Еврейский террор

“Говоря о невероятном загрязнении русского суда еврейской адвокатурой, я пользовался данными, любезно доставленными мне одним русским присяжным поверенным. Красноречивы данные, но ещё более знаменательно письмо, при котором они присланы.

Вот выдержка из этого письма, похожего на крик утопающих:

“Ради Бога, ради святой правды, проявите своё участие к судьбам русской адвокатуры, напишите статью, обрисуйте в ней картину ужасающего засилья, испытываемого нашей адвокатурой от невероятного заражения её еврейством. На тысячу помощников присяжных поверенных в Петербурге больше 800 евреев… Присяжные поверенные — евреи сюда не входят, но и их подавляющая масса. Почти вся работа в их руках. Русские, за исключением весьма немногих, работающих самостоятельно и принуждённых, однако, самым пошлым образом заискивать у евреев, в небольшом количестве кое‑как перебиваются, а масса молодёжи бьётся, как рыба об лёд, и бедствует непомерно. Ничем протеста выразить нельзя. Организовать какое‑нибудь противодействие невозможно, так как каждому русскому грозит еврейский эшафот!…

Министр юстиции месяца полтора назад внёс в Сенат запрос о разъяснении некоторых законов, которое могло бы повлечь за собой ограничения для евреев‑помощников, но дело оттягивается и неизвестно ещё, чем кончится…

В частности, убедительно прошу вас посвятить долю вашего внимания назревшей необходимости преобразовать адвокатское сословие так, чтобы русским адвокатам были даны элементарные гарантии свободы слова и мысли, когда они захотят отстаивать своё положение, а то в настоящее время ни один русский адвокат не смеет слова пикнуть, если не пожелает по вздорному поводу быть выкинутым из сословия и материально этим раздавленным, а помощник может и совершенно не быть принятым в присяжные поверенные. Конечно, когда дело касается Булацеля, то совет осторожен, так как за него есть кому постоять, — такая кость им не по зубам, но и кроме Булацеля есть масса людей, желающих быть искренними и не дрожащими за кусок насущного хлеба людьми, а не бессловесными животными на поводу у Хаимов и Мошек. Мы, русские адвокаты, желаем, чтобы хотя бы слабое эхо манифеста 17 октября о свободах пронеслось и в адвокатуре.

Мы просим хотя бы маленькой конституции взамен крепостного засилья у евреев…”

Совсем отчаянное по тону окончание письма я уже не привожу. Итак, вот “до чего мы дожили, Россияне!” При благосклонном бездействии государственности нашей, явно растрачивающей нашу национальность, в позорную кабалу евреям попадает одно русское интеллигентское сословие за другим. Заметьте: оказывается в кабале не одно лишь тёмное и беспомощное простонародье, опутываемое еврейскими ростовщиками и фальсификаторами. В иудейское рабство идут сословия наиболее свободные, сильные, сравнительно достаточные, образованные, ближайшие наследники разлагающихся старых сословий — дворянства, духовенства и чиновничества.

Мне уже приходилось писать о постыднейшем рабстве, в котором пребывают у евреев очень многие русские писатели и публицисты, иногда даже талантливые, даже со старыми, заслуженными именами. У меня хранится трагическое письмо когда‑то очень известного и остроумного критика, который много лет украшал собой радикальные журналы, но в чём‑то согрешил перед евреями. В результате на него был наложен херем, лишение хлеба и воды, т. е. абсолютный редакционный бойкот, и бедный старик с толстыми томами своих сочинений принуждён теперь ютиться чуть ли не в каморке, сдаваемой от дворника. Писатель этот и сам либерал, стало быть, писать в “реакционной” печати ему трудно, а вся левая печать, т. е. подавляющее большинство, увы, в руках евреев. У меня хранится и другое письмо, одной очень известной когда‑то беллетристки, тоже погрешившей чем‑то перед жидами и выброшенной из литературы, буквально так, как жиды‑адвокаты выбрасывают строптивых русских из адвокатуры. На моих же глазах прошла многолетняя пытка, которой был замучен евреями очень талантливый писатель B. Л. Дедлов (Кигн). Он огорчил чем‑то евреев еще в покойной “Педеле”, и уже тогда еврейская критика смешивала его с грязью или бессовестно замалчивала, а с гибелью “Недели” Дедлов оказался вне возможности где‑нибудь печататься. Консервативные “толстые” журналы, в свою очередь, загублены евреями.

Мне доводилось не раз слышать, сколько унижений приходится испытывать не одним начинающим русским писателям в еврейских редакциях. Какой‑нибудь Мордка Срулевич Гевалтмахер, засев в пышный «редакторский кабинет”, устраивает приемы просителей, точно премьер‑министр печати. Один за другим российские писатели, иногда с древними дворянскими фамилиями, подходят на цыпочках к кабинету, робко приотворяют дверь, говорят подобострастным тоном, бледнеют, молча и выслушивая наглые замечания, часто дерзости.

