди, – сказал Джек, когда они с Шоном вышли из особняка, принадлежавшего семейству Монтгомери

– Красивая, черт возьми, леди, – сказал Джек, когда они с Шоном вышли из особняка, принадлежавшего семейству Монтгомери.

Шон пробурчал в ответ что‑то неразборчивое.

По его мнению, Мэгги была больше чем просто красивая женщина. Она была необычайно эффектна и к тому же обаятельна. Кроме того, что‑то в ней не поддавалось определению, вероятно, то, от чего мужчины теряют голову и…

– Прямо‑таки красавица.

Шон снова буркнул в ответ нечто невразумительное.

– Она до того хороша, что дух захватывает. Кинозвезда и фотомодель в одном лице. Впрочем, нет – куда до нее худосочным фотомоделям! Это же настоящая королева – самая шикарная женщина из всех, что я видел. А как одевается!

– Не забывай, Джек, что капли крови привели нас прямо к ее порогу.

– У нее свое дело, и очень хорошо поставленное. Должно быть, она богата, как царь Мидас. Видел, какие наряды выставлены в витрине ее магазина?

– Это все старые деньги, Джек. Семейство Монтгомери живет в этом городе с незапамятных времен.

– Старые деньги… Ха! Я вот все думаю: сколько ей лет? То мне казалось, что она моя ровесница, то, напротив, что твоя. Впрочем, все это не важно. Интересно, она встречалась когда‑нибудь с полицейским? Со мной, конечно, такая не пойдет. Кто я для нее? Сопляк паршивый – вот кто! Она все время на тебя смотрела. Сколько бы лет ей ни было, ясно, что она предпочитает мужиков постарше.

Шон остановился и посмотрел на напарника в упор.

– Только не думай, будто я намекаю на то, что твои сорок – это глубокая старость, – торопливо проговорил Джек. – Я это к тому, что мною она, судя по всему, ничуть не заинтересовалась.

– Между прочим, Джек, эта женщина легко может стать подозреваемой номер один.

– Да ладно тебе, Шон. Лучше вспомни, какая она! Рост у нее примерно пять футов восемь дюймов, а вес – сто тридцать фунтов максимум… Стройная… да. Но какие при этом формы! А ноги… Закачаешься! Короче, все у нее тип‑топ – складненько. Интересно, она работает над своим телом? Шлифует, так сказать, свои формы упражнениями? Если ходит в гимнастический зал, то хотелось бы знать: в какой? Вот бы посмотреть на нее в трико, а?

– Повторяю, Джек, у меня насчет этой особы есть серьезные подозрения.

– Ты только подумай, о чем говоришь! Неужели этот чистейший образец грации и женственности может разрезать человека на куски и разбросать их по поверхности надгробья?

– На свете еще и не такое случается. Не забывай, что капли крови ведут чуть ли не к ее дверям.

– В этом здании, Шон, работает довольно много народу. К тому же, когда мы направили по кровавому следу экспертов, их присутствие и деятельность по обработке следа ничуть не взволновали мисс Монтгомери. И что с того, что мы нашли в здании кровь? Это не доказывает, что она убийца. Хотя я не такой эксперт в области криминалистики, как ты, но даже мне известно, что для того, чтобы отрезать у человека голову, нужна недюжинная сила. Но даже если закрыть глаза на этот факт, у нас есть другой – то, что парня, возможно, убили где‑то в другом месте, а потом перетащили на улицу Вье‑Карре. Это тоже свидетельствует о немалой физической силе убийцы. Выпустили из трупа кровь или нет, он в любом случае был тяжеленек.

– Хорошо, пусть она и не убивала этого сутенера, но что ей мешает покрывать убийцу?

– Психопат, прикончивший этого парня, вполне мог вбежать в одну из дверей дома мисс Монтгомери, а выйти через другую – использовать, так сказать, ее дом как проходной двор.

– И такое возможно. Нам придется проверять все версии. Два убийства, совершенные с особой жестокостью в течение недели, не пустяк. Если у нас не появится никаких ниточек, пресса с нас шкуру снимет.

– Верно. Обезглавленные трупы – это уж слишком. Даже для Нового Орлеана. Но Мэгги здесь ни при чем – это точно.

– Мэгги? – удивленно выгнув дугой бровь, спросил Шон.

– Ну, мисс Монтгомери. Просто имя Мэгги очень ей подходит.

– Это почему же? Потому что она вся такая мяконькая, миленькая и модненькая – короче, прелесть, а не женщина, да?

Джим ухмыльнулся и пожал плечами:

– Старый циник – вот ты кто.

– Пусть. Но ты на себя посмотри. Представляю, как ты входишь к шефу и рапортуешь: так, мол, и так, сэр, эта женщина невиновна. Взгляните только, какие у нее золотистые глаза, красивое платьице и длинные стройные ноги, и вы сразу же убедитесь в этом сами.

– Брось выпендриваться, Шон. Ты сам смотрел на нее, как кот на сливки.

– Смотрел. И даже успел заметить, что у нее отличные сиськи, хотя разглядеть их как следует под ее деловым костюмом было не так‑то просто.

– Ах ты, старый курощуп!

– А что? Может, я такой и есть. Просто у меня никогда не было времени, чтобы это проверить.

