Упражнение первое

Потолок больничной палаты с потёртой побелкой и пожелтевшими от времени пятнами. И ещё трещина, которая тоненькой стрункой бежит по потолку, огибает угол, спускается по стене и теряется где-то среди бледно-зелёного кафеля. Вот и всё, что могла видеть Таня.

Она лежала неподвижно на жёсткой ортопедической койке. Её спину плотно охватывал массивный корсет, исключающий любую возможность хоть как-то повернуться и лечь на бок. Боль, казалось, не затихала ни на минуту: монотонная тупая боль. Она расползалась от позвоночника по спине во все стороны, переходила в голову и периодически пульсировала в затылке.

Единственное, что Таня была в состоянии делать, это немного шевелить руками и поворачивать на подушке голову. Но даже эти несложные движения давались ей с немалым трудом. Пальцы на руках словно налились свинцом и повиновались очень неохотно и вяло. Голова начинала кружиться при малейшей попытке повернуть или приподнять её. К горлу подступала тошнота.

А ноги… с ними всё было значительно хуже. Таня не чувствовала своих ног. Она даже не могла понять: есть ли у неё ноги вообще. Ниже поясницы начиналась пустота. Зияющая чёрная пропасть. И это, пожалуй, было самое страшное в её незавидном состоянии.

Сколько она так лежала в больничной палате, Таня тоже не могла сказать. Может, неделю, может, и две, а возможно, и больше. Поначалу, придя в сознание после операции, она ещё пыталась считать дни. А смену дня и ночи Таня ощущала лишь по тусклому дневному свету, попадающему сквозь занавески на потолок, либо включенной в палате электрической лампе. Вот и вся разница. Но потом и это чередование солнечного и искусственного света как-то смазалось. Сон, явь – всё превратилось в одно сплошное бдение без чувств, без сил, без эмоций. Состояние вечного полусна: балансирование на грани реальности и воспалённых, переполненных кошмарами сновидений. И ещё боль: неутихающая боль, которая, казалось, окончательно взяла верх не только над телом, но над всем существом Тани, пронзив каждый капилляр, каждую клеточку, каждую частичку.

Периодически перед глазами проплывали лица врачей. Они склонялись над Таней, прислоняли к её лицу, груди, ногам какие-то непонятные аппараты, делали уколы, ставили капельницы, растирали и массировали её тело, что-то, по всей видимости, делали с её ногами.

– Чувствуешь, я сейчас твою ногу поворачиваю? – доносился до слуха Тани вопрос.

Лишь едва заметный отрицательный поворот головы свидетельствовал о том, что Таня ничего не чувствует.

– А сейчас? Разве ты не ощущаешь, как я тебя уколол?

Вновь отрицательный ответ.

Таня даже не поворачивала головы в сторону врача, который совершал это действие. Взгляд её по-прежнему был устремлён в потолок. Зачем ей говорить что-то? Если бы она смогла почувствовать, что происходило сейчас с её ногами – она дала бы понять. А так… она не ощущала ровным счётом ничего.

– Ладно, – вновь звучал голос врача. – Завтра продолжим массаж. Нельзя допустить,чтобы началась атрофия.

Иногда Тане казалось, что она видит лицо своей мамы Натальи Евгеньевны с покрасневшими от слёз глазами. До неё долетали отрывки фраз, всхлипывания, стоны. Сон это был или всё происходило на самом деле, она не могла сказать. Да она даже не пыталась говорить что-либо. Губы её высохли, и начинало казаться, что сомкнулись они навсегда.

Она не реагировала и тогда, когда дрожащий голос мамы вопрошал её: «Танечка, доченька моя родная, ну как ты? Как ты себя чувствуешь? Что у тебя болит? Танечка, может, тебе принести что-нибудь завтра?»

Зачем эти вопросы и зачем отвечать на них, когда и так всё видно. И приносить тоже ничего не надо. Да и приходить тоже, в общем-то, не нужно. Зачем приходить? Чтобы смотреть на её переломанное тело? Что станет оттого, что кто-то будет приходить? Облегчение от этого явно не наступит. Пусть лучше все перестанут приставать со своими дурацкими вопросами о том, где у неё болит и что она чувствует в ногах. Болит у неё везде, а ног она не чувствует. Неужели непонятно? Однако каждый день повторялось одно и то же: всё те же вопросы, те же процедуры, те же лица перед глазами.

Когда изредка, подобно солнечным вспышкам, наступала ясность в сознании, в памяти Тани тотчас вставал тот злополучный день, те последние часы, после которых она оказалась здесь, в больничной палате. И тогда её бледное исхудавшее личико искажалось гримасой боли, но не физической, а более страшной боли – идущей из самой глубины души. И от этой боли лекарства уже не существовало. Заглушить её нельзя было никакими медикаментами, никакими уколами.

Всё получилось до невозможности нелепо и банально. Картинки того апрельского дня перелистывались в голове Тани подобно кадрам из знакомого с детства кинофильма.

В тот злополучный день началось всё ещё ранним утром, когда перед уроками несколько ребят из девятого «б» прямо перед окнами класса повесили на ветку дерева две разбитые куклы. На одну из них была наклеена фотография молодой классной руководительницы Елены Михайловны, а на другой кукле красовался портрет одноклассника Алексея Панова. За ним к тому времени уже устойчиво закрепилась репутация любимчика и даже любовника учительницы. Хотя точно никто в классе этого утверждать не мог.

Началась история отношений классной руководительницы и ученика давно, ещё до того момента, когда Таня появилась в школе. Судя по слухам, Елена Михайловна по собственной инициативе взяла Алексея Панова на поруки. За серьёзную хулиганскую выходку Панов чуть не попал тогда под уголовную ответственность. Многие тогда отвернулись от него, а классная руководительница, наоборот, помогла. Своим поручительством она сумела отмазать Алексея от милиции. Всему классу она объяснила, что мальчишка просто оступился, попал под воздействие дурной компании и больше ничего подобного не совершит. С тех пор и пошло заметное каждому ученику девятого «б» сближение молодой учительницы и Панова. Одновременно с этим Алексей как-то начал отдаляться от коллектива класса, взирая на других ребят свысока. Ещё бы, ему теперь явно сходили с рук опоздания и прочие оплошности, за которые любому другому ученику грозило бы как минимум дисциплинарное взыскание.

Так продолжалось уже несколько месяцев. Алексей Панов был молчалив и замкнут. В своём классе он больше походил на чужака, которого мало интересовала жизнь товарищей. Но Алексей от этого особенно не унывал. Всеми своими мыслями и секретами он делился с молодой классной руководительницей.

Они общались почти на каждой перемене, и после уроков их часто видели вместе.

Елена Михайловна была достаточно демократичным педагогом. Она редко когда повышала голос на учеников, напротив, старалась общаться с ребятами, как с товарищами, улыбалась, когда на уроке кто – то из учеников от пускал во всеуслышание очередную шутку, а иногда старалась шутить в ответ сама. Класс она воспринимала как единую большую и, как ей самой казалось, дружную семью.

Урок свой Елена Михайловна всегда спрашивала строго, но справедливо. А новый материал старалась объяснять как можно доступнее и всегда готова была повторить объяснение, если кто-то что-то не понял. Не удивительно поэтому, что успеваемость в классе по алгебре и геометрии – предметам, которые она вела – была высокой. За это её неоднократно хвалили на педагогических и партийных собраниях. Всё-таки это было первое классное руководство и первый опыт у Елены Михайловны. Представители администрации школы ценили её как молодого перспективного педагога.

