Бремя культуры

52 Помимо естественной для горожанина антипатии к другим, Зиммель выделяет еще один тип антипатии — к месту, к горо­ду, точнее, к его «объективной» культуре, вызывая в памяти ницшевского верблюда, нагруженного бесполезным профессорс­ким знанием.

52 Вот его описание значительной части того, из чего город состоит: «Здесь в зданиях и учебных заведениях, в чудесах и комфорте техники, в формах общественной жизни и внешних государственных институтах сказывается такая подавляющая масса кристаллизованного, обезличенного духа, что перед ним личность, можно сказать, совсем бессильна» [Зиммель, 2002: 33]

52 Туг важно помнить, что, отдав дань эконо­мическому пониманию основ социальной жизни и показав, что обмен и деньги являются одними из главных форм, Зим­мель движется дальше в своем анализе того, как соединены жизнь и форма. Он показывает, насколько фундаментальную роль в существовании общества играет взаимосвязь кулыуры и жизни. В эссе «Конфликт современной культуры» он опреде­ляет культуру как самореализацию «творческой стихии жизни» [Зиммель, 2006. 61].

52 Фиксированные и неизменные формы дают возможность течению жизни выразить себя. Жизнь, по Зим мелю, нуждается в постоянном самовыражении, и его фор­мы — произведения искусства, социальные и религиозные институты, развитие техники и науки, развитие городов.

52 С одной стороны, в них жизнь протекает, с другой стороны, у этих форм свои порядок и логика развития, противоположные об­щей неупорядоченности жизни.

52 Чем больше они берут верх, тем сильнее та или другая форма жизни отдаляется от своего первоначала, опустошается, перестает служить нуждам само­выражения жизни, в результате чего жизнь ищет для себя дру­гие каналы, другие формы, другие точки кристаллизации, от­тесняя старые свои формы на задний план и некоторые из них ломая.

53 «Город» — гравюра младшего современника Зиммеля

бельгийского графика Франса Мазереля

54 Именно эти старые, отслужившие свое, пустые формы ви­дятся индивиду «массой кристаллизованного духа». Из них сложно построить развитую индивидуальность, к чему так стремится горожанин Зиммеля. Мыслитель осмысливает кон­фликт между «объективной» культурой города и «субъектив­ной» культурой личности с точки зрения того существования, которое город предлагает, и того, какой жизнь могла бы быть: «Жизнь для нее становится, с одной стороны, бесконечно лег­кой, так как ей со всех сторон напрашиваются возбуждения и интересы, все для заполнения времени и мыслей, и это посто­янно держит ее точно в потоке, где пловцу едва нужно делать кое-какие движения. Но, с другой стороны, жизнь индивида слагается ведь все более и более из такого безличного содер­жания и материала, которые стремятся подавить специфичес­ки личную окраску и оригинальность» [Зиммель, 2002: 33].

54 Зиммель тут говорит о цене, которую платит индивид за возможность быть в потоке городских событий. Здесь речь идет о намеченной в философских текстах Къеркегора и Ниц­ше, Шелера и Хайдеггера дихотомии подлинности индивиду­ального самопревзойдения и неподлинности повседневного городского существования с оглядкой на других, которая вылилась в общие для европейской философии конца XIX — пер­вой половины XX века негативные оценки социальных форм повседневного поведения. Зиммель, не ограничиваясь фи­лософской рефлексией, сочетает в своих размышлениях со­циологический анализ, психологические зарисовки и штудии культуры. «Невыносимая легкость бьггия», которую Зиммель зафиксировал в вышеприведенном фрагменте более чем за пол­века до появления романа Милана Кундеры, воспроизводится во многих сегодняшних литературных и повседневных объяс­нениях экзистенциальной значимости жизни в метрополисе. Для многих возможность быть «точно в потоке» связывается не просто с городом, но с городским центром: так, от обитателей московских кварталов вблизи Остоженки — Пречистенки можно услышать, что, «просто находясь здесь, ты в курсе все­го происходящего».

55 Смутное представление людей о том, что жизнь, которая разворачивается перед их глазами, при всем ее жестком на них давлении, только одна из возможных, реализуется в своеобраз­ном этосе — этическом измерении проживаемой жизни. Этос, в свою очередь, проявляется в разнообразных, как сказали бы сегодня, стратегиях сопротивления современности, в поведе­нии и психологических предрасположенностях различных городских типов. Противопоставляя в городе «типичные суще­ствования» (рассудочные натуры) и «самодовлеющие суще­ствования» (бунтарей вроде Ницше), Зиммель говорит, что для вторых «ценность жизни заключается именно в несхематичес­ком, своеобразном, не поддающемся равному для всех опреде­лению». Современный «городской уклад жизни» тем самым противопоставляется иному, в котором жизнь могла бы быть разнообразнее. И хотя жажда «несхематического» приводит иных, как показывает Зиммель, к тому, чтобы всецело сосредо­точиться на задаче выделиться любой ценой, прибегая к эк­стравагантным манерам или стилю, важно, что «этос» жизни происходит в любом случае из опыта, из чувства, а не задан извне.

55 Экстравагантность одних соседствует с сознательной незаметностью других, цинизм третьих сталкивается с чув­ствительностью четвертых, игривость контрастирует с рели­гиозностью — на «этос» накладываются социальные роли, от­ношение индивидов к которым опять-таки различается: от полного слияния до расчетливого следования, от компенса­торно-защитного до истерически-эпатирующего.