Что люди делают с метафорами

453 Эта картина метафорической активности человека была бы еще более убедительной, если бы позволяла ответить на такой вопрос: если метафора вместилища, естественно вытекая из телесного опыта человека, может быть распространена на сколь угодно большие пространства, то почему такие усилия требуются для того, чтобы внедрить и поддерживать в со­знании людей образ нерушимой границы их государства с другими государствами? На это могут возразить, что метафо­рические выражения как риторический прием и понятийные метафоры — разные вещи, О первых говорит критическая те­ория дискурса, о вторых, как уже говорилось, когнитивная те­ория.

453 Доминирующие метафоры позволяют сконструировать такие дискурсивные поля, которые успешно исключат альтер­нативные способы выражения, принадлежащие противобор­ствующим группам [Fairlclougb, 1995: 71—72].

454 С другой стороны, мобилизация пространственных мета­фор для социальной борьбы происходит повсеместно, но она, как кажется, тем эффективнее, чем точнее социальная ритори­ка задействует понятийные метафоры.

454 С какими социальными и культурными препятствиями стал­кивается порождение сложных метафор? Насколько свободны в своем использовании метафор носители культуры? Насколь­ко эффективны навязываемые людям дискурсы и чем, то есть какими вариантами принадлежности к какому территориаль­ному образованию, люди на эти дискурсы отвечают? Если зна­чимость проведения границ для нациестроительства описана уже многократно, то еще ждет своих исследователей масштаб­ный и противоречивый процесс, так сказать, регионо-строи­тельства, в котором соединяются, с одной стороны, чувство малой родины, а с другой — дискурсивного конструирования региональных идентичностей амбициозными губернаторами и работающими на них массмедиа.

454 Так, рефлексирующая де­вушка с Урала может обидеться, если москвичи или зару­бежные друзья назовут ее сибирячкой, но попытки местных властей ее политически мобилизовать на том основании, что Урал — ее малая родина, будут, скорее всего, обречены на по­ражение. Однако проведение символических границ внутри края или региона может быть и весьма успешным, если оно опирается как раз на городские идентичности.

454 Открытие того, что на «нашей» улице дела делаются так, а на «их» — по-другому, может быть весьма болезненным и немину­емо приведет к осознанию того грустного факта, что далеко не все границы проводятся индивидом самостоятельно и что пе­ресечение некоторых границ — при всей их невидимости — может тебе дорого стоить.

454 Если когнитивные психологи спо­собность людей проводить искусственные границы с помо­щью воображаемых линий выводят в конечном счете из ин­стинктивного чувства пространства, а некоторые географы — из онтологической первичности необходимости «разграфле­ния» земной поверхности на дискретные единицы, каждая из которых независима и равна с другами [см.: O'Tuathati, 1996], то

455 социальные теоретики — из политической необходимости социального конструирования наций, регионов и других гео­графических сущностей [Paasi, 200Ъ, Андерсон, 2001].

455 Один из влиятельных политических географов так описывает после­дний процесс: «Границы пронизывают общество через много­численные практики и дискурсы, при помощи которых грани­цы существуют и институционализуются. Поэтому территория создается политическими, экономическими, правительствен­ными, культурными и другими практиками и сопутствующими им значениями, соответственно эти практики территориализуют повседневную жизнь. Эти элементы становятся частью повседневности посредством пространственной социализа­ции — процесса, с помощью которого люди социализуются как члены территориальной группы» [Paasi, 1991: 240].

455 Как сочетаются, в частности, правительственные практики «территориализации» повседневной жизни с процессами «сти­хийной» пространственной социализации людей? Временами, как мы знаем, это происходит весьма драматично, когда, к при­меру, отсутствие прописки или регистрации в столичном горо­де препятствует реализации жизненных планов, а иногда и ставит на грань выживания. В случае серьезной болезни, на­пример, когда на бесплатную помощь рассчитывать не прихо­дится, а решить проблему с помощью денег тоже сложно: их надо вначале в достаточном количестве заработать, а как это сделать, если в высокооплачиваемой работе отказывают по причине отсутствия регистрации — все это похоже на вариант хеллеровской «ловушки-22».

455 Экономические практики создания территорий приводят к тому, что сегодня все больше молодых обитателей столиц все­рьез продумывают для себя перспективу пожизненной аренды жилья, а значит, обреченности на неоднократное обживание чужой территории и сжимание собственной территории до очень скромных размеров.

455 Замечательное описание такого «территориально-экзистенциального» опыта находим у Лидии Масловой, которая говорит о «парадоксальном кайфе», что су­лит квартиросъемщику «обживание территории, на которой еще не остыли следы враждебного, в общем-то, присутствия

456 посторонних людей: еще вчера на этой бельевой веревке сохли заштопанные носки маляра-таджика, а эта вытяжка над плитой еще хранит ароматы пирожков с котятами, которые жарила на машинном масле неопрятная толстуха в бигудях. И вот все эти следы прежних обитателей, осквернивших место, которое ты теперь облюбовал для себя, предстоит стереть и нанести вме­сто них свои — застолбить, пометить свой участок, вымести в дальний угол сознания, как оставленный прежними жильцами мусор, мысль, что никакой этот участок на самом деле не твой и твоим никогда не будет» [Маслова, 2007: 36].

456 Если Лидия Маслова говорит о естественной враждебности нового обитателя приватного пространства по отношению к его прежним обитателям, то Оксана Карпенко борется за по­литически корректное (иное, нежели «гости нашего города») именование новых обитателей общего городского простран­ства (см. об этом подробнее в главе о культурном разнообра­зии) [Карпенко, 2002]. Ее исследование хорошо иллюстрирует тот тезис, что метафоры выделяют и придают целостность только некоторым сторонам нашего опыта. Иными словами, они способны конструировать социальную реальность, спо­собствуя выбору людьми специфических действий, которые в свою очередь становятся подспорьем способности метафор делать опыт целостным. Эта выборочность метафорической репрезентации связана прежде всего с властными отношени­ями: «послания» доминирующей метафорической модели на­столько убедительны, что люди не видят смысла им противо­стоять.