Когда в начале весны, вскоре после восьмого марта, в классе появилась новенькая: стройная девчушка небольшого по сравнению со своими сверстницами роста, светленькими волосами длинною чуть ниже плеч и большими выразительными зелёными глазами, Таня Серебрякова, никто из класса не обратил на неё поначалу особого внимания. Вполне рядовой случай: в классе появился кто-то новый или, наоборот, кто-то выбыл. Но когда за вуч школы Валентина Николаевна, серьёзная женщина почтенного возраста, на первом же уроке представила Таню классу, ребята поняли, что эта девочка – весьма заметная и известная личность, во всяком случае, в спортивных кругах. Оказалось, что при своём юном возрасте и хрупком телосложении она уже была мастером спорта международного класса по спортивной гимнастике. И более того, Таня носила гордое звание чемпионки мира. Одноклассники восприняли тогда Танино появление в коллективе весьма неординарно и даже в чём-то скептически, но факт был налицо: новеньких учеников с таким статусом в девятом «б», да и во всей школе № 2 прежде не было.

Каким образом такая известная спортсменка появилась в самой обычной общеобразовательной советской школе в небольшом провинциальном городке, для многих учеников осталось загадкой. Сама Таня на эту тему не говорила, а Валентина Николаевна лишь кратко пояснила, что Серебрякова долгое время воспитывалась в одной из известнейших спортивных школ Москвы, а сейчас вернулась сюда, в свой родной город, который покинула почти десять лет назад.

Столь же необычным, как звание Тани, оказалось и её поведение. Она с первого дня занятий встала в явную оппозицию к классной руководительнице Елене Михайловне. Единственная из всего класса она наотрез отказалась носить общепринятую школьную форму и демонстративно начала ходить на занятия либо в модных джинсах, либо в брюках. Елена Михайловна, возмущённая таким поведением, неоднократно пыталась призвать Серебрякову к порядку, но это лишь служило поводом для возникновения новых ссор и скандалов со своенравной ученицей.

Неожиданно на стороне Тани выступила Валентина Николаевна. Она провела с классной руководительницей разъяснительную беседу, после чего та была вынуждена разрешить Тане ходить на занятия в свободной форме в качестве исключения. Причина для этого нашлась достаточно весомая: Таня как профессиональная спортсменка должна была несколько раз в день выполнять гимнастические упражнения для поддержания своей спортивной формы, а в форме для посещения учебных занятий – юбке и пиджачке делать их было просто нереально. Сложно было понять, правда ли Серебряковой требовалось выполнять в школе такие упражнения или она всё это выдумала, чтобы склонить Валентину Николаевну на свою сторону, но Елене Михайловне пришлось последовать совету завуча. Всё-таки профессиональный опыт Валентины Николаевны был гораздо больше. Кто знает, возможно, она и права.

Елена Михайловна была бы рада, если бы на этом конфликт с новенькой ученицей оказался исчерпанным.

Но с каждым днём конфликт лишь продолжал нарастать. Поводов для этого находилось всё больше, и Елена Михайловна постепенно начала понимать, что Тане неуютно в новом коллективе. Слишком чужеродной оказалась для неё среда, в которую она попала. У девочки был характер лидера. Возможно, долгое её нахождение в спортивных кругах сыграло в этом свою роль. Таня всячески пыталась выделиться в общей массе класса и сама старалась выбирать себе друзей, кто ей был интересен. И всё бы ничего, но даже авторитет учителя, как выяснилось, для неё не играл никакой роли. Таня могла, поднявшись со своего места, прямо во время урока высказать свою точку зрения и начать её отстаивать, даже если она шла вразрез с мнением педагога.

Вскоре ситуация усугубилась ещё одним обстоятельством: Серебрякова явно оказалась неравнодушна к Алексею Панову и, видя, что между ним и классной руководительницей установилась прочная связь, всеми способами стремилась разорвать её. Однако Панов не сдавался. Он откровенно игнорировал знаки внимания, которые старалась оказывать ему Таня. Доверительные отношения, которые были у него с классной руководительницей, привлекали Алексея куда больше, чем дружба со столь своенравной, хоть и симпатичной чемпионкой мира.

Понимая, что все её старания разбиваются вдрызг о бетонную стену, которой отгородился от неё Панов, Танины безответные чувства со временем переросли в желание отомстить. Она даже стала вести тесную дружбу с двумя проблемными ребятами класса. Ими оказались отъявленный циник и хулиган Шурик Пятнов, который в классе больше был известен как Пятиэтажный, и недотёпа-двоечник, тоже хулиганистый парень, Федя Халиков по кличке Халява. И Халиков, и Пятнов питали устойчивое отвращение к Алексею Панову и при любой возможности старались ему напакостить.

Поначалу дружбу с Таней завёл Федя Халиков, а немногим позже к их компании присоединился и Пятнов. Без всякого сомнения, этих ребят привлекал отчаянный, в чём-то даже мальчишеский характер Тани Серебряковой и её необычная позиция по отношению к классной руководительнице. Никто в классе ещё не решался высказывать своё мнение об учительнице прямо ей в лицо, да ещё и при всех. А когда человек начинает открыто выступать против устоявшихся в классе порядков, к нему сами собой начинают тянуть ся те, кого эти порядки тоже не устраивают, но явно противостоять им они не решаются. Такими несогласными и оказались Халиков и Пятнов, поэтому дружба с Таней у них потихоньку крепла.

Напряжённость от противостояния ученицы и учительницы с каждым днём возрастала всё больше, и ребята в классе уже начали чувствовать, что пружина эта в какой-то момент сорвётся, да так, что мало никому не покажется.

Шутка с двумя повешенными на суку куклами оказалась, пожалуй, самой злой выходкой. Идея эта принадлежала, конечно же, Серебряковой, а вот исполнителями уже явились Пятнов и Халиков. Приду мать что – то подобное сами они явно бы не догадались.

При виде этого безобразия Алексей Панов, не обращая внимания на громкий смех одноклассников, которые столпились у окна, постарался выскочить из класса, чтобы сорвать кукол с дерева. Однако путь ему преградил Пятиэтажный. Завалив Панова на парту, он заломил ему руку и вновь повёл к окну.

– Ну зачем же так нервничать? – процедил он. – Это всё-таки творчество. Наслаждайсяпросмотром!

Он практически вжал лицо Панова в оконное стекло. Ребята вокруг засмеялись ещё сильнее.

– А похож, однако, – изрёк кто-то.

Панов попытался вырваться из рук Пятиэтажного, но у него ничего не вышло.

– Шурик, отпусти его! – внезапно сквозь смех и гогот ребят прорвался отчётливыйТанин голос.

– Зачем это тебе нужно? – искренне удивился Пятиэтажный. – Пусть смотрит! Емуполезно!

– Я говорю, отпусти! – твёрдо повторила Таня.

– Ну, как хочешь.

Пятиэтажный выпустил руку Панова. Тот вновь попытался выбежать из класса, но теперь на его дороге стояла Серебрякова. Взгляды их встретились: решительный, целеустремлённый и немножко дикий взгляд Тани и спокойный и холодный взгляд Панова. Никто из одноклассников не мог выдержать Таниного взгляда, даже учителя непроизвольно отводили глаза в сторону. Столь не похож он был на взгляд обычной шестнадцатилетней девочки. Скорее, её глаза были как взгляд загнанного, но не затравленного волчонка, готового сойтись в смертельной схватке со сворой собак. И было понятно, что схватка будет до последней капли крови. Человек с таким взглядом, если поставит перед собою цель, то добьётся её любыми способами.