Ведь нет на свете ничего беспощаднее одолевшего, торжествующего жида!

Немногие русские писатели сохранили достаточно мужества и чувства чести, чтобы осадить зазнавшегося хама. Большинство, угнетаемое материальной нуждой, сознательно идёт в еврейскую кабалу. Они обрекают себя на низкое подслуживанье и ежедневные щелчки по носу, как все попавшие в неволю, из которой уже нет выхода…

Sunt lacrymae rerum, — et mentem mortalia tangunt!…

Выход‑то, конечно, всегда есть, но его не видят по русской лени и бесхарактерности писатели, очутившиеся в еврейском загоне, даже не ищут выхода. Они безотчётно стараются приспособиться к скверному положению, они глубоко прячут в себе русскую душу, русское сердце, остатки веры в величие своей родины и родного народа. Они даже сами облекаются в приятное жидам глумление над всем русским, начинают оплёвывать отечество и русский национализм, с яростью худо кормленой цепной собаки хватают за икры каждого, кто подходит к их хозяйскому, т. е. еврейскому двору. Эта унизительная роль была бы нестерпима для христианской совести, но для усыпления последней евреи настойчиво внушают, будто всё, что стоит за евреев, — прогрессивно, гуманно, либерально, возвышенно; всё же, что против них, — есть дикость, варварство, тупоумие и низость.

Мягкотелые и мягкодушные русаки, попадая в еврейское гнездо, гипнотизируются ежедневным гвалтом. Они начинают, может быть, искренно думать, что, служа евреям, они несут службу России и человечеству. Всех, так называемых, жидовствующих и жидохвостов нельзя, конечно, считать низкими людьми. Есть между ними и сознательные подлецы, но большинство, надо думать, только слабые люди, слабые и характером и мозгами. До какого унижения приходится падать русским писателям, свидетельствует известная стычка г. Чирикова с Шоломом — Ашем!…

Нужно ли повторять, что не одна литература и печать захвачены евреями, а что участь эту разделяют все свободные профессии?

Врачи‑русские жалуются, что евреи отнимают у них всю практику, вводя в естественную конкуренцию самые неблаговидные приёмы. За кулисами своей врачебной деятельности, они занимаются всевозможными коммерческими аферами, ростовщичеством, комиссионерством и торговлей разными снадобьями, нередко фальсификацией их, и это даёт им возможность брать за лечение такую плату, от которой русский врач отказался бы. Евреи‑врачи особенно налегают на секретные и венерические болезни, на аборты и презервативы, на омолаживание старичков и старушек, на не совсем невинный массаж (так называемый, гинекологический) и т. п. В этих случаях гонорар их, смотря по обстоятельствам, принимает характер грабежа, причём болезни иногда нарочно растравливаются, чтобы лечить их без конца.

К услугам евреев‑врачей еврейские же аптеки, рекламируемые ими и в свою очередь рекламирующие только евреев. Жиды‑врачи нарочно прописывают очень дорогие лекарства и приборы, чтобы дать доход еврейским аптекам, хотя по ходу болезни могли бы прописать и очень дешёвые. Получая от еврейских аптек известный процент вознаграждения, еврейские врачи могут пускать, когда нужно, пыль в глаза своей бескорыстностью. Последняя подделывается для рекламы. Чтобы отбить у русских врачей практику, врач‑еврей некоторое время лечит почти даром, Да что ему стоит полечить и совсем даром несколько бойких барынь, которые за это растрезвонят о нём по городу и составят ему известность? Еврейские врачи не гнушаются этим способом, как и иными, подкупать общественное мнение, пока не добьются цели, пока не выживут из данной местности всех русских “товарищей”.

В числе способов “борьбы за существование” практикуется и такой. Начинающий еврейчик‑врач, попадающий в русское захолустье, поражает местных дам изысканностью костюма, чюдно‑подвитой шевелюрой, “жгучими восточными” глазами. Он втирается в семьи, где жены находятся в периоде утомления своей верностью, и начинает лечить не столько насморки и инфлюэнции, сколько вообще “семейное счастье” пожилых дам. Простоватые русские мужья, как известно, узнали об этом занятии крымских татар‑проводников через десятки лет путешествий их благоверных на дивный Южный берег. Даже глядя вытаращенными глазами (так называемыми “бараньими”) на любезные посещения их семей жгучими брюнетами‑врачами, русские мужья не догадываются, откуда это у них дети начинают рождаться “с прожидъю”, по меткому выражению Л. А. Столыпина…