– Ладно, Шон, кончаем трепаться. Давай решать, как быть дальше.

– Что тут решать? Соберем оперативную группу и проведем совещание. Возможно, парни из уличного патруля расскажуг что‑нибудь интересное. После этого навестим Пьера – узнаем, до чего он докопался. Ну а потом… потом нас ждет кое‑что не слишком приятное – пресс конференция.

– Вот черт! Совсем о ней забыл, – вздохнул Джек. – Эти журналюги дадут нам прикурить.

Шон хотел было что‑то сказать, но передумал. К чему слова? И без того ясно, что представители прессы потребуют от них с Джеком решительных действий, а если это дело не будет быстро раскрыто, то газетчики потребуют у начальства их головы – как компенсацию за те две, что отрезал неизвестный убийца.

Кое‑кто из служащих Мэгги, узнав про обнаруженный на их улице труп, не на шутку перепугался.

Но некоторые, как ни странно, хранили абсолютное спокойствие. Мэгги лично оповестила о случившемся всех своих служащих, собрав их в магазине на первом этаже в конце рабочего дня. Тогда же она предложила всем, кто жил на Вье‑Карре, расходиться по домам парами. Тех же, кто жил за пределами старой части города, предложила проводить до автомобильной стоянки. Когда инструктаж закончился, Мэгги обнаружила, что в магазине осталось еще несколько девушек, на которых убийство на улице не произвело, казалось, ни малейшего впечатления.

– Знаешь, дорогуша, – сообщила ей Сисси, – я не боюсь этого шизика по той простой причине, что не имею никакого отношения ни к проституткам, ни к сутенерам. Кроме того, я никогда не забываю, что живу в Новом Орлеане, а потому веду себя предусмотрительно – хожу по тем улицам, по которым надо, и нос в чужие дела не сую. Что же до этого случая, скажу так: если все проститутки, сутенеры и торговцы наркотиками начнут рубить друг другу головы, то я и глазом не моргну – по мне, чем меньше на улицах этой мрази, тем лучше. Кстати, ты пойдешь с нами на концерт джаз‑оркестра Дина, или у тебя сегодня другие планы?

Дни, двадцатипятилетний сын Чанса Лебро, одного из немногих служащих Мэгги мужского пола, вернувшись из Нью‑Йорка, где изучал архитектуру, по вечерам играл на тромбоне в джаз‑оркестре популярного местного клуба на Бурбон‑стрит.

– Даже не знаю, – ответила Мэгги. – Сегодня у меня нет настроения идти на вечеринку.

– Да брось ты, неужели смерть какого‑то сутенера так выбила тебя из колеи?

– Меня выбила из колеи не смерть сутенера, а то, что его убили чуть ли не у меня под окнами. А еще то, что он каким‑то образом ухитрился окропить своей кровью дверь моего дома.

– Не волнуйся, дорогуша, – успокоила ее Сисси, – полицейские, которые исследовали эти капли крови, сказали мне, что ничего криминального внутри здания не обнаружили.

– Правда‑правда, – вступила в разговор Энджи, тоже оставшаяся в магазине. – Если бы что – Сисси узнала бы. Она весь день флиртовала с одним из этих парней – красивым, как Адонис.

– Сисси, ты флиртовала с полицейским? – удивилась Мэгги.

– Ты что‑то имеешь против полиции?

– Да так, от случая к случаю…

Сисси ухмыльнулась:

– Но он и вправду хорош, как Адонис. Крепкий, сильный, а главное – высокий. Женщине, когда она под шесть футов, не так‑то просто найти себе пару под стать. А в этом парне добрых шесть футов три дюйма. Я могу, встречаясь с ним, надевать еще и туфли на каблуках!

– Выходи за него замуж и строгай баскетболистов, – посоветовала ей Энджи.

– А этот самый Адонис черный или белый? – спросила Мэгги.

– Черный, дорогуша, успокойся, – заверила ее Сисси. – На твоего лейтенанта никто не покушается.

– «Мой» лейтенант?

– Самый красивый белый мужчина, какого я только видела, – усмехнулась Сисси.

– Лейтенант из отдела убийств, который меня допрашивал и излазил мой дом вдоль и поперек, не может быть ни «моим», ни красивым. Он головная боль – вот что я о нем думаю. – Мэгги неожиданно расплылась в улыбке. – Я рада, Сисси, что ты познакомилась с Адонисом. Это приятное известие, а значит, сегодняшний день прожит не зря. Он уже назначил тебе свидание?

Энджи громко фыркнула:

– Да это она назначила ему свидание – еще до того, как выяснила, понимает ли он по‑английски!

Мэгги снова удивленно посмотрела на Сисси.

– Я просто сказала ему, что будь я на его месте, то ни за что не отказалась бы после поисков несуществующих улик сходить на концерт и послушать хорошую джазовую музыку. Так что если ты, Мэгги, хочешь увидеть моего Адониса, то отправляйся на концерт вместе с нами!

Мэгги все еще колебалась.

Весь день она провела в окружении людей и устала от шума и разговоров. Визит полицейских тоже не прибавил ей бодрости, а известие о том, что на двери ее дома обнаружили капли крови преступника, произвело на Мэгги удручающее впечатление. Ей хотелось посидеть в тишине, успокоиться и собраться с мыслями.