Не выдержал взгляда Тани и Панов. Он повернул голову.

– Серебрякова, зачем ты это сделала? – голос Панова звучал уверенно. Нет, он не былсломлен и запуган столь жестокой выход кой. Он просто хотел понять, зачем Тане это нужно.

– Ты сам знаешь, – ответила Серебрякова.

И в этот момент в классе появилась Елена Михайловна.

Ребята, толкая друг друга и спотыкаясь о стулья, кинулись рассаживаться по своим местам.

– Ну всё, Серебрякова, готовься к отплытию, – сквозь зубы процедил Панов.

Таня ещё какое-то время стояла по центру класса, потом не спеша села за свою парту.

Елена Михайловна решительным шагом подошла к окну.

– Какой ужас, – прошептала она и схватилась за голову.

Класс безмолвствовал. Все ученики до единого си дели, боясь пошевелиться, и ждали, что сейчас скажет классная руководительница.

Елена Михайловна долго стояла, глядя в окно, а потом повернулась к классу и вместо банального вопроса: «Кто это сделал?» – совершенно неожиданно начала рассказывать ребятам про свою молодость, свои школьные годы, свою самую первую любовь к молодому и талантливому учителю физики, который пришёл тогда преподавать в их школу. Она словно забыла о том, что должна вести очередной урок или как минимум разобраться с тем хулиганом, который прицепил на дерево этих кукол. Елена Михайловна продолжала свой рассказ о том, как трепетало её сердце, когда учитель подходил к её парте. Как путались в голове её мысли, когда он спрашивал у неё урок, о том, как она переживала и не находила себе места, когда он внезапно заболел. Как она решилась однажды на необдуманный, отчаянный поступок: написать ему письмо, признаться в своих чувствах. Закончилась эта история первой любви весьма прозаично: беседой в кабинете директора с родителями совсем юной тогда ещё Лены.

Мягкий тихий голос Елены Михайловны плыл над головами ребят и окутывал их, подобно утреннему туману. Слова учительницы вовсе не были назидательными. Она просто рассказывала классу историю своей молодости так, словно перед нею сидела сейчас её лучшая подруга, от которой у Елены Михайловны не было секретов. Может быть, именно из-за такой доверительности ученики затаили дыхание, боясь пропустить хоть слово классной руководительницы. Даже развалившийся на задней парте Шурик Пятиэтажный умолк и смотрел на учительницу.

– Мне тогда было столько же лет, сколько вам сейчас, – добавила она. – Вскоре послетого разговора в кабинете директора учитель физики был переведён преподавать в другие классы, и встречались мы с ним очень редко. Лишь иногда между уроками в коридорах я видела его, и он со мною тогда вежливо и официально здоровался. А я чувствовала, будто что-то умерло внутри меня после той беседы. Или что-то должно было родиться – и не родилось. Хочу признаться, что с тех пор я никогда больше так не любила. Ни один человек не вызвал более во мне таких чувств, как тот учитель физики. Всё, что случалось со мною потом: и скоротечные романы в институте, и неудачный, непродолжительный брак – всё мне казалось каким-то искусственным, а любовные чувства – лишь жалкой пародией.

Ученики сидели, потрясённые искренним рассказом учительницы. Они даже забыли о куклах, которые всё ещё висели на ветке перед окном и ударялись друг о дружку, покачиваясь от небольшого ветерка. Десятки глаз были устремлены сейчас на Елену Михайловну.

– Для чего я вам всё это рассказываю? Вы сейчас молоды, активны, и я хочу лишьпредупредить вас, что подобное может приключиться с каждым. Поэтому подумайте: если вы сегодня решитесь поломать чью-то судьбу, то знайте, что кто-то может завтра поломать вашу. В этой жизни всё взаимосвязано, и если вы кому-то всё же решитесь сделать больно, то вы сами этим дадите действие такому закону, – голос учительницы дрожал и временами срывался, но её слова проникали в душу каждого, кто сидел в эту минуту в классе.

В какой-то момент Тане стало не по себе. Всё, что говорила сейчас Елена Михайловна, имело к ней самое прямое отношение. Не в силах больше слушать слова классной руководительницы, Таня выхватила из своей сумки аудиоплеер, надела наушники, включила музыку. Только когда заиграли знакомые ритмичные аккорды зарубежной рок-группы, заглушая голос учительницы, она смогла отвлечься от дурных мыслей.

Этот жест Серебряковой оказался вызывающим. Противостояние её и классной руководительницы достигло-таки апогея.

Закончив свой рассказ, Елена Михайловна попросила Таню немедленно выключить магнитофон и положить его на с тол. Учительнице пришлось три раза повторить свою просьбу, прежде чем Таня услышала её и, выключив плеер, небрежно кинула его перед собой на парту.

Елена Михайловна молча забрала аппарат и положила его в ящик стола.

– Можете отдыхать, – произнесла она, обращаясь ко всем. – Урока сегодня не будет.

Дверь в коридор за Еленой Михайловной закрылась.

Ребята остались сидеть на своих местах, не шевелясь. Неожиданный рассказ учительницы для многих стал откровением. Если бы классная руководительница накричала на них, вызвала бы виновников к доске, потребовала бы дневники – это произвело бы меньший эффект. Обычная воспитательная мера. Но такое поведение учительницы оставалось необъяснимым, а потому глубоко поразило душу каждого ученика.

Лишь спустя несколько минут загремели стулья, и ребята потихоньку начали покидать класс. Они выходили в коридор робко, по одному, оглядываясь по сторонам, словно совершали что-то непозволитель ное.

Таня осталась в классе одна. Дождавшись, когда последний ученик скроется за дверью, она подошла к учительскому столу и раскрыла ящик. Какой-то момент она смотрела на свой плеер, потом выхватила его из ящика и с размаху ударила им об угол стола. Пластмасса затрещала. Таня отломила от плеера крышку, выхватила кассету и очередным ударом разломила её на две половинки. Магнитная лента кольцами посыпалась на пол.

Подхватив обломки плеера, Таня кинула его в мусорное ведро под раковиной.

Тут неожиданно в классе появился Халиков. Видимо, он забыл что-то на своей парте.

– Ты зачем это, Тань! – вытаращив глаза, воскликнул он, видя, как Серебрякова затал-кивает ногой обломки плеера на дно ведра. – Зачем ты его сломала?!

– Халява, молчи об этом, – сквозь зубы бросила Таня. – Никто не должен этого знать!

Слышишь?! Никто!

Она оттолкнула Халикова от двери и выбежала в коридор.

Халиков ещё несколько минут, словно зачумлённый, смотрел на ведро.

«Вот так раз: дорогостоящую японскую вещь – и разбить, – думал он. – Лучше бы мне отдала. И что теперь Елена Михайловна скажет?»

Конечно, не заметить пропажу Елена Михайловна не могла.

– Таня, зачем ты взяла плеер у меня из стола? – прозвучал её вопрос, когда девятый«б» вновь собрался в классе по окончании других уроков.

– А почему вы решили, что это я? – слова Серебряковой звучали, как вызов. По еёвнешнему виду сразу становилось понятно: никакого плеера из учительского стола она не забирала.

– Разве это не ты?

– Обыщите! – Таня вывалила на парту содержимое своей сумки. Учебники и тетрадиполетели на пол. Плеера среди них, конечно же, не было.