Особенными же покорителями небрезгливых дам, как говорят, являются еврейские дантисты, специальность которых требует приёма у них на дому. Очаровав нескольких простушек, врач‑еврей быстро устанавливает моду на себя, создаёт хвост поклонниц, готовых за него вцепиться в волосы одна другой. Это даёт основание местной печати, почти везде еврейской, с некоторым чувством беспристрастия кричать об огромном таланте нового врача, о почти чудесных исцелениях, о громадном успехе, его в местном обществе и т. п. В конце концов, abge‑machtl, — дельце сделано. Нищий еврейчик, может быть едва кончивший курс, может быть, с купленным или фальшивым дипломом, приобретает репутацию знаменитости, открывает роскошный кабинет, заводит “ассистента”, тысячных рысаков, а оплошавшие со своей “этикой” русские коллеги‑врачи один за другим кладут зубы на полку…

Спросите с глазу на глаз русского деятеля любой иной профессии, например, русского актёра, певца: везде стоит тот же стон задавленных русских сил, с каждым днём уступающих еврейству свои позиции. С евреями невозможно бороться не потому, что они умнее, талантливее, энергичнее русских, а потому, что они пронырливее и бессовестнее нашего брата и, сверх того, пользуются огромной поддержкой всего еврейского кагала!

На что, казалось бы, свободная вещь — театральная сцена, — здесь талант налицо перед большой публикой, и соревнование могло бы быть вполне честное?…

Кому больше хлопает публика, тот, казалось бы, и премьер сцены.

В действительности же происходит следующее.

Если в талантливую русскую труппу втёрся посредственный еврейчик, то все русские таланты начинают бледнеть и тушеваться, а еврейская посредственность начинает расти и пухнуть в талант. Евреям более всех известны таинства клаки, возможность кучке молодых негодяев в райке сорвать успех одного актёра и создать триумф другому. В самый патетический момент, когда зал замирает в ожидании последнего жеста, последнего слова русского артиста, вдруг, кто‑нибудь делает “а‑пчхи!” или пищит ребёнком… Вот вам великое мгновение шлёпнулось в смешное. Публика вышла из транса, артист растерялся, то художественное “чуть‑чуть”, в чём секрет искусства, спугнуто, и талантливейший исполнитель иногда убит наповал. Пусть все порядочные люди поймут, что это было злодейство со стороны презренной жидовской клаки, артист Иванов оскандален. Артисту же Ицкензопу, чуть он покажется, раздаётся гром рукоплесканий, ему бесчисленные вызовы, дешёвые цветы… Что вы поделаете с таким насилием, не предусмотренными никакими законами?

Это злодейство из театра переносится в местную печать, почти сплошь еврейскую. И тут талантливый Иванов или осмеивается, или замалчивается, а посредственному Ицкензону продолжаются дутые овации. Изо дня в день такая гнусная подтасовка мнений начинает иметь успех, ведь не все же ходят в театр, а из тех, кто ходит, далеко не все имеют мужество держаться своего вкуса. Газеты твердят, что Иванов бездарен, простодушный зритель боится признаться, что Иванов ему нравится. Все страшатся показаться профанами, поэтому нагло провозглашённая театральными жидками‑репортёрами репутация и в самом деле становится общепринятой. В конце концов, на Иванова публика вовсе не идёт, зал пустеет, а на Ицкепзона публика ломится. Что делать, скажите, антрепренёру, если даже он и русский человек и если отлично понимает всю механику еврейской интриги? Приходится отпустить Иванова и на его место взять какого‑нибудь Шулермейстера: по крайней мере еврейская печать будет задобрена.

А как только из одного еврея на сцене сделается два, то процесс выталкивания русских актёров начинает идти галопом. Кроме подлой еврейской клаки и еврейского репортажа, сами актёры‑еврейчики начинают подкладывать русским товарищам всяческую свинью. Чаще всего кончается тем, что не только русские актёры, а и русская антреприза сживается со свету.

До чего дошло: даже императорская наша сцена, т. е. национально‑русская, облеплена евреями — всевозможными Мейерхольдами, Флексерами и т. п., тщательно выдвигающими своё племя и свои взгляды на искусство. Императорская же консерватория состоит сплошь из евреев в такой степени, что скоро уже совсем не будет в России русских музыкантов и певцов.

Прочтите список учащихся и вы подумаете, что это вовсе не консерватория, а — хедер!…

О страшной силе внедрения еврейства в промышленность и торговлю говорилось слишком много и об этом нельзя писать вскользь.