– Мы будем тебя доставать, пока ты не согласишься, – продолжала давить на нее Энджи. – По этой причине мы отправимся на концерт прямо отсюда, даже домой заходить не будем.

– Ну, не знаю… К тому же я не так одета, как полагается для вечеринки в клубе…

– Ха! Сейчас, между прочим, лето, и туристы на улицах ходят в футболках и в майках с вырезом до пупа, а она волнуется, что не так одета! – с иронией заметила Сисси.

– У Мэгги полно расфуфыренных манекенов, и ей ничего не стоит снять платье с одного из них и надеть на себя, – сказала Энджи. – По мне, в клубы сейчас можно и голой ходить: все равно никто ие обратит внимания – все заняты только собой.

– Это на голую‑то Мэгги никто не обратит внимания! – воскликнула Сисси. – Сильно в этом сомневаюсь.

– Ладно, уговорили, я иду с вами, – согласилась Мэгги. – Игру Дина и вправду стоит послушать. Кроме того, одежда, которую я придумываю, мне, в общем, нравится.

Когда Мэгги переоделась и вышла к подругам, они нашли, что выглядит она восхитительно.

– Мы так хороши собой, что нам просто необходимо прогуляться перед концертом – показать туристам, какие в Новом Орлеане красивые женщины, – заявила Энджи. – А потому идемте обедать в какое‑нибудь приличное заведение.

– Вы идите, а я позвоню в ресторан и закажу столик, – предложила Сисси.

Обедать!

Услышав это слово, Мэгги вдруг почувствовала, как у нее болезненным спазмом свело желудок.

С чего это, спрашивается, ее затошнило? Ну, убили какого‑то сутенера, мелкого уголовника – пусть даже и рядом с ее домом, – ей‑то что за дело? Тем не менее…

Мэгги решила не поддаваться слабости.

– Обед – это здорово, – твердо сказала она. – Как я погляжу, у нас наклевывается веселый вечерок. Оно и к лучшему: пройдет час, другой, и мы полностью забудем о…

– Об обезглавленном трупе! – выпалила Энджи.

– Верно. Мы забудем об обезглавленном трупе и обо всем, что с ним связано.

Пьер ле Понт работал судмедэкспертом уже двадцать лет. Шон знал множество судмедэкспертов, а также экспертов в других областях криминалистики – и мужчин, и женщин, отличавшихся цинизмом и любивших черный юмор, но Пьер к их числу не относился. Шон также не видел, чтобы Пьер что‑нибудь жевал в непосредственной близости от лежавшего на анатомическом столе трупа. К смерти Пьер относился уважительно и того же требовал от своих сотрудников.

Тем не менее смерть человека – явление не только трагическое, но во многом еще и унизительное.

Взять хотя бы того же Энтони Бейли. Прежде он носил костюмы от Армани и занимался сутенерством – продавал женщин, от которых имел доход и которых при случае поколачивал. Так или иначе, он жил, действовал и был человеком, хотя дурным и испорченным. Теперь же его нагое, белое, без кровинки, тело лежало неподвижно на анатомическом столе, словно какая‑нибудь вещь, а его отрезанная голова покоилась в большом сосуде из нержавеющей стали на кафельной подставке рядом с ним.

В каждом морге, независимо от антисептика, которым обрабатывают помещение, есть особый устойчивый запах, который не спутаешь ни с каким другим. Это запах смерти.

– Ну как, обнаружилось что‑нибудь интересное? – спросил Шон, разглядывая пергаментно‑белое тело убитого.

– Очень мало крови, – ответил Пьер. Он стоял рядом со столом, скрестив на груди руки. Проведя вскрытие и зашив труп, Пьер теперь отдыхал.

– Значит, его могли убить где угодно, а потом перевезти.

– Я этого не говорил.

– Что же ты сказал?

– Я сказал только, что в нем осталось чертовски мало крови. Вот почему он такой белый.

– В общем, все ясно: ему ведь отрубили голову. Кровь фонтаном хлынула из разрезанных артерий… Но если его сначала убили, а обезглавили потом, то картина, конечно, меняется… Черт! Но кровь не может вот так взять и исчезнуть! Насколько я знаю, она не испаряется…

– Полагаю, смерть наступила в результате удара в горло. Поначалу я думал, что он умер от сердечного приступа, а обезглавлен был уже после смерти, но потом отказался от этой мысли.

– Все‑таки, Пьер, наверное, его убили не на Вье‑Карре. По‑моему, его даже не убили, а забили – как, к примеру, забивают скот. Потом подвесили за ноги, чтобы дать стечь крови, а уж после этого отвезли на Вье‑Карре и швырнули на тротуар, где мы его и нашли.

Пьер пожал плечами.

– Ну и как прикажешь толковать это твое пожатие плечами? – с раздражением спросил Шон.

– А так, что и такое может быть. Я тут снова взглянул на Джейн Доу – вернее, на то, что от нее осталось. – Пьер указал на закрытое простыней тело, лежавшее на другом анатомическом столе. – Так вот, у Джейн, которой точно так же отрезали голову, но, помимо этого, отрубили еще руки и ноги, вспороли живот, а потом разбросали внутренности по надгробию, тоже почти не было в сосудах крови.