– Кто взял плеер из моего стола? – этот вопрос Елены Михайловны теперь был обращенко всему классу.

Ученики упорно молчали.

Затянувшееся молчание неожиданно нарушил Пятиэтажный.

– Есть тут у нас один любитель по чужим сумкам лазить! – воскликнул он, вскакиваясо своего места. – Вот сейчас мы его и проверим.

Он подбежал к Панову.

– Пятнов, не смей! – крикнула на него Елена Михайловна. – Немедленно вернись наместо!

Однако Пятиэтажный откровенно проигнорировал её требование.

– Ну-ка, покажи свою сумочку! – ехидно процедил он, склонившись над Пановым.

– Попробуй взять, – ответил тот, ухватившись за свою сумку.

– А ты попробуй удержать! – крикнул ему в лицо Пятнов и, неожиданно ударив Пановав лоб, вырвал сумку из его рук.

Похоже, план Серебряковой сработал. Она поставила сво ей задачей разорвать-таки эту порочную связь между молодой учительницей и взятым ею на поруки учеником. А заодно ей хотелось отомстить Панову. Его холодные слова, произнесённые тогда, двумя неделями раньше, вечером в подъезде: «Ну и что!», которые прозвучали в ответ на отчаянное Танино признание: «Я же люблю тебя!», – так и врезались стальной иглой в её память. Может, место и время для подобных объяснений оказалось не слишком удачным, но это же не повод, чтобы отвечать столь грубым и откровенным отказом. А Таня не привыкла, чтобы ей отказывали в столь однозначной форме. Желание отомстить зрело в ней все последующие дни, пока не представился удобный случай выставить любимчика учительницы подлецом.

Пятиэтажный со своей прямолинейностью вписался в коварный план Тани как нельзя лучше, хотя он и не был посвящён в него. Теперь, оттеснив Панова к стене, Пятиэтажный активно потрошил его сумку, расшвыривая во все стороны учебники и не обращая внимания на крики Елены Михайловны.

– Ничего нет! Даже странно, – выдавил из себя неестественное удивление Пятнов. –На, забери свои шмотки и не плачь!

Он кинул сумку перед Пановым на стол.

В это время дежурная по классу обнаружила в мусорном ведре остатки плеера, и на стол классной руководительницы легли кусочки пластмассы и кучка магнитной ленты.

– Вот этот плеер, – растерянно произнесла она.

Ребята в классе хором ахнули.

– Кто это сделал? – не скрывая недоумения, спросила Елена Михайловна. Действиесовершившего этот поступок ученика не поддавалось никакому разумному объяснению.

А Панова в этот миг словно подменили. В последнее время тихий, спокойный и малословный, он, казалось, не был способен на явную агрессию. Но теперь глаза Алексея налились кровью, и он ринулся прямо через парты в сторону Халикова.

– Ведь ты знаешь, Халява, кто это сделал! – проревел он. – Ты всё знаешь! Колись, гад!

Далее в классе всё смешалось: визг девчонок, крики учительницы, матерная ругань ребят и потасовка. Панов всё-таки пробился сквозь заслон Пятиэтажного и теперь изо всех сил тряс Халяву за лацканы пиджака, словно пытаясь вытряхнуть его из школьной формы.

– Я ничего не знаю! – раздавался истошный крик Халявы. – Шурик, спаси!

Но его слова не оказывали на Панова никакого действия. Он только ещё активнее тряс Халикова за пиджак, периодически награждая его пощёчинами.

Пятиэтажный прыгнул на Панова и буквально повис на нём, пытаясь освободить Халяву.

– Кажется, уже пора вызывать милицию! – выкрикнула Таня и исподлобья глянула наЕлену Михайловну. – Ну что же вы медлите?! Или вы считаете, что Панову действительно всё можно?!

Елена Михайловна молчала. Она даже не взглянула на Серебрякову. С нескрываемым испугом она смотрела сейчас на трёх ребят, которые сцепились в углу класса.

В какой-то момент Халикову удалось вырваться из рук Панова, пока тот в очередной раз пытался отбиться от навалившегося на него Пятиэтажного.

Не медля более, Халиков бросился бежать прочь из класса.

Сбив Пятиэтажного с ног, так что тот рухнул, завалив одну из парт, Панов кинулся за ним в коридор.

Следом побежали все: Елена Михайловна, которая ещё пыталась образумить Панова, и весь девятый «б». Пятиэтажный, отчаянно ругаясь, поднялся с пола и, смахнув кровь с разбитой губы, бросился вдогонку за ребятами.

Неподвижно осталась сидеть в опустевшем классе только Таня.

Да, всё пошло не так. Панов оказался не такой размазнёй, как казалось поначалу. А парень он крепкий. Халява может не устоять против его кулаков. И что тогда?

Это было похоже на крах. Таня наскоро покидала в сумку вещи и выбежала из класса.

В коридоре толпились ребята из девятого «б». Пятиэтажный сидел на полу, держась за разбитое лицо. Дико верещал Халява. Что делал с ним в этот момент Панов, видно не было. Елена Михайловна отчаянно пыталась оттащить Панова в сторону, но у неё ничего не получалось. Ребята галдели, девчонки визжали. Казалось, вся школа собралась в коридоре, чтобы взглянуть на эту потасовку.

Потом всё неожиданно стихло. В самом центре толпы ребят показалась голова Халявы.

Парень заметно побледнел. Панов держал его двумя руками за горло.

– Ну, говори, кто это сделал!

– Серебрякова, – раздался сдавленный хриплый голос Халявы.

– Нет, ты скажи громче! – Панов не унимался. – Скажи, чтобы все слышали!

Если теперь ситуация перешла под его контроль, надо было довершить начатое.

Похоже, в этом противостоянии Тане рассчитывать больше было не на что.

– Серебрякова! – выдохнул Халява и полетел на пол.

Девятый «б» замер. Замерла и Елена Михайловна, не в силах произнести ни слова от такого поворота событий.

Постепенно взгляды всех ребят обратились в сторону остановившейся посреди коридора Тани.

– Ну, что уставились?! – выкрикнула она и пошла прочь.

Никто не окликнул её и не погнался за нею. Парни и девчонки молча провожали Серебрякову взглядами.

У Тани так повелось с детства, с самых первых лет её обучения в спортивной школе: она всегда гасила свой стресс усиленными тренировками. Благо в СДЮШОР все условия для этого имелись. Достаточно пойти в спортзал и тренироваться сверх нормы. Помогало! И помогало ощутимо: праздные мысли и лишние чувства, как Таня их сама называла, отступали перед колоссальными физически ми нагрузками.

Вот и на этот раз она шла в школьный спортивный зал. Уроки уже закончились, и он должен быть свободным.

Упираясь изо всех сил, Таня стаскивала маты в центр зала к гимнастическому бревну – единственному снаряду, который более-менее соответствовал её требованиям.

Матов было много. Все они тяжёлые: обычно на уроках ребята вчетвером переносили их по залу. Таня справлялась одна. Она гнала от себя наседавшую усталость и боль в мышцах. Это всё капризы тела, которое так и норовит потерять нужную форму. Не до слабостей сейчас.

Только когда вокруг бревна появилась приличная куча матов, Таня позволила себе перевести дух, но совсем ненадолго.

