Глава 26

С Вадиком Шурочка прожила примерно два месяца.

Шурочка сначала обрадовалась спасению, но радость эта быстро улетучилась. Шурочка просто сразу не поняла, кто такой был Вадик. А Вадик — это был не Юра. Вадик брал реванш, и Вадик платил. А кто платит, тот и заказывает музыку.

А Вадику очень нравилось именно так, как получилось в первый раз. И он повадился приходить тогда, когда Шу­рочку уже начинало «кумарить». Бывало, он сидел и смот­рел, как Шурочка начинает корчиться от боли. Он сидел и смотрел, как Шурочка начинала выть и кататься по полу.

— Проси! — говорил он. — Проси.

И Шурочка просила. Просила, просила.

И тогда он бросал ей и ждал, пока она уколется. А по­том овладевал ею — поверженной и безвольной.

Потом он пропускал день. Иногда — два. И приносил он понемногу — только так, чтобы не дать Шурочке умереть.

Шурочка попыталась поговорить с Вадиком. Один раз по­пыталась, ещё в начале.

— Что ты делаешь? — спросила она Вадика. — Зачем? Ты же видишь, как мне плохо.

— У тебя свой кайф, — ответил Вадик, — а у меня — свой.

— Но я... Я же завишу от тебя, а ты от меня — не за­висишь. Неужели твой кайф — в издевательстве?

— Я же не лезу в твой кайф. Прогони меня! — и Вадик даже не засмеялся. Он заржал.

— Что же мне делать... — прошептала Шурочка.

— А ты займись чем-нибудь.

Лучше бы он не произносил этой фразы. Если, до этого разговора, у Шурочки и была хоть какая-то надежда на Ва-дикову порядочность, то после этой фразы... После этой фразы — всё встало на свои места. И Шурочка терпела. Просто терпела за дозу, и всё. Правда, сил было всё мень­ше и меньше.

И, по-прежнему, не было иного выхода, кроме подвала.

И тогда, когда Шурочка более-менее могла жить, она ча­стенько думала:

«А всё-таки хорошо, что я не вышла замуж за этого... толстого».

Нет, никто не был виноват. Никто же не знал, что тол­стый Вадик окажется садистом. На человеке же не написа­но, кто он. И как он будет вести себя, если вдруг победит.

Иногда Шурочка думала, что надо было лучше сразу ид­ти в подвал. Чем вести такую жизнь, какую вела она с Ва­диком. Но она уже не могла вырваться — даже в подвал.

Она жила теперь, как автомат. И была не в силах что-либо изменить.

К концу жизни с Вадиком Шурочка похудела килограм­мов на десять. Притом, что она и так была худа, можно бы­ло сказать, что от Шурочки осталась только кожа, да кос­ти. Ела только тогда, когда могла, а могла — не часто.

Иногда она не могла ничего съесть в течение суток. Ка­жется, она и думать уже не могла. Только страх ломки, толь­ко желание уколоться.

И тогда Вадик ушёл.

— Ты мне надоела, — сказал он на прощанье. — Твои поганые кости слишком дорого мне обходятся. Ещё сдохнешь, а мне придётся отвечать.

Он вытащил из кармана чек и потряс им перед носом у Шурочки.

— Сейчас пойду, и выкину в унитаз, — и он усмехнул­ся, увидев, как Шурочку передёрнуло.

— Не хочешь? Тогда целуй мой ботинок. Целуй, целуй. На колени вставай.

Шурочка встала на колени. Это не она целовала боти­нок. Нет. Это был кто-то другой. Ему было надо, и он це­ловал ботинок. Только и всего.

Вадик хлопнул дверью и ушёл, бросив чек на пол. Не вставая с колен, Шурочка подняла чек и поползла на кухню, за ложкой. Она укололась и упала на кухне, не в си­лах доползти до кровати.

Date: 2015-07-23; view: 306; Нарушение авторских прав