Шон вздохнул и взъерошил рукой волосы.

– Похоже, мы столкнулись с ритуальными убийствами – в духе культов вуду или сантериас. С убийствами ради получения человеческой крови.

– Если это так, кровь они умеют спускать отлично, – констатировал Пьер.

– Что тебе еще удалось узнать? – спросил Шон.

– Боюсь, не слишком много. Как я уже говорил, убийца – левша и очень силен физически.

– Следует ли из этого, что убийца – мужчина?

– Шон, в наши дни, когда женщины стремятся уподобиться мужчинам, такой вопрос попросту некорректен.

– Брось ты эти шуточки, отвечай по существу.

– Можно и по существу. Убийца, не важно, мужчина это или женщина, обладает огромной физической силой. Двадцать лет назад я бы к этому добавил, что такой силой обычно обладают мужчины, но сейчас лучше промолчу.

– Таким образом, убийца – физически сильный человек, левша, возможно, имеет отношение к отправлению жестоких религиозных обрядов, – подытожил Шон, после чего добавил: – Ты прав, информации, скажем прямо, кот наплакал.

– Извини, чем богаты. Когда получу результаты анализа на ДНК, тогда, возможно, скажу больше.

– Эти результаты, Пьер, мы получим через месяц, не раньше.

– Похоже на то…

Шон подошел к телу сутенера и еще раз осмотрел срез на шее – в том месте, где должна была находиться голова.

– А это еще что?

– Что именно?

– Да вот – прокол какой‑то. Вон там.

Пьер приблизился к анатомическому столу и склонился над трупом. Сразу же под срезом на коже шеи имелось небольшое повреждение, которое с некоторой натяжкой можно было принять за ранку, нанесенную колющим предметом.

– Ах это… Черт! Не хотел об этом говорить… Дело в том, что я ни в чем не уверен.

– Пьер, прошу тебя… – начал Шон.

– Ты только не принимай это близко к сердцу. Когда отрезают голову, ткани вокруг так травмируются, что судить о происхождении мелких травм вокруг среза очень трудно. Если это прокол, то…

– Да говори же скорее, не тяни!

Пьер замялся. Сообщать непроверенные сведения было не в его правилах.

– Так и быть, скажу. Возможно, Энтони Бейли кто‑то укусил – до того, как его убили, или сразу же после этого.

– И кто же, интересно знать, укусил его? Существо с одним зубом?

– Давай пока остановимся на этом, ладно? У нас есть только одна эта ранка – и ничего больше.

– А это могла быть собака?

– Ничего нельзя сказать точно, поскольку у этого человека отрезана голова, а мелкие травмы на тканях не позволяют нам получить чистую картину. Если же мы начнем строить догадки, то не кончим до утра. Представь, к примеру, что его укусил убийца: кто знает, может это тоже ритуал какого‑нибудь примитивного культа? С другой стороны, его вполне мог укусить и маньяк – в том случае, если убийца шизик, а не апологет культа. Обещаю, я еще поколдую над этим проколом и проведу дополнительные лабораторные исследования, тогда и поставлю тебя в известность, кто его укусил – человек или собака.

– Сейчас каждый бит информации на вес золота, – напомнил приятелю Шон. – На меня так насели, что я готов рассмотреть любую версию, даже самую невероятную.

– Знаю, – сказал Пьер, а потом предложил: – Может, пойдем, взглянем еще раз на Джейн Доу?

Шон Кеннеди не хотел смотреть на Джейн Доу даже за миллион долларов. Однако, обдумав предложение Пьера, пришел к выводу, что обязан это сделать.

Он кивнул.

– Хорошо еще, что здесь нет твоего молодого напарника, – заметил Пьер. – Кстати, где он? Видимо, ты решил избавить его от печальной необходимости созерцать трупы.

– Я дал ему задание, которое тоже ке сахар.

– Какое же?

– Подготовить заявление для прессы и начинать пресс‑конференцию, – ответил Шон.

– Да, это занятие еще почище нашего, – согласился Пьер.

Когда они подошли к столу, на котором лежали прикрытые простыней останки Джейн, Шон быстро проговорил:

– Только шею и голову, Пьер, очень тебя прошу.

То, что раньше носило имя Джейн Доу, было в прямом смысле собрано из кусков и сшито черными нитками. По сравнению с ней невесту Франкенштейна можно было смело назвать королевой красоты.

Когда Пьер откинул простыню, Шон, стараясь не приближаться к уже начинавшему разлагаться телу, ткнул пальцем в шею, где повреждение, сходное с повреждением на шее Энтони Бейли, было почти неотличимо от проколотых кривой хирургической иглой многочисленных отверстий.

– Возможно, у нее такой же след от укуса, как и у Бейли, – вздохнул Пьер. – Не придавал раньше этому значения, каюсь.

– Раньше мы не имели второго трупа со следом укуса, так что и сравнивать было не с чем, – напомнил ему Шон. – К тому же женщину разрезали на части и выпотрошили. Где уж тебе было думать о небольшой ранке на шее, когда все ее тело представляло собой сплошное месиво. Более того, я и сейчас не уверен, что Джейн кто‑то кусал: вдруг у убийцы сорвалась рука и он случайно ткнул ее острием ножа в шею?