Скинув с себя верхнюю одежду, Таня осталась в одном ярко-красном гимнастическом купальнике с гербом СССР на груди. Этот леотард был для неё чем-то вроде счастливого талисмана, и потому Таня предпочитала никогда не расставаться с ним, часто нося под повседневной одеждой. Для неё это была защита, своеобразный бронежилет от различных нападок и случайностей в этой жизни. Таня верила, что, пока на ней этот гимнастический купальник, тот самый, в котором она завоевала золотую медаль в вольных упражнениях на Чемпионате мира в 1985 году, с ней ничего плохого не случится.

Даже толком не отдышавшись и не обращая внимания на то, что школьное гимнастическое бревно было сконструировано грубо и годилось лишь для изучения азов гимнастики, Таня вскочила на снаряд и принялась выполнять сложные элементы чемпионатной программы.

Один прыжок, второй, разворот, кувырок вперёд, перекат назад.

Давно она не подходила к этому снаряду. Непозволительно давно. Тело изнежилось, отказывалось точно держать равновесие. Это Таню только злило. И она с большим фанатизмом начинала выполнять ещё более сложные элементы. Бревно жалобно скрипело и вибрировало. Эхо зала многократно усиливало тяжёлое дыхание Тани.

Медленный переворот вперёд, фляк, переворот в сторону с поворотом в шпагат, маховое сальто назад… Вместо бревна нога Тани попадает в пустоту, и она, срываясь с бревна, больно бьётся об пол. Даже маты толком не смягчили удар. По пустому залу прокатился глухой стук.

Нет, здесь была допущена явная ошибка. Если бы рядом оказался её тренер, он бы непременно остановил Серебрякову, запретил даже близко подходить к снаряду, пока она не разберётся в своём просчёте. Но тренера нет поблизости. Таня была совсем одна посреди пустого полутёмного школьного спортзала. И лишь необузданные эмоции владели сейчас ею. Настоящее состояние аффекта, когда человек уже сам не может контролировать свои действия и эмоции.

Вместо того, чтобы проанализировать свою ошибку, Таня вновь вспрыгивает на бревно, вновь делает маховое сальто назад – вновь срыв с бревна и падение. Потом ещё и ещё!

И вдруг – боль! Безумная волна боли накатилась на неё. Мир вокруг раскололся на части. В глазах потемнело. Не было возможности не то что пошевелиться – приливы дикой, разламывающей всё тело боли возвращались с каждой попыткой вдохнуть воздух.

Таня лежала на спине поверх кучи матов, запрокинув назад голову. Рефлекторно она попыталась вытянуть руку, нащупать что-то твёрдое, уцепиться за него – бесполезно. Рука провалилась в зияющую пропасть, новая волна боли прокатилась по телу, пронзая его миллионами игл. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота.

Она уже плохо помнила, как в дверях спортивного зала появились ребята, как вперёд всех вырвалась Елена Михайловна, как она подбежала к Тане, присела рядом, попыталась приподнять её голову.

– Отпусти… – одними губами прохрипела Таня, – больно…

Елена Михайловна повернулась в сторону столпившихся в дверях ребят:

– Скорую! Быстрее вызывайте скорую!

Кто-то из учеников бросился в учительскую к телефону.

– Таня, Танюша, – шептала она, склонясь над девушкой и убирая с её лица прилипшиепряди волос, – ну зачем же ты вот так…

Но Таня смотрела мимо неё. Большие зелёные глаза девушки были устремлены кудато вверх, в пустоту. Тело Тани оставалось неподвижно.

Потом была скорая, были врачи, носилки. Казалось, все классы, все педагоги школы собрались у окон и на крыльце школы и смотрели, как тело Тани, накрытое белой простынёй, исчезало в карете скорой помощи.

А когда, включив маячки, автомобиль с красным крестом поехал прочь от школы, из собравшейся на крыльце толпы вырвался Панов и бегом бросился вслед за машиной, словно пытаясь догнать её.

Никто не понял смысла его действий, не осознавал их и сам Панов. Он просто бежал что было сил вслед за скорой, а в голове его снова и снова звучали Танины слова, произнесённые тогда вечером в подъезде так неожиданно и потому так не вовремя: «Я же люблю тебя!»

Оступившись на кочке, Панов кубарем полетел на землю. В сердцах он изо всех сил стукнул по земле кулаком и закрыл глаза.

Машина скорой помощи, миновав школьный парк, повернула на дорогу и, оглашая округу звуком сирены, исчезла за домами.

Затем приёмный покой больницы, рентген, белые стены хирургии, операционная, громадная круглая лампа над головой с мертвецки-синим светом, перешёптывание врачей, сливающееся в монотонный гул. Лишь небольшая цепочка слов цепляется за сознание Тани: «Перелом. Осложнённый компрессионный перелом поясничного отдела позвоночника. Нарушение функции спинного мозга».

И больше она ничего не помнила.

– Таня, просыпайся! К тебе пришли! – звонкий голос медсестры вывел Таню из состо-яния полузабытья, в котором она находилась с прошлого вечера.

Сон, если это можно было назвать сном, представлял собою какое-то кошмарное нагромождение лиц и событий. Перед нею представали то Елена Михайловна, то тренер Вадим Николаевич, то глава Госкомспорта, вручающий Тане медаль, и все лица были искажены какими-то непонятными гримасами, словно они все перенесли долгую и мучительную болезнь. Потом перед нею предстал гимнастический зал, который почему-то заполнялся водой, и Тане нужно было демонстрировать упражнения прямо в воде, а вода была нестерпимо горячей. Ещё у неё сильно болела спина, а тренер с перекошенным от гнева лицом кричал, что она должна любой ценой выиграть, и толкал её прямо в воду.

Теперь перед глазами Тани вновь был потолок с пожелтевшими пятнами и сбегающей вниз тонкой трещиной.

– Ох, как же у тебя здесь душно, – продолжал задорно звенеть голос медсестры. –Ничего, сейчас я окно открою, проветрю тут всё. Врач разрешил.

Послышался шелест отодвигаемой шторы и щелчок шпингалета форточки.

Тане пришлось зажмуриться. Она отвыкла от такого яркого света. Видимо, солнце светило сейчас прямо в окно. По потолку пробежал солнечный зайчик и, скользнув по глазам Тани, на миг ослепил её. Ей показалось, что столь ярко палата не освещалась ещё ни разу. Волна дурманящих весенних ароматов лёгким холодком прокатилась по лицу Тани и её рукам. Она почувствовала запах, настоящий запах весны. Сложно сказать, какие цветы могут так пахнуть, но такой запах бывает только весной и только в мае, когда растения начинают пробуждаться к новой жизни и их ветви покрываются сотнями хрупких белоснежных цветочков.

– Прекрасная сегодня погода, – вновь заговорила медсестра. – Тепло, как летом. Такчто хватит спать, подыши пока свежим воздухом!

Медсестра аккуратно приподняла голову Тани и подложила под неё ещё одну подушку. – Вот так будет удобнее, – заметила медсестра. – Видишь, ты уже почти сидишь.

Однако Таня никак не отреагировала на эти слова. Она лишь немного повернула голову, чтобы увидеть окно. Впервые за всё время нахождения в палате она смогла увидеть день, небо, солнце, зелёные ветви деревьев, что спускались прямо к окну. Столь привычная для каждого человека картина и такая желанная и манящая, когда в силу непреодолимых причин лишаешься возможности видеть всё это.

Таня вобрала воздух полной грудью. По спине тотчас прокатилась волна боли, от которой Таня даже закрыла глаза.

– Что, всё ещё болит? – поинтересовалась медсестра.

Таня легонько кивнула.

– Ничего страшного. Сергей Тимофеевич говорит, что всё заживает благополучно. Этолишь остаточные явления. Ещё неделя, две – и тебе уже можно будет потихоньку садиться. Таня молчала.