На этот раз мне хотелось отметить, что даже самым свободным, самым просвещённым сословиям в России приходит конец. Уж если русские адвокаты взмолились об элементарных гарантиях свободы слова и мысли, если они стоном кричат об “еврейском эшафоте”, на котором погибают русские репутации и карьеры, так что же говорить о менее крупных профессиях? Они гибнут молча. Что касается адвокатов, они были издавна наиболее либеральным классом, они поработали больше всех для русской свободы, и что же вышло? Теперь им первым приходится вымаливать у евреев “хотя бы слабого эха свобод, провозглашённых 17 октября”, вместо крепостного засилья у жидов. Подобно тому, как евреи‑студенты дерзко верховодят огромной толпой русских студентов и делают последних пушечным мясом мятежа, евреи всех профессии тиранизируют своих русских товарищей и держат их в постыднейшем моральным рабстве…

Чего смотрит правительство, спросит иной читатель по неискоренимой привычке заглядывать за занавес Изиды? Я не скажу, чтобы за этой занавесью была пустота, но в смысле высшей государственной политики там царит то же изнеможенье, что и по эту сторону занавеси. Овладев постепенно свободными сословиями и узурпировав общественное мнение, евреи не были бы роковым племенем, если бы не попытались захватить в свои руки и национальную власть в России.

Прошло четыре месяца после предательского убийства П. А. Столыпина, и теперь уже слишком очевидно, что этим убийством евреи достигли многого, весьма существенного, а может быть и всего, чего захотели. Во‑первых, ненавистный и осмелившийся противиться евреям представитель власти снят со сцены. Самая крупная фигура политической России убрана. Во‑вторых, произведено то терроризирующее впечатление, какое евреи желали. Мордка Богров, — украшение еврейской адвокатуры, заявил, что только страх вызвать еврейский погром остановил его от покушения на жизнь Монарха. Убивая же первого министра, очевидно, он не боялся за такие последствия: он знал, что русское правительство ни за что не допустит погромов, и… он не ошибся.

Но если всё это так, то с 1 сентября устанавливается бесцеремонный террор евреев над русскими министрами. Министров нельзя выбрасывать из сословия, как русских адвокатов, нельзя лишать их практики и куска хлеба. Министров нельзя бойкотировать, как русских писателей, врачей, актёров, музыкантов, нельзя их слишком уж нагло оплёвывать в печати и обволакивать их репутацию грязной клеветой…

Ну что ж, у евреев остаётся ещё одно средство против неугодных им министров, почти безнаказанное: именно то, что они применили к несчастному П. А. Столыпину.

Его убрали… И посмотрите, какая благоприятная для евреев сложилась атмосфера, какого могучего защитника своих интересов они приобрели, и как сразу национальная волна пошла на убыль!…

Разве это не террор над нашей государственностью?

Увы, великий народ наш всё ещё не замечает, до какого позорного и опасного унижения дошёл он!…”

VIII. Указ, внесённый Эздрой из кабинета Артарекса, был дан по ходатайству Эсфири, которая пользовалась благоволением царя. Получив этот указ, которому иудейство обязано своим спасением и существованием до сего дня, Эздра, по справедливости именуемый евреями вторым законодателем избранного народа, не только восстановил храм, но и построил, увы, на государственный же персидский счёт, новую цитадель Иерусалима, возвёл и укрепил его стены…

Окончательно же свой вид иудаизм принял уже после Эздры. Деятельность “Совета Великой Синагоги” представляла лишь переход от Торы к Талмуду (Вебер, Всеобщая история, I, 778).

Этот официальный “Совет”, сделавшийся позднее неофициальным “кагалом”, создал нынешних евреев. В течение каких‑нибудь полутораста лет “Совет” при коварно задуманном уставе приобрёл значение верховной власти иудейской. В талмудическом же трактате “Иома” открыто значится, что члены “Совета Великой Синагоги” своими стараниями и умением “восстановили древнюю диадему”, т. е. славу, величие и красоту Израиля. По своему существу, но ещё в несравненно большей мере, соответствуя ордену иезуитов, учреждение это действительно достигло блестящих результатов, так как ему удалось из бродячих, строптивых, рассеянных по всей земле сынов Иуды создать тесно сплочённое политическое братство на религиозной подкладке, братство, — не знающее отечества, но беспримерно могучее сознанием своего племенного единства. Даже в этом отношении, т. е. в смысле оборудования своего механизма, не говоря уже о самом его применении, “орден евреев” перещеголял орден иезуитов.

Таковы были ближайшие результаты “скромной” просьбы, поданной через Зоровавеля Киру “бедными” еврейскими изгнанниками о дозволении им возвратиться на родину для жертвоприношений Иегове.

Этой просьбой, как доказал ход событий, маскировался, однако, затаённый умысел восстановить царство иудейское. Обдумывая историю евреев, мы не можем не заметить вообще, что их руководители упорно стояли на страже национальных интересов Израиля. Направляя его жизнь но тому пути, который давал ему большие возможности обособляться. Они вовремя устраивали громоотводы там, где предвидели грозу для своего народа. Коноводы иудейского центра, меняя свои названия и титулуясь то тувами, мангигами или парнсссами, то таннаями, аморами или гаонами, то раввинами, берероимами или цадиками, неизменно пребывали фанатическими ревнителями иудаизма. Пользуясь таинственностью и замкнутостью их быта, а равно и незнакомством иноверческих правительств с жизнью детей Иуды, эти кагальные вожаки нередко умели изрекать устами названных же правительств такие законы, которые надолго оживляли еврейство и вливали в него новые силы для успешной борьбы против той же самой государственной власти, которая их облагодетельствовала в целях тиранизирования коренного населения эксплуатируемой ими страны.