– Едва ли. Джейн резали клинком с широким лезвием – у таких заостренного конца обычно не бывает. Клинок имел в длину примерно девять дюймов и был шириной с ладонь. Ничего более сенсационного сообщить не могу.

– Этого довольно. Ты дал мне в руки одну многообещающую ниточку.

– Правда? Хотелось бы знать какую.

– Уверен, в городе орудует серийный убийца, – заявил Шон. – Теперь надо решать, сообщать об этом газетчикам или нет.

– Рад, что не мне придется держать перед ними ответ. Кстати, тебе надо поторапливаться – спасать из их лап своего юнца.

– Между прочим, у них еще и клыки есть. Должно быть, в эту минуту они уже вцепились бедняге в глотку, – заметил Шон.

– Клыки, клыки, клыки… – рассеянно пробормотал Пьер. – У собак тоже есть клыки – да. И многие собаки в наши дни натренированы на человека. Но вдруг это кошка? Вряд ли… Что еще? Летучая мышь? Крыса? Нет, здесь все истыкано иголкой – ни черта не разберешь! Картина практически уничтожена. Ты уж иди, Шон, а я еще раз основательно над всем этим поразмыслю. Если что надумаю – дам тебе знать.

– Спасибо, док.

С этими словами Шон вышел из морга.

Приехав в участок, Шон доложил о результатах вскрытия капитану Джо Дэниэлсу – начальнику отдела убийств. Подчиненные обычно называли его шефом. Дэниэлс был рослый, сильный мужчина, о каких принято говорить: неладно скроен, да крепко сшит. Должность начальника отдела он получил благодаря упорному труду и свою карьеру начал с самых низов, чем немало гордился. Задницу Джо никому не лизал и в политику не лез – вот почему Шон с удовольствием служил под его началом.

К сотрудникам Джо не придирался, и уж если вызывал кого‑нибудь на ковер, то за дело. Коррумпированных полицейских Джо люто ненавидел и не успокаивался, пока ему не удавалось засадить их за решетку.

Короче говоря, Джо Дэниэлс, прирожденный полицейский и крутой парень, как нельзя лучше подходил такому «крутому» в смысле преступности городу, как Новый Орлеан.

– Ну, выкладывай, – сказал Джо, увидев Шона. – С чем пришел, что имеешь и чего у тебя нет.

– Не имеешь, а имеем, – с ухмылкой уточнил Шон, усаживаясь в кресло напротив капитана. – А имеем мы, насколько я понимаю, кошмарного серийного убийцу. Но вот чего у нас нет, так это улик. Судя по повреждениям, обнаруженным на трупах, орудует приверженец какого‑то культа или человек с серьезными психическими отклонениями.

– Ясно. О трупе на кладбище я уже наслышан. Скажи лучше, что новенького.

Шон рассказал о втором убийстве и поделился впечатлениями от посещения морга. Джо слушал его нахмурившись и изредка делал пометки в блокноте. Узнав о появлении очередного серийного убийцы, Джо всякий раз впадал в мрачное расположение духа, поскольку считал эту разновидность преступников худшей болью в заднице, какая только может быть у полицейского. Наконец он предложил Шону возглавить оперативную группу по поимке убийцы.

– Ты не говоришь «серийный убийца», и я тоже держу рот на замке, – заметил Джо, когда Шон поднялся. – А теперь беги, выручай своего напарника. Похоже, журналюги его уже доедают.

Шон устремился в зал для конференций, где Джек храбро отбивался от нападок представителей городской прессы. Он вошел в зал в тот самый момент, когда Джек под воздействием обрушившейся на полицию критики уже начал сдавать и выказывал признаки нервного срыва.

Шон, заметив, что напарнику приходится туго, сразу же взял инициативу в свои руки.

– Леди и джентльмены, – возгласил он, – пока конкретных подозреваемых у полиции нет, но отдел у нас отличный, а эксперты первоклассные. Поэтому мы не сомневаемся, что скоро задержим убийцу. Джек уже рассказал вам обо всем, что нам известно по этому делу, и добавить мне нечего. Если у нас появится новая информация, мы обязательно сообщим ее вам. Между тем…

– Что предпринимает полиция, чтобы защитить нас? – крикнула молодая женщина‑репортер.

– Все, что в ее силах, мадам, абсолютно все. Мы удвоили количество патрулей и запросили себе в помощь национальную гвардию. При всем том, леди и джентльмены, следует иметь в виду, что Новый Орлеан – город большой и возлагать надежды только на полицию неразумно. Соблюдайте и сами меры предосторожности: не ходите по темным аллеям, не возвращайтесь поздно домой, не гуляйте в одиночестве. Главное же – избегайте общения с незнакомыми людьми.

– Отлично сказано: избегайте общения с незнакомцами! И это в городе, где полно туристов! – гаркнул пожилой репортер из «Нью‑Орлеан таймс». – Но как быть обслуживающему персоналу ресторанов и гостиниц? Как им прикажете избегать общения с незнакомцами?

