ГЛАВА 28. Деньги теперь были, и Шурочка быстро «догнала» дозу до двух граммов

Деньги теперь были, и Шурочка быстро «догнала» дозу до двух граммов. Теперь она кололась дважды в день.

Вроде бы, всё у неё было, но к исходу второго месяца жизни в борделе Шурочка начала изнемогать.

Тошнило её уже от одного вида входящего к ней очеред­ного мужчины. Шурочка и дозу нагоняла для того, чтобы не видеть их и ничего не чувствовать. Но совсем не видеть и совсем не чувствовать — у неё не получалось. И Шуроч­ка терпела.

Она не смогла близко сойтись ни с кем из «рабочего кол­лектива». Те четверо девушек, которые кололись, на сбли­жение не шли. А молдаванки и хохлушки, а так же одна та­тарка, одна литовка и одна казашка, продавшие себя в надежде заработать, были ей просто непонятны.

Им, возможно, тоже было по-своему тяжело. Но они мог­ли собраться в перерывах между «работой», выпить, заку­сить. Они могли смеяться, болтать, и даже делились друг с другом подробностями ремесла. Клиентов обсуждали, и смеялись над ними. Покупали себе какие-то «крутые» тряпки. Некоторые были заинтересованы в клиентах, что­бы побольше заработать. Некоторые отсылали деньги на

родину.

Нет, всё-таки у людей — там, внутри, всё по-разному ус­троено. По-разному.

Шурочка изнемогала от бордельной жизни и всё чаще и чаще вспоминала Настю. Не было другого выхода из то­го положения, в котором они обе оказались. Не было вы­хода иного, чем тот, который избрала для себя Настя.

«Скоро и я пойду за тобой, Настя, — думала Шуроч­ка. — Скоро, совсем скоро. Подожди меня, и я приду к те­бе. Я обязательно приду...»

Только к исходу второго месяца Шурочка смогла взять себе «выходной». Не физически — а «психически» смогла. Определилась и устоялась, так сказать. «Мадама» отпусти­ла её легко. А куда могла деться Шурочка, на двух-то грам­мах в день. Тем более что на это, формально, уходил почти весь её «заработок».

Шурочка сразу поехала к матери и отчиму. Денег взять, за два месяца. Да рассказать матери, что сильно болела. Пневмонию перенесла, поэтому и не приезжала. А не зво­нила потому, что волновать не хотела. И академический от­пуск — выглядел довольно убедительно.

— Ну, раз ты в академическом будешь, то тогда на ра­боту иди, — сказала Шурочке мать.

— Да, конечно, — ответила Шурочка. — Только мож­но, я ещё месяцок отдохну, а потом уже пойду. Я ещё сла­бо себя чувствую.

Мать посмотрела на бледное, чуть отдутловатое лицо Шурочки, на её худобу и сказала:

— Ладно, в следующем месяце ещё дадим тебе. Приезжай.

Спускаясь по лестнице из этой чужой квартиры, кото­рая была раньше её родным домом, и от этой женщины, ко­торая когда-то была её матерью, Шурочка думала о том, на­сколько слепы бывают люди. Даже те, ближе которых, по существу, и нет у нас.

«Эх, мама, мама! Пневмония! «Академ»! Макдональдс... Знала бы ты... А ты и не хочешь знать, потому что оно те­бе не надо. И я — давно уже не нужна тебе. Эх, мама... не­ужели ты не почувствовала ничего? Эх...»

Зато родная квартира приняла Шурочку хорошо.

«Садись на меня!» — сказал стул.

«Ложись на меня!» — сказала кровать.

«Пора что-нибудь приготовить!» — позвала плита с кухни.

Шурочка раздвинула шторы. Солнечный, весенний свет хлынул в окно.

«Боже мой, как бы я хотела вырваться из всего этого, — подумала Шурочка. — Жили бы с Юркой... безо всякой «ду­ри» бы жила. Сыну бы уже было... около полугода уже бы­ло бы сыну нашему...»