IX. Вспомним ли мы об фактах древнейшей истории евреев, каковы мероприятия тайных советников, Иосифа в Египте или Мардохея в Персии, обратимся ли к новейшим временам, где мы встречаемся с отменённым лишь 70 лет спустя узаконением кагалов (в 1772 и 1776 годах; II. С. 3. т. XIX № 13805 и г. XX № МЛ22), либо с предложениями великого польского сейма в 1788 году обуздать евреев, столь плачевно низведённые к нулю лукавством Симона Вольфа, или, наконец, с наполеоновским санхедрином, который был созван для коренной реформы еврейства в смысле его ассимиляции с французами, но со временем развился, наоборот, в Alliance Israelite Universelle, мы постоянно видим одно и то же: еврей остаётся евреем. Никогда он не был и никогда не будет верным сыном иноплеменного государства, никогда не признает он другого отечества, кроме Палестины…

Так было всегда и буквально то же самое мы наблюдаем в настоящее время. Сейчас главнейшими праздниками у евреев являются: Рошь‑Гашана (новый год) и Иом‑Кипур (день отпущения). Восстановление павшего царства и возвращение политической свободы занимают первое место в духовном миросозерцании евреев, именно в день Нового года, а мусаф‑рош‑гашана, т. е. молитва, знаменующая идею этого праздника, усугубляясь талмудическим обрядом текиат‑шофер трублением в рог, оказывается самой разжигательной и самой патриотической, в еврейском смысле этого слова. С другой стороны, в грозный день Иом‑Кипура читается молитва “кол‑нидре”. По обстановке и благоговению, с которыми евреи приступают к ней, всякий наблюдатель невольно должен был бы заключить, что “кол‑нидре” образует центр годичного круга иудейского созерцания и синагогального молитвословия. Но, вслушиваясь в слова “кол‑нидре”, весьма нетрудно убедиться, что при столь торжественной обстановке и при общем яко бы глубоко религиозном настроении совершается собственно не молитва, а единственный в своём роде акт всенародного отречения от обетов и присяг, которые были совершаемы каждым из присутствующих в течении предшествующего года и которые будут совершены им в наступающем году. Еврейский формализм доходит в этом случае едва ли не до своего апогея: грехи перечисляются в алфавитном порядке!… С приближением же ночи, когда молитва уже отходит, раздаётся опять тот же патриотический сигнал, кагальный трубный звук, а “народ” оглашает синагогу восторженными кликами: “Лешана габаа Бирушелаим!” т. е. “На будущий год, — в Иерусалиме!” (Брафман, “Книга кагала”).

При этих условиях ясно, каков именно патриотизм евреев и чего может ожидать от них всякий другой народ, в среде которого они живут и трудом которого питаются[60].

X. Как руководитель и вдохновитель национального миросозерцания, Талмуд есть самое крайнее олицетворение еврейского патриотизма. Это, как нами уже было замечено, — аккумулятор иудейства, хранитель и сберегатель его горделивой субстанции. Прикрываясь религиозными побуждениями, еврейство преследовало в эпоху создания Талмуда не столько религиозные, сколько именно свои экономические, социальные и политические задачи. Тогда, как и в наши дни оно прежде всего являлось губительным социальным фактором, а если плакалось, как оно плачется и теперь, на свои яко бы вероисповедные невзгоды, то единственно потому, что не хотело и не хочет обнаружить истинного характера своей же собственной экономической тирании. История знает такие народы, которые делали религию слугой своей политики; еврейство же, выразившееся в Талмуде, всегда рассматривало свою политику, как национальную религию, и остаётся на этой именно точке зрения доныне.

Наряду с указанными политическими причинами возникновения Талмуда, были ещё и психологические. Глубокие раздоры, волновавшие иудейский мир в рассматриваемый период времени, отразились с особенной силой на упадке влияния духовенства, установленного Моисеем. Потомки Аарона и Леви, коганы и левиты, были сначала оттеснены книжниками и саддукеями, а затем фарисеями, которые и стали главными авторами Талмуда. Отвергнув законных священников и судей, евреи совершили столь радикальным образом коренной переворот в своей среде. Построенный на лжи и презрении к труду, преисполненный безнравственными и анархическими тенденциями, цинически враждебный всяким идеалам и поклоняющийся только богатству, Талмуд есть исчадие самой презренной из всех революций, когда‑либо унижавших человеческий мир своими глупостями и кровопролитием!