– Я порекомендовал бы им шевелить мозгами и подключить к делу профессиональное чутье и знание человеческой природы. Если кто‑то из них заметит подозрительного человека, пусть держится от него подальше и сразу же вызывает полицейский патруль. Это, кстати, относится ко всем. На этом мы заканчиваем, леди и джентльмены, и спасибо за то, что пришли.

Шон подхватил Джека под локоть и вывел его из зала. У них за спиной сразу же появился полицейский в форме и стал сдерживать толпу, давая детективам возможность улизнуть.

Пока Шон и Джек шли по коридору, Шон сказал, что журналисты напоминают ему стаю львов, которых напустили на первых христиан. Христианами в данном случае были, разумеется, они с Джеком.

– Оказывается, быть твоим напарником небезопасно. – Джек привалился спиной к двери отдела по расследованию убийств. – Ну‑с, что нас ждет дальше?

– Дальше? – ухмыльнулся Шон. – Да ничего особенного. Сейчас я проинструктирую ребят, которые выходят в ночь, где‑нибудь перекушу, а потом поеду домой.

– Рад слышать, что у тебя есть обыкновенные человеческие слабости. Оказывается, вечером ты обедаешь, а ночью – сладко спишь.

– Ну, я бы не сказал, что обедаю – в том смысле, как ты это понимаешь. Что же до сна, то выспаться мне удается редко. В темное время суток надо держать ухо востро – особенно сейчас. Черт, я бы на все согласился, лишь бы продвинуться в этом деле хоть на шаг!

Джек широко улыбнулся.

– В таком случае я знаю, как тебе надо поступить.

– И как же?

– Ты знаешь офицера Майка Остина?

Шон кивнул. Кто не знал Остина, здоровенного детину в шесть футов четыре дюйма ростом? В прошлом он был довольно известным футболистом, но из‑за травмы ноги ему пришлось уйти из большого спорта. По счастью, Остину всегда хотелось стать полицейским. Он поступил в академию, окончил ее и пришел служить к капитану Дэниэлсу.

– Ясное дело, знаю.

– Отлично. Нам необходимо встретиться с ним в джаз‑клубе.

– В джаз‑клубе?

– Ну да. Есть такое заведение. Люди ходят туда, чтобы немного выпить и послушать хорошую музыку.

– Джек, меньше всего мне хотелось бы…

– У Остина назначена там встреча с потрясающе красивой приемщицей, которая работает в «Монтгомери энтерпрайзис». Разве нам не надо досконально все разузнать о служащих этой фирмы?

Шон расхохотался.

– Между прочим, я люблю джаз. Но с тех пор как я в последний раз слушал хорошую музыку, прошло черт знает сколько времени.

Джек был доволен напарником.

Шон весь день прикрывал его. Даже спас его на пресс‑конференции, когда вопли в зале достигли апогея и на Джека один за другим посыпались саркастические и желчные вопросы.

Джек понял, что у него появился шанс отплатить Шону добром за добро.

– Сейчас я поеду домой и переоденусь, – сказал он. – А ты проводи пока инструктаж, но помни: мы с Майком будем тебя ждать. Договорились?

– Договорились! Через час буду на Бурбон‑стрит, – бросил Шон и направился в комнату оперативников.

Джек проследил за ним взглядом и ухмыльнулся.

Вечер обещал компенсировать не слишком удачно сложившийся день.

Это произошло в Париже. Вскоре после того, как она впервые вкусила крови, судьба свела ее с Люсьеном.

Он представил ей свод правил.

Магдалена так и не поняла, что произошло в ту ночь. Она думала, что это сон. Это и в самом деле был сон – кошмарное видение, страшнее которого ничего нельзя было представить.

Магдалена приехала в Париж по воле отца. После того, что случилось с ней и Аленом, Джейсону оставалось одно: поскорее отослать дочь во Францию.

Поскольку Магдалена впервые оказалась одна в незнакомом большом городе, она спала неспокойно и к ней приходили видения.

В том числе кошмарные.

Ей вдруг показалось, что пол в ее спальне содрогнулся, ставни распахнулись и в окно ворвался порыв ветра. Вслед за тем тьма вокруг нее сгустилась, а потом ветер подхватил ее с постели и куда‑то понес. Магдалена летела среди ночной тьмы вне времени и пространства.

Потом неожиданно пришло ощущение покоя. Тьма постепенно рассеялась, и Магдалена почувствовала, как неведомая сила оставила ее. Она медленно опустилась на что‑то мягкое и пушистое.

Открыв глаза, Магдалена поняла, что находится в просторной полутемной комнате и лежит на ковре рядом с огромным камином, в котором жарко пылает огонь. У стены стояла громадная резная кровать, затянутая черным атласным пологом, и маленький умывальный столик с тазиком, кувшином и другими туалетными принадлежностями.

Прямо перед пылающим камином располагалось большое деревянное кресло, к спинке которого были прикреплены черные, вырезанные из эбонита крылья. В кресле сидел высокий широкоплечий человек с королевской осанкой и гордо вздернутым подбородком. У него были длинные, до плеч, темные волосы и продолговатое лицо с резкими и правильными чертами. Алый отблеск пламени ложился на лицо этого человека, придавая ему мрачный, даже устрашающий вид.