– Ой, я тут с тобою заболталась, а в коридоре человек ждёт, – спохватилась медсестраи подбежала к двери: – Можно! Заходите, пожалуйста!

Послышались неторопливые шаги, и кто-то здорово ударился о дверной косяк.

– О-ох! – услышала Таня знакомый голос. – Ну и двери тут у вас. Привет, Тань!

Отвернув голову от окна, Таня увидела перед собою Федю Халикова. Он стоял у её кровати в накинутом на плечи белом халате и переминался с ноги на ногу.

Признаться, увидеть здесь своего одноклассника, тем более Халяву, Таня не ожидала совершенно. Она урывками помнила, что её навещал кто-то, вроде бы даже не раз, и вроде бы из школы, и вроде бы даже из школьной администрации, но кто это был, Таня вспомнить не могла. Да и не хотела особенно. Но из девятого «б» к ней не приходил ещё никто.

Однако Таня не произнесла ни слова. Её губы лишь на мгновение дёрнулись в некоем подобии улыбки, которая сразу пропала.

Федя окинул взглядом палату.

– Однако… ты неплохо тут расположилась, – попытался пошутить Халиков. – Когдаещё попадёшь в такие хоромы.

Шутка оказалась не слишком удачной, но своя доля правды в ней была.

Хоть Таня и не придавала этому значения, но она лежала в просторной палате, в которой было всего две койки, причём вторая койка оставалась свободной.

– Вот… это тебе, – Халиков вытащил из кармана маленький букетик ландышей и поло-жил его на кровать рядом с рукой Тани. – Это я специально для тебя нарвал.

Халиков сконфуженно улыбнулся, и Таня увидела, как покраснели кончики его оттопыренных ушей.

Пальцами она нащупала лежащий на простыне букетик ландышей и медленно поднесла его к своему лицу. С жадностью вдохнула аромат майских цветов.

Да, за окнами вовсю бушевал май. Возможно, даже вторая его половина.

– Спа-си-бо, – хриплым голосом прошептала Таня. Это было первое слово, котороеона произнесла за последние недели.

Уши Халикова покраснели ещё сильнее. Он опустил глаза в пол.

– А у нас вот… это… экзамены скоро. Учебный год-то заканчивается.

Сколько дней она уже здесь находится? Этот вопрос Таня впервые задала себе за всё время пребывания в больнице. Операционный стол, реанимация, теперь вот эта палата, где она проходила курс терапии и послеоперационного восстановления. Врачи что-то говорили про сроки, но Таня пропускала это мимо ушей.

Теперь же дурманящий запах ландышей пробудил в ней интерес к жизни.

– А как ты себя чувствуешь?

– Врачи… сказали, операция… прошла успешно, – даже язык Таню слушался с тру-дом. Слова кое-как склеивались в фразы. Голос дрожал. Точнее, это был не голос даже, а полушёпот.

– Здорово! Значит, ты поправляешься?

– Как видишь, – Тане сложно было считать себя поправляющейся, если она лежалаприкованной к кровати.

– А у нас, кстати, в школе новости, – решил поменять тему разговора Халиков. – Еленаувольняется!

Увидев в глазах Тани немой вопрос, он тотчас продолжил:

– Когда тебя на скорой увезли – это же было настоящее ЧП для школы. Елену потом понесколько раз в день на ковёр вызывали. Директор вместе с Валентиной Николаевной к нам в класс не раз приходил с главным вопросом: «Как вы могли Таню Серебрякову до такого состояния довести?» Я слышал, Елену на партийном собрании прокатили, и притом очень серьёзно. А ещё кто-то в гороно настучал о том, что у нас в классе произошло. В школу какую-то серьёзную проверку собирались прислать. Валентина Николаевна вся в мыле по коридорам носилась, кричала на всех… прикольно даже, – Халиков криво усмехнулся.

– Откуда… ты всё это знаешь? – Таня даже не думала о том, какие последствия в школемогли начаться после того злополучного дня.

Халиков заметно смутился.

– Я подслушал… случайно, – он осёкся на полуслове: в палату вновь вошла медсестра,проверила у Тани капельницу.

– Недолго, пожалуйста, – на ходу бросила она и вновь скрылась в дверях.

– Так вот, Елене пригрозили выговором, – продолжил Халиков. – Она написала заяв-ление об уходе.

– И… ты рад этому?

Халиков пожал плечами:

– Не знаю… Мы к ней привыкли. Пять лет как-никак она классный руководитель у нас.Ребята говорят, что жалко. В любом случае, она обещала закончить с нами этот учебный год, а в сентябре у нас будет другой преподаватель.

– А Панов?

– А что Панов? Панова Шурик Пятиэтажный встретил после школы на следующийдень. Он с дружками своими из ПТУ был, а Панов один шёл. В общем, досталось ему не слабо. Драка серьёзная получилась. Он потом дня три в школе не появлялся. А как пришёл, замкнулся, кажись, окончательно. Теперь даже за партой сидит один. Ни с кем в классе не общается. Я боялся, что Шурика в милицию заберут за такую драку. Ничего, обошлось вроде.

Таня вздохнула. Похоже, что затея с плеером и в самом деле оказалась лишней. Спора нет, она хотела раскачать привычный устой в девятом «б», хотела пошатнуть незыблемый авторитет Елены Михайловны, но получилось всё как-то уж очень грубо. Ситуация вышла из-под контроля, и попытка скомпрометировать Панова поломкой плеера выглядела теперь уже совсем нелепо. А что получилось в итоге? Привычный устой в классе нарушен, это факт. Елена Михайловна работает в школе последние дни. Кто теперь станет классным руководителем в следующем учебном году? Как сложатся новые взаимоотношения?

Хотя… к чему эти вопросы. Какой итог получился из всего этого? Алексей Панов и при Тане не особенно контактировал с одноклассниками. Синяки у него заживут, и будет он учиться, как и прежде. Елена Михайловна найдёт себе новую школу, будет руководить другим классом. А вот как сложится её, Танина, судьба? Вот этот вопрос требует долгого осмысления. Хотя, по словам врачей, операция, основной целью которой были стабилизирующие действия, направленные на снятие сдавливания костного мозга обломками позвонков, и ламинэктомия прошли успешно и, что немаловажно своевременно, и шанс встать на ноги у Тани оставался. Но когда это будет? И главное, такие травмы уж точно не проходят бесследно. Следовательно, о большом спорте, да и вообще о спорте придётся забыть раз и навсегда. От этих мыслей Тане становилось не по себе. Она даже не могла представить себя передвигающейся маленькими шажками, опираясь на костыли. Но такой исход, увы, был вполне возможен.

Халиков продолжал оживленно рассказывать о том, какие в этом году им устраивают сложные экзамены, о том, что он ни хрена не знает из тех предметов, которые предстоит сдавать, и что, похоже, в этот раз его оставят-таки на второй год, но Таня его уже почти не слушала.

Ей почему-то стало казаться, что всё происходящее с нею – это сон. Длинный, страшный, затянувшийся сон. Что сейчас она встанет, выйдет в коридор, а там её ждёт тренер Вадим Николаевич, который обязательно отчитает её за невнимательное отношение к собственной форме, за невесть откуда взявшиеся лишние килограммы и отправит на тренажёры. Но… не было здесь тренажёров, не было Вадима Николаевича и, что самое страшное, Таня не могла встать, даже если бы очень захотела.