Изуверство и наглость, утончённая казуистика и бездушный формализм в связи с глубоко‑революционным духом и с жалким научным невежеством, — таковы были основные черты секты фарисеев. Не останавливаясь ни перед какими измышлениями своей фантазии, подтасовывая обычаи, изобретая скаберзные легенды, придумывая самые нелепые методы толкования закона по своему произволу и для захвата власти стремясь обратить его в нечто недосягаемое для обыкновенных смертных, фарисеи выработали настоящую квинт‑эссенцию беспринципного иудаизма — Талмуд, с его непременной спутницей Каббалой. Создав это невероятное произведение фанатизма и самопоклонения, они дали своим преемникам, морейнэ, раввинам и разным талмиде‑хохамимам, бесконечные темы для дальнейших мудрствований в той же заколдованной сфере и навеки обрекли еврейский ум на бесплодие, а еврейскую душу на жестокость и эгоизм.

Ещё ранее утраты Иерусалимского Храма евреи сами уничтожили священническую должность и, таким образом, была потеряна не только внутренняя, но и внешняя форма Моисеева здания. С дальнейшим же развитием раввинизма из фарисейства и при условии, что закон Моисея вовсе не упоминает о раввинах, само название коих появилось лишь во времена Гиллеля (Бал Арух), еврейская религия, если она ещё может гак называться, совершенно удалилась от своего первоисточника, а теперь меньше всего на него похожа. (См. Карасевского, — “Критический разбор Талмуда” и др.).

Наконец, одним из важнейших, хотя и невольных, стимулов развития Талмуда явилось христианство. Питая неутомимую злобу к новой религии и не видя в ней ничего, кроме “дерзкого” отрицания ею еврейства, фарисеи направили на христиан весь яд своего презренного мракобесия и всю мерзость самой бессмысленной клеветы. Эта вопиющая борьба фарисейства против христианства навсегда запечатлелась в Талмуде и служит вечным позором для нынешних евреев‑раввинистов, так как они всецело усвоили себе предательски свирепое учение фарисеев и, что всего ужаснее, рассматривают его, как закон, данный самим Иеговой!…

Негодуя пред явно безумными изречениями Талмуда относительно христиан, мы обязаны, с другой стороны, иметь в виду, что в языческой древности евреи вели обширную торговлю идолами, подобно тому, как это делают, к стыду своему, даже теперь англичане в Индии и Австралии. Не здесь ли надо искать один из мотивов ненависти жидов к христианам? Не отсюда ли возникли у сынов Иуды связи с жрецами, заклинателями, магами, астрологами, авгурами, ау‑руспиками, куртизанками, гистрионами, гладиаторами, актёрами на религиозных празднествах, фабрикантами и языческими торговцами идолов, а затем и со всякой тому подобной сволочью, которая рассматривала древний культ богов, как свою вотчину, и которая обыкновенно доставляла главный контингент для остервенелых скопищ, громивших христиан?!…

XI. Под руководством изложенного, мы легко усвоим себе смысл тех исторических дат и конкретных фактов, среди которых был составлен Талмуд.

Припоминая главные моменты его происхождения, мы видим, что это продукт деятельности халдейских евреев. Первые устои здания были заложены именно выходцем из Вавилона, раввином Гилле‑лем, а последние, замыкающие части купола отшлифованы в том же Вавилоне кагалом, утвердившим Гемару. Затмив работу тивериадской академии и оттеснив на задний план её Иерусалимский Талмуд, авторы Талмуда Вавилонского не только извратили Бераитот, но в сущности отменили Палестинскую Мишну и навсегда приурочили всю жизнь еврейства к одной Вавилонской Гемаре. В окончательном результате оказалось, таким образом, что не только все усилия Набу‑каднецара разрушить царство Иудейское, но и самое пленение в Вавилоне лишь возродили у евреев их первобытные национальные идеи и дали новый, чрезвычайно сильный толчок к современному развитию их коварного, таинственного, деспотического и беспринципного духа.

Впрочем, целые тома едва вместили надлежащее исследование о содержании и лжемудрствованиях Талмуда. Кроме того, после Эйзен‑менгера (Johann Andreas Eisenmenger, Das Entdecktes Judenthum, Konigsberg, 1711), Мартина (Raymond Martin, Poignard de la Foi), аббата Чиарини (Bable Chiarini, La Theorie du Judaisme), а равно сочинений Пфефферкорна, Неофита, Пикульского, Чацкого, Вегензейля, Бартолоччи, Дюринга, Роулинга и других, нет оснований повторять вкратце то, что любознательные читатели найдут у названных авторов в строгой полноте и системе.

Заметим разве, что хуже всего досталось от кагала Эйзенмеигеру, который раньше других разоблачил тайны Талмуда и при том — с наибольшим талантом и с безусловной правдивостью. Точность его талмудических цитат удостоверена, как известно, тремя университетами, а в заключении, была признана и окончательным судебным решением.