Поначалу, поскольку в комнате царил полумрак, Магдалене показалось, что глаза у него темно‑карие, почти черные – как у креола.

Но это было не так.

Они были того же цвета, что и алые языки пламени, полыхавшего в камине.

Магдалена уселась на ковре и устремила глаза на незнакомца, стараясь достойно ответить на его немигающий взгляд.

При этом она убеждала себя, что бояться нечего и это всего лишь сон.

Но нет, это был не сон, а ночной кошмар, в котором Магдалена перенеслась в ад и предстала чуть ли не перед самим дьяволом!

Человек поднялся, и она увидела, что он облачен в черную, распахнутую на груди рубаху, черные узкие штаны и в сапоги с отворотами. У него не было ни бороды, ни усов, и Магдалена явственно видела его полные чувственные губы, изогнутые в насмешливой улыбке.

Незнакомец в черном медленно обошел вокруг ковра, на котором она сидела. Магдалена явно интересовала его.

– Вы очень хороши, мадемуазель, – сказал он низким, рокочущим голосом, – прямо‑таки писаная красавица. Я знал, что вы красивы – Ален прожужжал мне об этом все уши, – но действительность превзошла ожидания. Увы, теперь Ален мертв, а вы стали одной из нас и, кроме того, вынашиваете дитя. И это безмерно радует меня. Ваш отец правильно сделал, отослав вас в Париж. Он умный человек. Да и вы, кажется, неглупая женщина. Как видите, – добавил он, – я многое знаю и о вас, и о вашей семье. Ну а вы? Известно ли вам, кто я?

– Неужто сам дьявол? – содрогнувшись всем телом, спросила Магдалена.

Он от души рассмеялся – ее предположение сильно позабавило его.

– Меня зовут Люсьен.

– Дьявол!

Он покачал головой и самодовольно улыбнулся:

– Мое полное имя – Люсьен де Во.

– Это одно из имен дьявола?

Люсьен остановился перед Магдаленой, схватил ез за плечи и заставил подняться. Она попыталась оказать ему сопротивление, но тщетно. Ей еще никогда не приходилось сталкиваться с такой невероятной силой.

– Ну что вы заладили – дьявол, дьявол?.. – иронически осведомился он. – Я царь. Ваш и всех существ вроде вас, которые предпочитают темноту дневному свету.

Магдалена покачала головой:

– Никакой вы не царь. Вы призрак из кошмарного сна. И потом – что значит «существа вроде вас»? Прежде всего я человек!

Люсьен снова расхохотался – да так громко, что от раскатов его смеха содрогнулись стены мрачной, полутемной комнаты. Почувствовав безмерную силу этого человека, она задрожала от ужаса.

– Конечно, вы отрицаете свою принадлежность к силам тьмы. Ведь вы смиренны и невинны – не так ли? Но что я говорю! Совсем забыл, что вы не так уж невинны. Был один глупец, в которого вы влюбились. Бедняга Ален! Он верил в старинную легенду, утверждавшую, что любовь поможет грешнику спасти свою душу! Увы! Ваш папаша убил его. И тоже во имя любви. Так что Алену не удалось довести эксперимент до конца, – продолжал Люсьен, и Магдалена чувствовала, что он безмерно доволен собой. – Но оставим эту щекотливую тему. Главное, что вы теперь с нами и одна из нас. Вы моя новая подданная.

– Я считаю нашу встречу и этот разговор ночным кошмаром, который закончится, как только я проснусь.

– Э нет, моя милая, – произнес Люсьен с жесткой улыбкой. – Это не ночной кошмар – это новая действительность, в которой вам отныне предстоит существовать. Вы будете подчиняться мне и учиться у меня, потому что я ваш повелитель. Более того, скоро вам придется обращаться ко мне за советом и помощью. Потому что я, как это ни покажется вам сейчас странным, повелитель справедливый.

– Отпустите меня! – крикнула Магдалена и снова попыталась высвободиться.

– Нет у вас сейчас силы, так что не вырывайтесь – не поможет! Силу вы обретете со временем, в процессе новой жизни. Поскольку души у вас сейчас как бы нет, уповайте на разум, ибо мы апеллируем к разуму. И все время учитесь. Так как вы мне приглянулись, я сам буду обучать вас. Прежде всего положитесь на меня и не верьте досужей болтовне глупцов. К примеру, считается, что дневной свет убивает, но это не так, хотя, конечно, день не наше время суток. Пища и напитки по‑прежнему будут иметь для вас вкус, но не будут насыщать. Вас могут поранить, и сильно, но вы выздоровеете, даже если процесс выздоровления затянется на годы. Вас могут убить, но лишь в том случае, если вам отрубят голову или пронзят насквозь сердце.

– Вы говорите странные и страшные вещи. Я не желаю вас слушать!

– Вам придется слушать меня, поскольку в противном случае вы не выживете. Я приказываю – вы подчиняетесь. Мое слово – закон. Таковы правила.

– Ничего не понимаю. Когда я проснусь…

– Можете и не проснуться, если не будете меня слушаться. Помните, самое главное – питание. При приеме пищи необходимо проявлять особую осторожность.

– Я по‑прежнему ничего не понимаю.