Вновь появившаяся в палате медсестра нарушила череду мрачных размышлений Тани: – Всё, молодой человек, вам пора!

– Да… я пойду, – Халиков засеменил к выходу. – Поправляйся, Тань, скорее! Нам тебяне хватает!

В дверях он внезапно остановился.

– Таня!.. Прости меня, пожалуйста, что я тебя выдал тогда… ну, с плеером, – и немногопомолчав, Халиков добавил. – Я испугался, что он меня задушит.

– Я… не сержусь на тебя, Федь, – Таня не могла повернуть голову, чтобы увидеть Хали-кова ещё раз. Но она знала, что он слышит её, стоя в дверях. – Я сама виновата во всём, что случилось. Только плата за всё получилась слишком высокой… ты приходи ещё, не забывай.

Она вновь поднесла к лицу букетик с ландышами. Настоящий аромат весны, аромат юности, аромат новой жизни.

– Скажите, – обратилась она к медсестре, которая, стоя у окна, наполняла шприц, –ведь я встану!

Эти слова прозвучали скорее даже не как вопрос, а как убеждение.

– Сергей Тимофеевич говорил уже, что шанс полноценного восстановления функцийспинного мозга сохраняется, – заметила медсестра. – Это лишь вопрос времени. Вот говорить, к примеру, ты уже начала.

Таня, не отрывая от лица букетик ландышей, закрыла глаза.

Лето вступило в свои права. Июнь, раскачивая за окнами зелёные макушки деревьев, то слепил через окно солнечным светом, то внезапно налетал резкими порывами свежего ветра и начинал отчаянно барабанить по подоконнику крупными каплями дождя.

Таня сидела на кровати и перелистывала страницы «Преступления и наказания» Фёдора Достоевского. Она никогда раньше не замечала в себе интереса к классической литературе. Да и времени читать особенно не было. Вечерами после бесчисленных тренировок едва ли могло возникнуть желание окунуться в мир произведений великого писателя минувшего века. Самое большое, на что она была способна, – полистать какой-нибудь современный журнальчик (зачастую это оказывался «Физкультура и спорт») либо почитать незамысловатые рассказы, которые забывались уже через несколько дней.

Теперь же количество свободного времени у Тани ощутимо прибавилось. А что делать ещё, когда дни длинные, на прогулки её не выпускают, позволяя лишь сидеть у отрытого окна, а телевизор на всё хирургическое отделение всего один. Да и тот, как выяснилось, работал через раз.

Упражнениями лечебной физкультуры Таня занималась строго по несколько раз в день. К чёткому расписанию физических занятий ей было не привыкать. Она спокойно могла пропустить обед, но чтобы не выполнить тот или иной комплекс упражнений в конкретно назначенное время – такого она не позволила бы себе никогда.

Упражнения пока простенькие, ориентированные лишь на то, чтобы не допустить атрофии мышц и вялости суставов, которые теперь пребывали без привычной нагрузки. Но впоследствии Таня решила самостоятельно усложнять комплекс, добавлять в него новые упражнения, чтобы как можно скорее вернуть мышцам полноценное состояние. Базовые знания для этого у неё имелись ещё со времён жизни в стенах спортивной школы.

Когда Тане разрешили подниматься с кровати и предоставили новый способ передвижения – инвалидное кресло, её мир перестал ограничиваться стенами палаты. Теперь она могла перемещаться по всему коридору хирургического отделения. Небольшое достижение более чем за месяц нахождения в стационаре, но всё же… Таня уже точно знала, что находится в более привилегированном положении по сравнению с другими пациентами. Заглядывая в приоткрытые двери других палат, она отмечала, что в каждой из них лежало по четыре, а то и по шесть человек. В то время как Таня по-прежнему находилась в своей палате в гордом одиночестве.

В одном из разговоров с мамой она невзначай затронула эту тему. Мама приложила палец к губам и полушёпотом сказала, что ей крупно повезло, поскольку палата эта предназначалась для представителей горисполкома, и врачи, видимо, немного перестраховались, когда узнали о столь высоких достижениях Таниного спортивного прошлого. Именно поэтому её решили положить не в общую палату, а сюда. Вторая кровать стояла свободной лишь потому, что из высоких чинов города пока никто не нуждался в хирургической помощи.

Видимо, по той же причине процессом лечения Тани занимался сам заведующий отделением хирургии Киреев Сергей Тимофеевич. Как про него говорили в больнице – очень грамотный хирург, с большим стажем работы.

По его указанию Тане разрешили пересесть в кресло. Хотя поясница её по-прежнему была надёжно зафиксирована громоздким корсетом, который Таня могла снимать лишь на ночь. Сам процесс перелезания с кровати на инвалидное кресло без помощи ног оказался трудоёмким, и Тане поначалу регулярно требовалась для этого помощь медсестры или санитарки. Да и сидеть у неё пока толком не получалось. Скорее Таня полулежала в кресле. Но всё же это был прогресс. Сергей Тимофеевич неоднократно замечал, что восстановление позвоночника продвигается вполне успешными темпами.

– А как же ноги? – удивлялась Таня.

Какое же это восстановление, если своих ног она не чувствовала по-прежнему?

Более того, реакция на внешние раздражители – будь то покалывание иглами или постукивание молоточком – пока отсутствовала. Спинной мозг бездействовал.

Таня всегда с нескрываемой тревогой наблюдала за тем, как врач в очередной раз простукивает молоточком её ногу, усердно пытаясь заметить хоть какой-то рефлекс. С таким же успехом он мог стучать по спинке кровати: Таня ровным счётом ничего не чувствовала. Ей в такие минуты с трудом верилось, что это вообще её нога.

– Потерпи немножко, – улыбался в усы Сергей Тимофеевич. – Не всё так сразу. Утебя был ушиб спинного мозга, поэтому отсутствие импульсов налицо. Но рано или поздно позвоночник должен прийти в норму. Нервные окончания не повреждены. Можно считать, тебе повезло.

Что поделать. Таня постепенно привыкала к своему новому положению. Да и какой тут мог быть выбор? Теперь оставалось жить только надеждой на выздоровление. Именно надеждой. Хотя врачи и старались всячески ободрить юную пациентку, Таня замечала, что в своих прогнозах они неуверенны. Особенно когда вопрос касался её ног.

Таня всегда терпела. Она терпела боль от первых травм в спортивной школе. Терпела и глотала обиду во время поражений на соревнованиях. Терпела смешки и унижения от тренеров, которые были далеко не всегда корректны в своих выражениях, терпела претензии, недовольство и зависть от товарищей и подруг по команде. Терпела боль в спине во время выступления на своих последних соревнованиях в Англии, после которых тренер неожиданно сделал заключение, что Тане нужен длительный отпуск, якобы для восстановления, и отправил её домой… Что же, потерпит она и сейчас. Главное, что рано или поздно, но она встанет, чего бы это ей ни стоило. Нужно не дать себе расслабиться, не уйти в уныние и депрессию от своего нынешнего состояния. А для этого нужны упражнения. Регулярные физические упражнения, и как можно больше. Она должна заставить работать обленившиеся за время бездействия мышцы. Тогда, глядишь, и ноги начнут действовать потихоньку.