Тем не менее, прежде, чем всё это было исполнено, сыны Иуды успели обмануть австрийского императора и уверили его, что Эйзеп‑менгер оскорбляет христианство!… Его книга — плод двадцатилетних трудов — была, увы, за еврейские деньги почти вся уничтожена полицией, и сам автор едва избег плачевнейшей участи. Лишь в последствии знаменитый Тихсен (Tychsen) от имени действительных знатоков и учёных, резюмируя, подал мнение достаточно высокое, чтобы к нему не могли не присоединиться как неевреи, так и сами евреи и, в свою очередь, удостоверил следующее: “Извлечения, приводимые Эйзенмен‑гером из еврейских классических писателей, переданы и переведены им с такой верностью, которая выше всякой критики. А так как сыны же Иуды считают преступным сомневаться в безупречности велений своих раввинов, то они и должны винить самих же себя, если образованный читатель, при всём желании, не может найти мёду в яде, истины в бессмыслице, снисхождения в нетерпимости, равно как видеть любовь и дружбу там, где упорствуют вражда и ненависть”.

Известно, далее, что, никогда не отличаясь сентиментальностью и почтительной стыдливостью, смотря на всё в жизни грубо, даже цинично, евреи обнаруживали эти качества не только по отношению к Эйзенменгеру, а и всякий раз, когда им приходилось бороться с разоблачениями. При других же обстоятельствах, они, наоборот, вовсе не находят оснований утаивать то первенствующее значение, которое они предают Талмуду, как излюбленному, основному фундаменту своего воспитания, мировоззрения и политики.

Самое понимание Талмуда по свойству его языка, по отсутствию гласных и знаков препинания, а также по иносказательности и умышленной туманности многих его мест — дело чрезвычайно трудное. Особенно затруднительно чтение Гемары, написанной на халдейском языке с примесью варварски испорченных греческих слов.

Удручённые опытом, сыны Иуды стали теперь ещё суровее и лицемернее, чем их лютые предки. Отсюда понятно, что талмудическая герменевтика должна представлять обширную науку. Действительно, ряд глубоко поучительных данных и весьма обстоятельное понятие о ней даёт Чиарини (Theorie du Judaisme), а Каббала, без знакомства с которой полное изучение Талмуда не мыслимо, лишь крайне усугубляет эти трудности.

Во всяком случае, чрезвычайно важным доказательством опасности талмудических принципов для гоимов и заведомости её для сынов Иуды служат два неизменных в еврейской истории факта: а) евреи всячески избегают прозелитов, между прочим, и потому, что боялись и боятся их нескромности, и б) они трепещут пред самой возможностью ренегатства в собственной среде, а потому сообща, жестоко мстят своим вероотступникам.

Таков Талмуд.

XII. В маленьком еврейском местечке Польши, Белоруссии или Галиции и на такой сцене, как Париж или Нью‑Йорк, в сознании мелкого фактора‑мишуриса, Сруля Наружнера или в сложном уме лондонского лорда‑мэра Генри Аарона Исаакса, в области религии и в сфере гешефта, по отношению к израильтянам либо к иноверцам‑гоям, Талмуд одинаково является всеразрешающей энциклопедией, равно обязательной во всяких случаях жизни, комбинациях, надеждах и помышлениях истинного еврея.

Написать конституцию еврейства, значит исчерпать Талмуд.

Для правоверного еврея найти выход из любого положения — это подыскать соответственное указание в том же Талмуде. Разобраться в чёрной душе фанатического талмудиста, Иуды‑предателя, это — согласовать бесчисленные противоречия, вопиющие нелепости и лихоим‑ственные извороты его учителей‑раввинов Талмуда. С первого дня рождения и до могилы, закоренелый еврей вращается исключительно в талмудической атмосфере, ею одной дышит, претворяет и совершенствует её в самом себе и, наконец, завещает плоды своей пронырливости будущим поколениям таких же талмудистов, как он сам.

Уничтожьте все экземпляры Талмуда, и жиды напишут его вновь! Подвергните его цензуре, и они станут заучивать воспрещённые места наизусть, передавая их из поколения в поколение на словах, как это они делают и теперь по отношению к тем сатанинским клеветам на христианство и своим законам о гоях, которыми прямо или косвенно, явно или иносказательно, отличается Талмуд.

“Не для взрослых людей, а разве для малых, но злобных ребят написано это учение”, — говорил ещё философ Аверроэс (умер в 1217 г.), — “а затем разработано так, что последователей Талмуда нет возможности извлечь ни из жалкого невежества, ни из их глубочайшей безнравственности”.

Действительно, по всем своим признакам, Талмуд кажется произведением, возможным разве среди дикарей. Между тем, он появился в самый разгар греческой и римской цивилизации. Уже этим доказано с ясностью, насколько расовая вражда неизменно отделяла еврейство от всего остального человечества. Все усилия старейшин Израиля имели единственной целью сделать евреев непохожими на прочих людей.