– Не валяйте дурака. Все вы отлично понимаете. Так вот, существам вроде нас в основном достаточно для пропитания убивать одного человека в ночь полнолуния. Если хотите жить, спокойно – так, чтобы за вами не гонялась целая толпа охотников с кольями, выбирайте, по возможности, жертву из тех, кто живет вне общества. Для этой цели лучше всего подходят бродяги, бездомные, преступники и проститутки… Только не пяльте на меня глаза! Такова действительность. Конечно, попадаются среди нас и моралисты – они по принципиальным соображениям выбирают себе жертвы в тюрьмах. Да‑да, не удивляйтесь – у нас тоже есть понятие о морали. Если муки голода становятся нестерпимыми, но нравственное чувство не позволяет вам убить безвинного, стоит обратить внимание на приговоренных к казни – им все равно умирать. Хороши также в этом смысле и убийцы, которые годами гниют в камерах, но это дело вкуса.

Теперь о методе. Метод – это все. Главное – уметь распорядиться содержимым и ничего в сосуде не оставлять. Жертву необходимо обезглавить, в крайнем случае перерезать ей на шее артерии. Не забывайте, что если жертва выживет, вы предстанете перед нашим судом. Да‑да, существует закон против тех, кто оставил жертву в живых. А расправа у нас короткая. Поэтому проявите в этом вопросе особую щепетильность. И еще: вы имеете право создавать себе подобных, но не более двух в течение столетия.

– Создавать себе подобных? Двух в течение столетия? Но это же какое‑то безумие! Я сию минуту ухожу отсюда!

– Никуда вы не уйдете!

– Я уйду, а вы будете гореть в аду!

– Нет, вы не уйдете!

Вдруг Магдалена почувствовала, как ее снова подхватило вихрем. Она поднялась в воздух, но на этот раз лишь на долю секунды, и опустилась на черные атласные простыни огромной постели Люсьена. В следующее мгновение хозяин мрачной комнаты оказался над ней. Он уже снял одежду, и его тело было гладким, как шелк, и горячим, как расплавленный металл. Люсьен прожигал ее взглядом, в котором отражалась железная воля и, словно жидкий огонь, плескалось желание.

Магдалена кричала, вырывалась и царапалась, но ее сопротивление мгновенно было подавлено. Люсьен смеялся и, легко избегая кулаков и ногтей Магдалены, срывал с нее одежду. В сущности, ему и не пришлось ничего делать: он отдавал глазами ей приказание, а она вопреки желанию подчинялась. Не прошло и минуты, как Магдалена, нагая, лежала на постели раздвинув ноги и была готова принять его в себя.

Хотя тело ее подчинялось Люсьену, сознание продолжало бороться. Магдаленой овладела такая ярость, что в эту минуту она была готова даже на убийство, лишь бы освободиться.

Но потом Люсьен вошел в нее, и Магдалену охватила страсть. Она впервые по‑настоящему осознала, что у Люсьена достаточно внутренней силы, чтобы подчинить себе не только ее тело, но мысли и чувства.

Он заставил Магдалену желать близости с ним.

Когда все закончилось, Люсьен лежал рядом с ней, гладил ее волосы и говорил:

– Ты просто чудо. Мне очень жаль твоего возлюбленного, который создал тебя, а потом отошел в вечность, не успев насладиться тобой. Бедный Ален! Он так верил в то, что любовь избавит его от царства тьмы. Удивительно: Ален верил в любовь, в жизнь, в свет, обожал поэзию и созданные народной фантазией легенды. Подумать только, он вообразил, будто затаившийся в нем зверь под воздействием подлинного чувства способен переродиться. Да я и сам благодаря твоему обаянию чувствую, что могу полюбить тебя и переродиться. Может, мне рискнуть – научиться у тебя любви и полюбить самому?

– Я никогда не полюблю тебя!

– Тогда, значит, хорошо, что я в прежней жизни не испытал этого чувства. Властью над тобой я обладаю – и этого с меня довольно. К тому же я существо непостоянное и часто меняю любовниц. Но если мне придет в голову блажь увидеть тебя снова, я позову тебя – и ты придешь.

– Я тоже научусь властвовать! – сказала она.

Люсьен засмеялся, а потом снова коснулся ее.

– Власть и сила моя велики, – прошептал он Магдалене на ухо, и ее глаза вновь потемнели от страсти…

Она открыла глаза и поняла, что находится у себя в спальне. Из окна доносился звон колоколов парижских церквей, созывавший прихожан на утреннюю мессу.

Магдалена вспомнила кошмар, привидевшийся ей ночью.

«Ужасное сновидение», – подумала она, потягиваясь. Все ее тело ныло от усталости.

Потом Магдалена поднялась с постели.

И тут она обнаружила, что ее ночная рубашка и пеньюар превратились в лохмотья. Руки у нее задрожали, а из глаз потекли слезы. Неужели то, что ей приснилось, случилось на самом деле? Не может быть!

Лукавить перед собой не имело смысла: это действительно произошло.

Магдалена снова откинулась на подушки и дала волю слезам. Выплакавшись, она встала, подошла к окну и выглянула на улицу.

Больше она плакать не будет.

У Люсьена огромная власть.

Пусть так.

Она тоже обретет власть и силу – большую, чем у Люсьена.