Ночами, когда в палате выключался свет и на весь коридор хирургического отделения оставалась всего пара дежурных медсестёр, Таня начинала выполнять силовые упражнения, используя в качестве нагрузки… книги. Правда, она работала лишь руками, лёжа в постели, и иногда самостоятельно пыталась делать некое подобие наклонов и отжиманий, держась за спинку кровати. Получалось, но не всегда. Иногда накатившаяся волна боли заставляла Таню уткнуться лицом в подушку и плотно стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть. Но боль уходила, и Таня вновь пыталась начать выполнение упражнений. Хорошо ещё, что дверь в палату была прикрыта и ходившие изредка по коридору врачи не могли заметить, чем она занималась.

Накануне экзаменов Халиков навестил Таню ещё раз. Теперь, правда, уже в компании с Шуриком Пятновым и Ириной Рожковой.

С Ириной во время школьных занятий Таня почти не общалась, она даже не слишком хорошо помнила эту полненькую и молчаливую девочку. Очевидно, потому, что в классе та была замкнута и в массовых мероприятиях принимала участие редко. Тем не менее, Ирина упросила Халикова и Пятнова взять её с собою, когда узнала, что ребята собираются навестить Серебрякову в больнице. Она искренне была озабочена состоянием Тани. Из всего класса желание навестить Серебрякову больше не высказал никто.

Расспросив про самочувствие Тани, Ирина намекнула, что мама её работает в этой же больнице, правда, в поликлинике, и если что, можно обращаться за помощью к ней.

Халиков и Пятнов были более прямолинейны в своих высказываниях. Они даже чуть ли не хором отметили, что Таня за последние дни явно похорошела. Чушь полнейшая, если учесть, что Шурик не видел её в больнице вообще ни разу, а столь длительное нахождение в лежачем состоянии ещё никого не красило. Но слушать беспардонную болтовню одноклассников Тане было приятно.

На вопрос, что принести в следующий раз, Таня, к всеобщему удивлению, попросила какие-нибудь классические произведения из школьной программы – Достоевского, к примеру, или Тургенева.

Конечно, она пожелала ребятам удачи на предстоящих экзаменах и даже… передала привет Елене Михайловне.

Ребята раскрыли рты от удивления.

– Я передам обязательно, – пообещала Рожкова.

Скажи Тане кто-нибудь пару месяцев назад, что она классной руководительнице будет приветы передавать – она, пожалуй, рассмеялась бы тому в лицо. А вон как всё поменялось.

Приятное событие произошло в начале десятых чисел июня. Во время очередной проверки работы спинного мозга Таня вдруг почувствовала где-то далеко-далеко, в самом потаённом уголку сознания, как сигнал с чужой планеты, едва различимое: тук, тук.

Таня чуть не подпрыгнула от неожиданности на кровати.

«Тук, тук» повторилось вновь в точном соответствии с ударом молоточка по колену.

– Чувствуешь что-нибудь? – этот вопрос врач задавал Тане регулярно, но сейчас повыражению её лица он понял, что результат получился иным.

– Ещё раз, пожалуйста, – попросила Таня.

Врач перехватил молоточек удобнее и ещё несколько раз стукнул им по ноге.

– Я чувствую, – прошептала Таня. – Я чувствую! – теперь уже крикнула она так, чтодоктор вздрогнул. – Можно ещё?!

– Хорошо, – усмехнулся врач и вновь заработал молоточком.

– Рефлекс есть, – заключил, наконец, он. – Слабенький пока, но рефлекс появился. Такчто поздравляю тебя. Твой спинной мозг начал восстанавливаться.

Он записал что-то в Таниной истории болезни и собрался уже уходить.

– А можно ещё раз? – вновь попросила Таня.

– Хватит с тебя! Если рефлекс вернулся, он уже не исчезнет, можешь быть спокойна.

Выходит, всё не так уж безнадёжно. Восстановление функций ног началось. Для Тани это было очень радостное известие.

Однако как ни пыталась она после пошевелить хотя бы одним пальцем ног, у неё так ничего и не вышло. Пальцы оставались неподвижны.

«Ничего, – успокаивала себя Таня. – Главное, положительный результат есть. Теперь нужно лечебной физкультуре ещё больше внимания уделять. Глядишь, и вернётся всё на свои места».

В тот же день ближе к вечеру в палате Тани вновь появился Халиков.

Федя притащил целую охапку книг и вывалил их на тумбочку перед кроватью, чуть не опрокинув пузырьки с лекарствами.

– Вот! – выпалил он. – Рожкова тебе передала! Здесь и Достоевский, и Островский, иГорький, и этот… как его… Тургенёв, – Халиков почесал в затылке. – Неужели ты всё это собираешься читать? Я обычно уже на десятой странице засыпать начинаю.

Судя по количеству принесённой литературы, Тане предстояло провести в больнице ещё месяца три, а то и четыре.

– Мне кажется, ты перестарался, – намекнула Таня. – Сергей Тимофеевич сказал, чтоменя, вполне возможно, выпишут к концу месяца.

– Правда? – просиял Халява. – Значит, ты к концу месяца уже будешь ходить?

– Да, прямо сейчас встану и пойду, – огрызнулась Таня. – Это будет лишь переход наамбулаторное лечение. Ко мне будут приходить домой врачи, массажист. У меня по-прежнему будет целый курс процедур.

– Но ведь ты уже будешь дома, Тань! – услышанная новость явно понравилась Хали-кову. – Это же здорово! И мне не надо будет таскаться через полгорода, чтобы навещать тебя.

– Дома… в четырёх стенах, – кивнула Таня. – Сергей Тимофеевич уже поручил моеймаме достать инвалидное кресло. Весёленькая жизнь меня ожидает.

Халиков пожал плечами.

– Ну, ведь это не навсегда, – с надеждой сказал он.

– Я сама на это очень надеюсь. Когда разговор зашёл об экзаменах, выяснилось, чтоновость, которую принёс Халиков, на сей раз оказалась не из приятных. Хотя и была она вполне ожидаемой.

– Алгебру завалил, – сквозь нос пробурчал он. – Теперь переэкзаменовка в началеосени. А если и тогда не сдам, на второй год оставят или на хрен выгонят.

– Тебя Елена завалила? – не поверила Таня. – Неужели она мстит?

– Какой мстит?! – отмахнулся Халиков. – Я из пяти заданий только одно решил. АНечаев, козёл, списать не дал. Хотя у него был тот же вариант, что и у меня. Ясен перец, пара мне обеспечена. Отец меня съест теперь, – Халиков с видом идущего на казнь несправедливо обвинённого узника воздел глаза к потолку. – А ведь я говорил им, что нет у меня таланта к точным наукам. Ничего не смыслю я в этих формулах… Э-эх, жизнь моя неказистая! Пойти, что ли, самому с бревна прыгнуть вниз головою!

– Прекрати! – такое высказывание Тане явно не понравилось, глаза её гневно сверк-нули. – Дурак!

Халиков надулся и опустил голову.

– Сдашь ты свою алгебру! – немного погодя добавила Таня. – Вместе заниматься будем.Мне ведь тоже девятый класс как-то заканчивать надо.

– Ты согласна помочь мне в этом неблагодарном деле? – Халиков понял, что казнь его,похоже, отменяется… во всяком случае, откладывается.

– Помогу, конечно! У меня теперь времени свободного хоть отбавляй. Целое лето сид-нем дома сидеть. Весело?

Такой расклад дел явно приподнял Халикову настроение. Он даже пообещал принести ещё пачку книг. Тане едва удалось его уговорить не превращать палату в библиотеку.

Теперь у неё появилась возможность потихоньку наверстать пропущенный курс литературы, а заодно и окунуться в увлекательный мир произведений известных писателей. На экзаменационном сочинении это, безусловно, должно помочь.