Как бы эти люди ни были прекрасны и полезны учреждения других народов, они должны быть проклинаемы евреями.

Их Бог и религия, право и нравственность, надежды и замыслы, стремления и занятия, промыслы и праздники, нравы и забавы, жилища и платье, суды и календарь, наконец, сама пища, — всё должно иметь особый характер. Не отсюда ли и сказания о Левиафане с Бегемотом?!…

Ещё и сегодня те же чувства и те же упования вдохновляют охранителей иудаизма, когда на вопрос — с этими варварскими и развращающими предрассудками, как же вы рассчитываете на прозелитизм? — они дают всё тот же стереотипный ответ: “Это неизбежно для устройства ограды вокруг Закона, сохранение которого важнее, чем какая бы то ни было нравственность…”

XIII. Путеводная звезда евреев в течение двух тысяч лет, Талмуд, запечатлен в иудейском мозгу по закону наследственности. Он —исключительное умственное достояние, завещанное бесчисленным множеством поколений, которые бледнели и сохли над изучением талмудической премудрости и, наконец, воплотили её в себе. Евреи не только проникнуты, они пересыщены “священным” Талмудом. Ему обязаны они как идеей о своём превосходстве над всем остальным человечеством (что и делает их сильными), так и тем отсутствием всякого морального чувства, которое почти обезоруживает нас — до такой степени оно прирождено и непосредственно у еврея. Как насыщаемый морем песок с каждым новым приливом поглощает всё больше и больше соли, так и заражаемая талмудизмом душа с каждым новым поколением воспринимает изуверство всё в большей и большей мере.

Воспитываемый на Талмуде каждый из молодых евреев приобретает и некоторую долю юридической подготовки. Вступив в жизнь, он вносит талмудические понятия и приёмы в основание своих поступков, а затем, убеждаясь, что положительное законодательство страны, где он живёт, относится к его идеям отрицательно, он всячески начинает изощряться в обходе законов путём толкования по наставлениям, усвоенным в хедере или иешибофе. Чем же грозит ожидовление хотя бы одной адвокатуры?…

В изложенном заключается сущность Талмуда и еврейства. He‑сравненное и неизмеримое превосходство “избранного народа” и совершенное бесправие гоев — два коренных устоя их взаимных отношений. Повторяем, не только еврей не способен de jure обмануть или ограбить гоя, а наоборот, сам гой заслуживает примерной, грозной кары за оскорбление еврейского величества, когда осмеливается лгать, будто ему что‑нибудь может принадлежать. Отсюда ясно, почему для еврея весь вопрос — не посрамить Имени Божия, что по Талмуду значит именно — “не попасться”. “Il s'agit de prendre sans etre pris!…”

Достигнуть же безнаказанности возможно только двумя путями: а) заручившись покровительством власти, всё равно как, т. е. пронырством, шантажом, подкупом, влиянием соумышленников‑гоев либо непосредственным участием сынов Иуды в самом правительстве. Причём первые два способа даже предпочитаются, как переносящие ответственность на других: б) собственными изворотами и ухищрениями, превратившимися у евреев в неподражаемый спорт и достаточно раскрывающими смысл того положения в Талмуде, что искусившемуся в ловкости сухим выходить из воды “талмид‑хахаму” (талмудическому гешефтмахеру) дозволено всё, и, наоборот ам'гаареца, т. е. простака, не умеющего извратить “закон” произвольное число раз в ту и в другую сторону, позволяется даже в праздник “распластать как рыбу”.

Приписывая ежедневные занятия Талмудом самому Иегову и указывая, что даже Ему случается иной раз приглашать на консультацию знаменитых раввинов с земли, старейшины “многострадальной синагоги” явно показывают этим, какую важность они сами Талмуду придают, а с другой стороны, логически утверждают, что, по договору (завету), Иегова обязался возлюбить евреев и ненавидеть остальной мир. Но раз дело идёт о договоре, то еврей у себя дома, так как в “истолковании” для него нет препятствий, что, кажется, всякому известно.

Сохранение верховенства Израиля и ничтожества гоев суть принципы, для всякого еврея неприкосновенны. А если в той или другой кагальной реформе исчезнут несколько обветшалых, подчас забавных, обрядов, то не здесь, разумеется, смысл и корень Талмуда или его задач. Если в иные времена и эти обряды рассматривались, как “ограда Закона” для сохранения еврейства, то ныне результаты обусловливаются уже не такими путями.

Кто даст истинную панораму того, что еврейством уже содеяно, равно как и того, чем талмудический иудаизм ещё угрожает всему благородному и великому на земле?!…

Curnque foret Babylon, spolianda trophaeis, — bella geri placuit, nullos habitura triumphos!…