Соседки, воспитательницы, нянечки

На следующий день мой рев снова повторился, и от еды я упорно отказывались. Это всем уже, наверное, изрядно надоело: ходячие разбегались сразу после завтрака, а мне оставалось лишь всласть реветь до самого обеда, в одиночку переваривая свою беду.

Однако в тот день мне не дали прореветься. В палату зашла уже другая воспитательница, Дина Васильевна, молча взяла меня на руки и понесла в коридор. Гладя меня по спине, утешала:

— Ну что ты все время плачешь?..

— Домой хочу! — сипела я, исходя ревом, что уже было не совсем нормально для ребенка, проведшего целых трое суток в детдоме: пора бы девочке и попривыкнуть.

— Чего это она так ревет? — недовольно поинтересовалась какая-то женщина, сидевшая в коридоре в ожидании главврача.

— Недавно привезли, скучает по дому, — объяснила женщине Дина Васильевна, легонько покачивая меня. — У меня дочка такого же возраста, и, как чуть дольше задержусь на работе, тоже скучать начинает. — Затем обратилась ко мне: — Томочка, давай, ты не будешь больше плакать, и я с тобой погуляю, а потом твоя мама приедет.

Я всхлипнула, но реветь дальше уже не было сил. Дина Васильевна поносила меня по коридору и снова занесла в палату. Хотела было положить на койку, но я вцепилась в нее и захныкала.

— Тома, ты же обещала, что больше не будешь плакать, — мягко сказала она и погладила меня по спине. Сообразив, что у меня какие-то проблемы, она спросила: — А что случилось?

— Я на горшок хочу, а тетя ругается, — наябедничала я ей шепотом. И рассказала всю грустную историю.

Утром, когда вошли няни перестилать тех, кто за ночь обмочился, я несмело попросила одну из них посадить меня на горшок, но та никак не отреагировала. Может, не расслышала? И, когда она приблизилась к моей койке, я завопила во всю глотку:

— Тетенька, я на горшок хочу!!!

Няня повернула голову в мою сторону:

— Что, без горшка не уссышься? Вот еще: перед одной тобой стоять буду! У меня, кроме тебя, целый корпус, — мрачно проворчала она и ушла.

Честно скажу — под себя никогда не п и сала и даже понятия не имела: как это можно п и сать прямо на постель? Пока что эти реалии казенного заведения (ходи под себя и жди, когда перестелют) мне еще были неведомы. И вот это все я изложила Дине Васильевне. Та внимательно выслушала, достала из-под койки горшок и, усадив меня на его, кликнула нянь в палату (прибежали три сразу) и строго указала им:

— Вот эту девочку надо обязательно высаживать на горшок, она под себя не ходит, поэтому подходите к ней по чаше, она все понимает и прекрасно разговаривает.

Трое нянь, уперев руки в бока, бесцеремонно и удивленно разглядывали меня. И одна из них, самая бойкая, стала оправдываться:

— Знаете, нам бывает некогда, даже если мы не сможем подойти, пусть она просит девочек посадить ее на горшок. Вот, например, Нина может садить ее на горшок.

— Нина, будешь сажать Тому на горшок? — дружелюбно спросила Дина Васильевна мою соседку по койке, уже взрослую на вид девушку.

— Ладно, буду, — покорно согласилась Нина.

Нина оказалась самой тихой и безотказной девочкой в этой палате. Через койку лежала еще одна девочка, которой тоже было уже около четырнадцати лет, и она была для меня самой страшной после Надьки со стриженой под овцу головой. У нее была неприятная привычка: подойдет к человеку, заведет свои руки за спину, оттопырит губу, закатит глаза на лоб и прогнусавит: ну чо? Меня поражало ее сходство с бабой Ягой, нарисованной в книжке, что осталась у меня дома. Вспомнилось, как однажды вечером родителям надо было срочно куда-то отлучиться. Они уложили меня в постель, а чтобы я не скучала, сунули мне в руки первую попавшуюся книжку. Я открыла ее и увидела бабу Ягу, летящую в ступе. Я стала внимательно разглядывать эту злодейку, изучая каждую черточку, и до того, видимо, напрягла глаза, что мне показалось, как баба Яга шевельнулась. Я так отшвырнула книжку, что та улетела под родительскую кровать. А я натянула на голову одеяло и боялась выползти оттуда, так и уснула, не услышав даже, когда вернулись родители.

***

Няни еще немного постояли, недоуменно переглядываясь, потом помогли поднять меня с горшка и, посадив в коляску, вышли из палаты. Из-за двери я услышала их недовольные голоса и поняла, что недовольство и бранные переговоры — в мой адрес.

Потом мне принесли мои вещи — тетрадку и коробку с цветными карандашами. Открыв коробку, я грустно посмотрела на цветные карандаши, и в горле снова застрял комок слез. Вспомнила, как эта коробка лежала на комоде, как я ее впервые открыла, какими яркими они мне тогда показались карандаши, а здесь, в этой серой палате, они поблекли. Я остро ощутила, что не защищена, что осталась одна, что вокруг меня образовалась неумолимая пустота, которая никогда не рассеется и никуда не уйдет. И мне так захотелось прижаться к бабе или спрятаться за родителей! Но вокруг была лишь пустота.

Вечером мне привезли обшитые матерью ходунки, но я не смогла в них стоять — так ослабла за время своего затяжного безутешного рева. Едва меня поставили в ходунки, я повисла в них, не опираясь на ступни.

Своей маленькой головкой я не могла найти словесное обозначение того, что со мой произошло, я еще не знала слова «предательство», и значение этого слова познала лишь, когда подросла и начала читать взрослые книги — и поняла всю горечь и предназначение этого скорбного слова — слова из мира взрослых. А пока предательство, пока еще без вербального уточнения, вероломно влетело в мою и без того непростую юную жизнь. Это потом придет определение всему этому — меня просто столкнули в глубокую и страшную пропасть, на дне которой копошились, шевелились, пытаясь выжить, такие как я и не такие, как положено быть детям, — ДЕТИ-ИНВАЛИДЫ.

Но, как известно, при затяжном падении можно научиться летать. Вот и я, пока низвергалась на дно этой пропасти, все же сумела поднять глаза и увидеть там — высоко, высоко — свободное небо с облаками и ярким солнцем, которое поманило меня к себе. И, не успев достигнуть дна этой страшной пропасти, я все же однажды сделаю рывок к небу.

Date: 2015-07-27; view: 290; Нарушение авторских прав